Сыновья Беки - Ахмед Боков

Наперерез фаэтону выскочил с колом в руке Гойберд, видать, откуда-то из плетня выхватил. Он одним ударом свалил всадника. Другой ускакал.

Когда Хасан подлетел, Гойберд уже снимал оружие с поверженного казака. Тот не двигался. Похоже, потерял сознание.

– Хороша винтовка! – сказал Гойберд и цокнул языком. – Клянусь богом, хороша! Эх, Рашид… – Он глубоко вздохнул. – Возьми, Хасан, шашку. Пригодится тебе.

Хасан перекосился от досады. «Шашку». Ему бы винтовку. Зачем она Гойберду? У него же нет кровника! Но о том, чтобы попросить, и думать нечего. Не отдаст. Хасан склонился над стражником и вдруг услыхал:

– Не убивай меня, дома дети…

Хасан молча отошел от раненого стражника.

Площадь быстро пустела. Боясь, как бы не прискакали на расправу новые казаки, люди спешили убраться восвояси.

Хасан поискал глазами, но никого из своих не увидел.

Держась поближе к плетням, плотно прижимая при этом винтовку, торопился домой и Гойберд.

Убитых не было. Раненых – пятеро. Удравший в начале заварухи Ази теперь вернулся и подбирал раненых стражников.

– Вы, может, думаете, власти простят вам? – ворчал он. – Ни за что! А кое-кто даже очень дорого поплатится! Я не сын своего отца, если не поплатится!

Один из раненых стражников, когда его поднимали на арбу, вдруг проговорил на чистом ингушском языке:

– Воды дайте!

– Ты ингуш? – удивились те, кто держал его. – А как же ты с ними, с гяурами, оказался?

– Так и оказался. Чтобы дети не умерли с голоду! Нет у меня ни клочка земли…

7

Две недели Хасан не ночует дома. И Кайпа, которая раньше делала все возможное, чтобы дети постоянно были у нее на глазах, сейчас вся замирала от страха, едва завидев Хасана. А приходил он разок-другой, и то только ночью.

Власти охотятся за теми, кого считают зачинщиками и активными участниками беспорядка во время схода. В их числе и Хасан. Арестован пока только Малсаг. Его схватили на пути во Владикавказ.

О Хасане властям известно все, что он делал на сходе: как носился с кинжалом, как снял шашку с раненого Гойберда, который ударом кола свалил казака и забрал себе винтовку, будто бы забыли. Видать, в общей свалке не заметили. А на Хасана кто-то донёс, будь он проклят. Трижды приходили с обыском. Потому Кайпа и боится. Стоит сыну войти – ей уж мерещится: стражники окружают дом и вот-вот схватят Хасана. И теперь она умоляет его не приходить домой. А Хасан, пожалуй, даже и рад этому. По молодости лет он еще не тяготится своим скитальчеством. Плохо ли: бывает, где хочет! Даже коня у Фрола угнал!..

…Нюрка вывела лошадь далеко в степь и отдала ее давно уже ожидавшему Хасану. Он поблагодарил и вскочил на коня. Девчонка поначалу, как всегда, улыбалась ему, но, когда он тронул коня, погрустнела, пошла с ним рядом и вдруг сказала:

– Приезжай еще!

Хасан молчал. Тогда она прошептала:

– Я тебе еще одного уведу!..

– Не надо! – покачал головой Хасан.

Ему и правда было не нужно. Он же не конокрад. Хватит одного. Конь отличный, продаст, купит пятизарядную винтовку. А остальные деньги принесет матери. Она подкопит к ним – и будет в хозяйстве лошадь… Да и Нюрку жаль, как бы в беду не попала.

Так думал Хасан. А Нюрка? О чем она думала? Почему вдруг стала грустной? Сердцем Хасан еще не угадывает причины ее печали. У него пока все преломляется иначе, как-то по-детски. «Я вернусь, – сказал он себе, глядя на босоногую девчонку, – обязательно вернусь. Не за лошадью, а с деньгами для Нюрки. Все, что останется после винтовки, отдам ей. Пусть купит себе ботинки и платье. Красивое платье! Это нечестно. Получить от нее такого коня и не поделиться деньгами!»

Перевалив через хребет, Хасан поехал не в Сагопши, а к Ачалукам. Он решил оставить лошадь двоюродному брату Кериму. Пусть тот и продаст ее.

Керим оказался дома. Договорились, что он отведет лошадь в Назрань и там сбудет ее. Поможет и винтовку купить. Держись тогда Саад!

Прошла неделя. Дважды заезжал Хасан в Ачалуки. А денег все нет. Кериму в один день не удалось продать коня и пришлось оставить его у зятя. Тот обещал тотчас по продаже привезти выручку. Но, видать, не так все просто.

– Черт бы побрал! – сердился Хасан. – Выходит, легче было увести с Терека, чем сбыть с рук?!

Очень ему обидно, что не сбываются радужные надежды. И нет тебе ни винтовки, ни ботинок и красивого платья у Нюрки…

Вчера ночью Хасан заезжал домой. Мать заметила, что сын как-то особенно грустен. Она не угадала, что именно гнетет его. Ей подумалось другое.

– Все не слушал меня, поступал по-своему. Видишь теперь, как это тяжело, – скитаться по чужим домам да по лесным чащобам. Жизнь Дауда тебя ничему не научила. А я ведь говорила об этом.

Хасан сидел и молчал. Только иногда исподлобья взглядывал на мать.

– Скоро осень, а там и зима, – продолжала Кайпа. – Неужто так и будешь мыкаться. Я с ума сойду.

– Ну и пусть осень. В школах я не учусь. Терять мне особенно нечего.

– Ты никак попрекаешь меня, что не учу вас?

– Да что ты, нани? Никто тебя не попрекает. Ты же сама говоришь, что я взрослый! Оно так и есть, a потомy давно все понимаю. Как ты можешь учить нас? В ингушских селах школ нет. А чтобы отправить в город или в казачью станицу, в ихнюю школу, нужны деньги.

Мать тяжело вздохнула и сказала:

– Ты и правда уже взрослый… И умный… Только зря ввязываешься в эту заваруху. Видишь теперь, что ничего вы не поделаете с властями. Ни Дауд, ни Малсаг и уж конечно ни ты.

– Не говори такт нани! Прошу тебя. Иначе я больше не буду приходить.

Кайпа замолчала. Но ненадолго. И скоро завела вроде бы про себя все о том же:

– С властью не сладить! За падишахом большая сила. Говорят, их род триста лет царствует. Завтра в Пседахе народ собирают. Слыхала я, что будет большой праздник. Триста лет сидят. Это, сынок, что-нибудь да значит.

– А раньше разве не было падишахов? Триста лет назад? – спросил Хусен.

– Не знаю, возможно, и не было, – пожала плечами Кайпа.

Все замолчали. Каждый думал о своем. Хусен о том, был ли и раньше царь, а если нет, то как тогда люди жили без царя? А у Хасана невольно екнуло сердце. На праздник, наверно, и Саад явится. Ему же, Хасану, туда и носу нельзя показать. Да хоть бы и можно, какой толк? Винтовки-то ведь все равно нет.

Кайпа будто разгадала мысли старшего сына.

– Ради бога, Хасан, – взмолилась она, – только не вздумай пойти в Пседах! Тебя могут арестовать. Доносчиков везде хватает!

– Не волнуйся, нани, не пойду я туда. Подожду, когда будет праздник по случаю свержения падишаха. На него-то я схожу!

– Хорошо, хорошо, – обрадовалась Кайпа тому, что хоть на этот раз сын ей не перечит. – Хусен сходит, потом нам расскажет, что там было. Может, падишах хоть в такой день что-нибудь хорошее сделает народу.

– Эх, нани, – улыбнулся Хасан, – и ты ждешь от него добра? Ну что ж, снимай платок и получше слушай, чтобы не пропустить мимо ушей хорошие новости!..

– Все люди ждут, говорят, выйдет помилование осужденным. Может, и тебе после этого простят, будешь опять как человек дома жить. Вся душа у меня изболелась.

Хасан промолчал.

– А еще, слыхала я, земли дадут.

– Нани, ну что ты говоришь! – обозлился Хасан. – Кто даст тебе земли? Угром или Мазай?

– Падишах даст. У них лишнее отберет и даст!

– Не дождешься ты этого. Болшеки, знаешь, что говорят? Оружием можно забрать у них землю! И только!

– А, это разговоры Дауда!

– Он не из своей головы выдумал. У него и в Грозном и во Владикавказе есть знакомые болшеки. Они все знают!

Кайпа приблизилась к сыну, положила ему на голову свою худую руку. И ласково, как в детстве, стала гладить.

– Будь осторожным, сынок. Не дай бог с тобой что-нибудь случится. Этого я уже не перенесу. Сколько выстрадала, чтобы вырастить вас. И вдруг теперь, когда мне уже казалось, что самое трудное позади…

Комок подкатился к горлу, и Кайпа не могла больше ни слова сказать.

И Хасан растрогался.

– Да что ты, нани, – обнял он ее, – ничего со мной не случится!

Кайпа еще долго утирала глаза краем платка, потом, немного успокоившись, сказала:

– Ложись, Хасан, поспи немного. Отдохни. Сегодня гяуры не придут. Не до того им перед завтрашним днем. Все, наверно, сидят в Пседахе.

– Пожалуй, и верно, – согласился Хасан. – Уйду с рассветом.

Всю эту ночь Кайпа глаз не сомкнула. Перештопала одежду Хасана и все думала, думала…

Перед рассветом Кайпа с трудом добудилась его.

– Вставай, Хасан, – шептала она, – пора уже.

Мать проводила сына все с теми же напутствиями об осторожности. И осталась посидеть у порога. Еще не совсем рассвело, когда вдруг явился Мажи.

– Вададай! Ты что в такую рань? Не случилось ли чего?

– Мы же идем в Пседах! – удивленно посмотрел на нее парнишка.

Без Мажи не обходится ни одно событие: ни похороны, ни свадьба. А в день байрама, едва мулла прокричит с минарета, он уже успевает обежать все дворы, в иные и по два раза заглянет в надежде, что в темноте, да среди других ребятишек его не разглядели и не запомнили.