Бои местного значения - Василий Звягинцев

Но! Буданцев арестован вместе с Шадриным, непонятно, впрочем, для чего. Сыщик ведь просто инструмент. В руках Ежова он способен работать ничуть не хуже, чем по поручению Шадрина. На месте Ежова следовало бы, наоборот, пригласить его на беседу, еще раз подчеркнуть важность дела, намекнуть на возможное поощрение и повышение по службе. Нет, «осел останется ослом, хоть ты осыпь его звездами». Даже – звездами Генерального комиссара госбезопасности.

Теперь надо соображать, как вытащить Ивана Афанасьевича из застенков, пока он еще не потерял там свои деловые качества.

Буданцева втолкнули в камеру, и дверь за ним захлопнулась, дважды провернулся ключ в замке.

Отделал его следователь «как следует». Даже в этом состоянии он усмехнулся внезапному каламбуру. Горела спина, трудно было вздохнуть, но ребра, кажется, целы. Постанывая и матерясь сквозь зубы, сыщик кое-как устроился на жестком топчане. Полез в карман. Один из ударов дубинки пришелся как раз по коробке папирос. Это совсем его расстроило.

Выбрав одну, не до конца переломившуюся, он подклеил ее бумажкой, оторванной от другой. Осторожно раскурил.

Случившееся не укладывалось в голове. Полный абсурд. Чего от него добивались? Чтобы выдал, где прячется беглый нарком. А где ж его взять? Неужели в ГБ такие кретины, что всерьез надеялись добыть истину с помощью резиновой палки? Признания, что Буданцев сообщник наркома и знает, где он прячется, добиться можно. Завтра или через три дня. Можно и сегодня, если опять потащат на допрос и возьмутся за дело «настоящим образом». Ну и что это им даст?

И сразу пришла здравая мысль – а что, если они на самом деле убеждены, будто он, Буданцев, – знает?! Или – узнает вот-вот. Настолько убеждены, что другие версии им рассматривать уже не нужно. Кто-то, на самом деле заинтересованный, чтобы у Шестакова оказалось побольше времени для бегства (тут следователь, вольно или невольно, сказал нечто близкое к истине), направил ГБ по ложному следу. Ценой его, Буданцева, свободы. А возможно, и жизни.

Он будет молчать, поскольку сказать ему нечего, потом, чтобы хоть немножко отдохнуть от пыток, станет нести всякую ерунду, ее будут тщательно проверять, потом снова бить.

Печальная перспектива для него, но спасительная для Шестакова и его покровителей.

Ох и попал ты в чужую мельницу, Иван Афанасьевич, ох и попал. Значит, была хоть доля правды в его высказанной Лихареву версии, что не сам по себе действовал нарком, что были у него сообщники.

Час или два провалялся он так на топчане, то впадая в полное отчаяние, то вновь начиная мучительно выискивать пути спасения. В положенное время принесли обед, но есть он не мог. Хотелось курить, однако четыре последние изломанные папиросы надо было поберечь, неизвестно, что дальше будет. Он не знал, позволят ему на отобранные у него деньги купить в тюремном ларьке папирос или следователь пожелает еще и таким путем усилить его мучения.

А еще через какое-то время, когда свет за матовыми стеклами окошка стал по-вечернему меркнуть (пятый час, значит), замок снова загремел.

– Собирайтесь, – сказал уже другой надзиратель. – На выход. С вещами.

Лихарев, безусловно, мог и еще раз прибегнуть к помощи Сталина или найти иной, достаточно убедительный способ воздействия на Ежова, чтобы заставить его освободить Буданцева. Беда лишь в том, что этим он привлекал к себе совершенно ненужное внимание, выдавал чрезмерную заинтересованность в деле, и никто не мог сказать заранее, каков будет эффект. Не исключалось, что на сей раз просто из упрямства или с какой-то иной целью вождь не поддержит своего помощника. Хотя бы – чтобы посмотреть, как он будет выкручиваться из ситуации, в которую сам себя поставил.

А главное – любая интрига такого масштаба и уровня требовала тщательной подготовки, а значит, и драгоценного времени.

И Валентин решил действовать, что называется, напролом. В бюрократической державе лучше всего срабатывают бюрократические же средства. Не нужно тратить время и силы на гипноз, еще какие-то мистические способы. Ибо сказано: «Не умножай сущностей сверх необходимости». Земляне доверчивы.

Спасти сыщика, дать ему возможность продолжить работу, а что будет дальше – посмотрим.

Заодно всесильный нарком получит чувствительный щелчок по носу, который заставит его как минимум потерять самообладание. А его ведь время тоже поджимает!

Лихареву уже не раз приходилось использовать и такие методы.

Порывшись в ящиках стола, он нашел нужный бланк, заполнил его, не задумываясь, словно делал это каждый день, совсем немного помедлив, поставил внизу требуемый росчерк. Из богатой коллекции всевозможных печатей и штампов выбрал один, старательно подышал на фиолетовый кружок, оттиснул рядом с подписью.

Кажется, все «in lege artis».[17]

В небольшой комнате между спальней и кабинетом, больше напоминавшей театральную костюмерную или гардероб самого элегантного мужчины начала века – принца Уэльского, Валентин выбрал достаточно поношенную, хотя и аккуратную гимнастерку с эмблемой госбезопасности на левом рукаве и знаками различия старшего лейтенанта на малиновых петлицах. Присев к зеркальному трельяжу, приклеил под носом модные среди военных и ответработников усы узкой щеточкой, смазал волосы специальной жидкостью, чтобы плотнее лежали, натянул сверху парик, имитирующий хорошо выбритый череп.

И стал похож одновременно на маршала Блюхера и на Котовского из недавно вышедшего фильма.

Снял трубку телефона, набрал номер одного из своих «внештатных сотрудников», проинструктировал, не боясь подслушивания. Его телефоны хотя и были подключены ко всем телефонным сетям города, в том числе и к правительственным ВЧ, существующей аппаратурой не засекались. Они для нее вообще как бы не существовали.

Когда за окном крякнул сигнал подъехавшей машины, Валентин снова позвонил. Голоса он тоже умел подделывать мастерски, тем более что в данном случае это было совсем не трудно. Через коммутатор НКВД вышел на телефон дежурного помощника начальника внутренней тюрьмы.

– Кто? – бросил в трубку высоким ломким голосом и, когда услышал ответ: «Такой-то, товарищ Генеральный комиссар», рассмеялся довольно: – Молодец, узнал. У тебя там все в порядке? Слушай внимательно. Сейчас к тебе подойдет человек с моим предписанием. Передашь ему арестованного Буданцева. Да, милиционер, из МУРа. В журнале запиши – убыл согласно ордера. Ну, все как положено. Понял, повторять не надо? А остальное тебя не касается. Все! – бросил трубку на рычаг так, чтобы на той стороне провода стало ясно – нарком хоть и не матерится в голос, но чем-то раздражен, и задавать лишние вопросы хоть ему, хоть его посланцу – опасно.

Нет, дальше все было действительно просто. Со специальным удостоверением сотрудника 6-го отдела, того, чья функция – выискивать врагов в собственных рядах, Лихарев прошел через три поста контроля внутри здания, спустился по боковой лестнице в зону спецтюрьмы, а уже там предъявил ордер ожидавшему его, стоя у двери, дежурному.

– Арестованный к этапу готов?

– Так точно, ждет. Вот опись изъятых вещей, вот вещи, вот он сам.

Лихарев лишенным всяких чувств оловянным взглядом окинул Буданцева. Выглядел он пока еще неплохо, хотя и видно было, что по предварительной программе ему досталось сполна.

– Жалобы, заявления на условия содержания есть? – спросил Валентин. Буданцев, не узнавая и, несомненно, готовясь к еще худшему, отрицательно мотнул головой. – Тогда поехали.

Двое рядовых охранников, без присутствия которых роль посланца наркома выглядела бы странно, указали Буданцеву на дверь, умело защелкнули на запястьях изящные никелированные наручники (полученные в виде шефской помощи от германских коллег) и загремели сапогами по коридору, будто специально ступая не на веревочную дорожку, а мимо. Привыкший к порядку тюремщик поморщился непроизвольно.

– Так, где тут расписаться? – спросил Лихарев.

– Чего расписываться, есть документ, – дежурный махнул в воздухе ордером и спрятал его в папку.

– Тогда все, – Валентин не то сделал намек на отдание чести, не то просто покрутил ладонью у плеча.

Такая же черная, как и большинство выпускаемых Горьковским заводом, «эмка» свернула с Фуркасовского в сторону улицы Кирова, будто отрываясь от преследования, несколько раз вильнула по узким, почти непроезжим переулкам, разогналась под накат Старой площади, завывая явно форсированным мотором, пронеслась вверх по совершенно пустынным в это время Хрустальному и Сапунова и наконец, убедившись, что погони нет, остановилась перед домом на Столешниковом.

И только здесь доселе молчавший Лихарев сказал своим нормальным голосом:

– Прошу прощения за пережитые неприятности, Иван Афанасьевич. Выходите.

Сидевший слева от Буданцева «чекист» без дополнительной команды расстегнул наручники.