Архив - Виктория Шваб

— Ты не знаешь ничего, — шепчет Оуэн и прижимает меня к себе. Чтобы устоять на ногах, я обхватываю свободной рукой его спину, а другую, с ключом, вытягиваю за ним.

— Но я бы мог все тебе объяснить, — смягчается он. — Я не хочу, чтобы все заканчивалось вот так.

— Ты меня использовал.

— Как и они, — соглашается он. — Но я даю тебе нечто, чего никогда не будет у них. Свободу выбора.

Я вставляю ключ в пустой воздух и начинаю его поворачивать. Дед сказал, что требуется полностью повернуть ключ, но уже на середине поворота я чувствую, как воздух начинает сопротивляться, стягиваться и уплотняться вокруг металла, будто превращаясь в замок. Странное ощущение поднимается по ключу в мои пальцы, и из ничего образуется дверь, едва различимая тень, висящая в воздухе за Оуэном. Я смотрю ему в глаза последний раз. Они совершенно ледяные, пустые и жестокие. Никаких бабочек, никаких сантиментов, никаких улыбок. Все становится проще.

— Я не стану помогать тебе, Оуэн.

— Что ж, зато я согласен помочь тебе в последний раз, — говорит он. — Я убью тебя раньше, чем они до тебя доберутся.

Я держу ключ и отпускаю Оуэна.

— Оуэн, разве ты не заметил?

— Что?

— Твой день закончился! — Я с силой проворачиваю ключ.

Он широко распахивает глаза, слыша позади четкий щелчок. Уже поздно бежать. Дверь распахивается с ужасающей, затягивающей силой, и не в полумрак Коридоров или просторы Архива, а в черную, непроглядную бездну, беззвездный космос. В ничто. Как и рассказывал дед. Но он не упоминал о тяге, такой сильной, будто мы стоим у раскрытой двери самолета. Оуэна тянет назад. Бездна жадно заглатывает его и тянет следом меня. Но я впиваюсь в лапы горгульи изо всех оставшихся у меня сил. Ветер меняет направление и, поглотив Историю, громко захлопывает дверь.

Не остается никаких следов. Ни двери. Ни проема. Только ключ, который вручил мне Роланд, торчит в воздухе, и его шнурок слегка раскачивается.

У меня подгибаются колени.

И тут я слышу прерывистый надсадный кашель.

Уэсли.

Выдернув ключ из скважины, я бегу, огибая горгулий, к краю крыши, где, свернувшись клубком, лежит Уэсли. Под ним растекается лужа крови. Я плюхаюсь рядом.

— Уэс. Уэс, пожалуйста!

Он лежит, сжав зубы и прислонив ладонь к раненому животу. Я все еще без кольца, поэтому, когда кладу его руку себе на плечо, он вздыхает, и меня охватывает — боль страх беспокойство злоба расхаживаю по холлу туда-сюда ее нет дома где же она где она я не должен был уходить паника — я с трудом сосредотачиваюсь на деле и пытаюсь уговорить его встать на ноги.

— Прости! — Я тяну его вверх, стараясь поставить на ноги, пока его боль и страх омывают меня волнами, пока его мысли объединяются с моими. — Нужно, чтобы ты встал. Прости.

По его щекам скатываются слезы, черные от подводки. Его дыхание прерывается, когда я медленно веду его к выходу с крыши. За нами тянется красный след.

— Мак… — говорит он сквозь сжатые зубы.

— Тсс. Все в порядке. Все будет хорошо. — Это наглая ложь. Как он может быть в порядке после того, как потерял столько крови? Мы не сможем спуститься по лестнице. Он не доживет до «скорой». Ему нужна срочная медицинская помощь. Нужен Патрик. Мы подходим к двери, и я вставляю ключ Отряда в замок.

— Я тебя укокошу, если ты посмеешь умереть у меня на руках, Уэс.

Я прижимаю его к себе и тащу за собой в Архив.

Глава тридцать первая

За день до твоей смерти я собираюсь с духом и спрашиваю у тебя, чего ты боишься.

— Все заканчивается, — говоришь ты.

— Но разве тебе не страшно?

Ты очень исхудал. Под твоей кожей, похожей на пергамент, выступают кости.

— Когда я впервые узнал об Архиве, Кензи, — начинаешь ты, выпуская дым из угла рта, — каждый раз, когда я касался чего-либо или кого-либо, я думал: все это будет записано. Вся моя жизнь будет записана. Я получал удовольствие от того, что все так надежно упорядочено. Мы не представляем собой ничего, кроме записанных моментов. Вот как я тогда думал.

Ты откладываешь сигарету на свежевыкрашенные перила крыльца.

— Потом я встретил свои первые Истории, лицом к лицу. Они не имели ничего общего с книгами, списками или файлами. Я не мог этого принять, но все дело в том, что они были людьми. Копиями людей. Единственный способ сохранить личность — не слова, не рамки и не записи. Это плоть, кость и память.

Ты рисуешь сигаретным пеплом три линии на поручне.

— Я не знаю, должно это успокаивать или, наоборот, пугать меня. Что у каждого из нас есть такая «резервная копия». Что где-то сама собой составляется и развивается моя История.

Ты щелчком отправляешь сигарету в папины цветочные кусты, но не стираешь рисунок с поручня.

— Так вот, Кензи. Все когда-нибудь заканчивается. Я не боюсь смерти, — говоришь ты с улыбкой. — Я надеюсь, что мне хватит мудрости на то, чтобы оставаться мертвым.

Первое, на что я обращаю внимание — страшный шум.

В месте, где соблюдение тишины является главным заветом, раздаются оглушительные хлопки, удары, скрипы и грохот, достаточные для того, чтобы разбудить любого покойника. И, без сомнения, они просыпаются. Двери в приемной распахнуты, так что виден царящий внутри хаос. Пол усыпан перевернутыми полками, всюду бегают люди, разделяясь на бригады и расходясь по проходам. Звучат какие-то распоряжения. Но все они слишком далеко от меня. Дед там. Бен там. Уэсли умирает у меня на руках, а за столом никого. Как такое могло произойти?

— Помогите! — кричу я, но мой голос заглушает грохот обрушивающегося Архива. — Кто-нибудь!

У Уэсли подгибаются ноги, и, не в состоянии удержать его, я опускаюсь с ним на пол.

— Ну же, Уэс, прошу тебя. — Я встряхиваю его. Он не реагирует. — Помогите! — ору я, пытаясь нащупать у него пульс. Наконец я слышу шаги, и у дверей появляется Кармен. Она плотно закрывает за собой двери.

— Мисс Бишоп!

— Кармен, как я рада вас, видеть!

Она хмурится и смотрит на Уэсли.

— Что вы тут делаете?

— Пожалуйста, Уэсу нужна…

— Но где же Оуэн?

Меня пронзает запоздалое понимание, и весь мир замедляет бег. И останавливается.

Все это время это была она, Кармен.

Архивный нож в руках у Джексона.

Слишком поздно появившееся имя Хупера.

Второе бегство Джексона.

Обрушение на полках Архива.

Форматирование Маркуса Эллинга, Элейн Хэринг и Лайонела Прэта.

Толпы Историй на территории Уэсли после судебного разбирательства.

Это она. Она отвечала Оуэну, когда он выбрался наружу.

Уэсли у меня на руках кашляет и сплевывает кровь.

— Кармен, — спокойно говорю я, — не знаю, откуда ты знаешь Оуэна, но сейчас нам нужно позвать помощь для Уэсли. Я не могу позволить ему…

Кармен не двигается с места.

— Скажите мне, что вы сделали с Оуэном.

— Уэсли умирает!

— Тогда постарайтесь рассказать мне быстро.

— Оуэн нигде, — огрызаюсь я.

— Что?!

— Вам его не найти, — отвечаю я. — Считайте, что его больше нет.

— Никто никогда не уходит навечно, — говорит она. — Вспомните о Регине.

— Так это вы ее разбудили!

Кармен изгибает бровь.

— В вас совсем нет сочувствия. А ведь и вы разбудили Бена.

— Вы оба мной манипулировали. Вы предали Архив. Вы прикрывали убийства, которые совершал Оуэн. Форматировали Истории. Зачем? Неужели ради него?

Кармен показывает мне тыльную сторону руки, на которой вырезаны три линии — знак Отряда:

— Когда-то мы были вместе. До того, как меня повысили. Вы не в Отряде. У вас никогда не было напарника. Если бы был, вы бы поняли, о чем я говорю. Я сделаю для него все. И сделала.

— Уэс — мой самый близкий человек и напарник. — Я шарю по его куртке и нащупываю посох бо. — А ты его убиваешь.

Я поднимаюсь на ноги, и все мутнеет у меня перед глазами. От взмаха ладони посох раскрывается. Теперь я могу на него опереться.

— Вы не сможете мне навредить, мисс Бишоп, — говорит Кармен, испепеляюще глядя на меня. — Вы что, думаете, я здесь по доброй воле? Вы считаете, кто-то способен променять Внешний мир на этот гигантский шкаф? Ни за что и никогда.

И тут впервые за все это время я замечаю царапины на ее руках, порез у нее на шее. Каждая отметина — совершенно бескровная, тонкая линия.

— Так вы мертвы!

— Истории — это записи о покойных. Да, мы все здесь мертвы. — Она шагает ко мне, преграждая путь ко входу в Архив. — Пугает, не так ли? Подумайте над этим: Патрик, Лиза — даже ваш распрекрасный Роланд. А вам никто об этом не говорил.

Я стараюсь не обращать внимания на бунтующий желудок.

— Когда вы погибли?

— Сразу после Регины. Оуэн был раздавлен гибелью сестры и ненавидел Архив. Мне хотелось, чтобы он снова улыбнулся. Я думала, Регина поможет. Но в конце концов все это обернулось трагедией. Я не смогла его спасти. — И тут ее зеленые глаза широко распахиваются. — Но я знала, что могу его вернуть.