Повседневная жизнь Голландии во времена Рембрандта - Поль Зюмтор

Средний доход оставался чрезвычайно скромным. Плотник на судостроительной верфи зарабатывал в 1600 году полштёйвера в час. При средней продолжительности рабочего дня в 12 часов его годовая выручка (если у него не было периодов безработицы) составляла менее 100 гульденов. В 1662 году каменщик, трудившийся без выходных и отпусков, получал в день не больше 24 штёйверов, то есть около 360 гульденов в год, но он должен был сам приобретать и ремонтировать свой инструмент.{169} Правда, следует отметить, что на протяжении всего «золотого века» заработная плата неуклонно росла. Суконщики, которые в 1608 году в Амстердаме имели ежедневный заработок в 14 штёйверов, считавшийся вполне приличным, в последующие годы добились ряда прибавок — в 1631 году они получали уже 18 штёйверов, что составляло около 270 гульденов в год.{170}

Тем не менее увеличение оплаты труда не означало повышения уровня жизни.{171} Без учета различий местного характера цены на продукты первой необходимости поднялись от 100 % в 1580 году до 166 % в 1620 году и до 250 % в 1650 году. В период между 1650 и 1655 годами кривая роста цен достигла своей наивысшей точки.{172} Из-за неурожаев и войн некоторые годы были особенно тяжелыми, в частности 1623-й и 1630-й. На протяжении всего века Голландия считалась дорогой страной. Так, в 1620 году жена французского профессора Ривэ воспротивилась тому, чтобы ее супруг принял кафедру в Лейдене, найдя тамошние цены слишком высокими, а гонорары чересчур низкими. Растущая дороговизна жилья стала одним из основных факторов такого положения. В 1631 году дом среднего буржуа стоил в Лейдене 145 гульденов в год. В 1675 году он обходился уже во все 700. Налог на жилье в размере 1/8 стоимости еще более утяжелил это положение. Развитие предпринимательства на протяжении века увеличило разницу в уровне жизни населения. Крупные состояния прирастали быстрее, чем средние. Служащие, по крайней мере в крупных городах, пополняли ряды пролетариата… и это в то время, как еще в 1690 году заработная плата в голландских корпорациях на 16 % превышала оплату труда в Англии.{173} По мере увеличения социального разрыва отношения между различными слоями общества стали напряженными, в среде «униженных и оскорбленных» старые духовные традиции сошли на нет. К 1700 году народная культура со всем, что с ней связано в общественном сознании, в главных промышленных центрах исчезла.{174}

Слово «двор», столь престижное во Франции XVII века, было хорошо знакомо и нидерландцам, которые, правда, не вкладывали в их «Het Нор» большого значения. Не обладая реальной политической властью и являясь скорее посредником, нежели хранителем суверенитета, штатгальтер, если бы у него и возникло такое желание, не сумел бы образовать вокруг себя какое-либо подобие Версаля. Его неопределенное положение плохо вписывалось в структуру государства. В течение пятнадцати лет, ловко играя на доверии народа, Фредерик-Хендрик управлял страной как монарх. Затем, в 1651 году, последовала отмена штатгальтерата. В 1672 году его вновь восстановили. И так продолжалось весь «золотой век».

Довлеющее влияние буржуазии навязывало принцам Оранским относительно скромный образ жизни. Из принадлежавших этой семье трех дворцов в Гааге один был не более чем небольшим загородным феодальным замком, похожим на крепость, впрочем, весьма импозантную, другой представлял из себя обычный аристократический особняк, а третий, носивший название «Лесной дом», несмотря на претензии владельцев, был похож не на Люксембургский дворец, а на живописную деревенскую усадьбу. Состояние принца, которое основывалось на доходах от личных владений и доли военных трофеев, положенной ему как полководцу, не позволяло содержать свиту. Набожные и безразличные к искусствам (за исключением Фредерика-Хендрика — великого созидателя) принцы Оранские не обладали ничем таким, что позволило бы им собрать вокруг себя блестящее общество. Офицеры, благородные дамы, слуги, множество путешествующих иностранцев — никто из тех, кто сделал тот век «золотым», не вышли из придворного круга. Во второй четверти столетия Амалия Ван Сомис, супруга Фредерика-Хендрика, предприняла попытку создать двор, достойный не только этого великого человека, но и Нидерландов, которые в ту пору находились на вершине своего могущества. В результате клан принцев еще больше замкнулся на самом себе и удалился от народа, превратясь в маленькую офранцузившуюся колонию, затерянную в море настоящей Голландии. Обитатели дворца разрослись за счет толпы пажей, разодетых в парадные камзолы и испанские панталоны, молодых французских и немецких дворян, получивших чины в нидерландской армии. Театральные постановки, комедии, концерты, маскарады, балы, скачки, охота и даже турниры действительно создавали подобие веселой, но ничем не одушевленной версальской суеты.

Все это было мишурой, которая раздражала привыкших к умеренности и воздержанию буржуа. Зато французский король именовал Фредерика-Хендрика «Ваше Высочество», а король Англии предложил сыну штатгальтера руку своей дочери. Придворные изъяснялись исключительно по-французски, одевались по последней парижской моде и даже ели «а ля франсез». Франкоманией заразились и некоторые представители буржуазии, которые обезьянничали, перенимая у дворян их манеры. Но никакой живой струи это течение не внесло. Вильгельм II, пренебрегавший политикой, любивший светскую жизнь, не пропускавший ни одной юбки, завязавший скандальный роман с французской актрисой по прозвищу «Девятый вал», перешел все границы. Штатгальтерат был упразднен на целых двадцать лет. Двор сократился и все это время жил замкнутым мирком своих интриг.

«Королевские игры» немного значили для простого народа, который все еще жил преданиями о Великом Молчальнике.[10] С картины Яна Стена, выполненной около 1660 года, на нас смотрят славные ребята, празднующие в кабачке день рождения принца.{175} Сам принц, будущий Вильгельм III, танцевал французские балеты в своем гаагском дворце на тягостных торжествах вроде годовщины мира 1668 года: всю долгую ночь надо было танцевать в переполненных залах бывшего манежа, где люди теряли сознание от духоты; есть в дрянных буфетах; орать слугам, высунувшись в окно, чтобы заказать себе пива или вина, ибо они дежурили снаружи…

Дворянство, уходящее корнями в Средневековье, распределялось в Нидерландах «золотого века» крайне неравномерно. Дворянских семей почти не сохранилось во Фрисландии и на севере и они были относительно многочисленны и политически активны в сельских районах Хелдера и Оверэйсселя. На западе они были истреблены освободительной войной. В 1620 году в провинции Голландия насчитывалось не более 30 дворянских семейств. Дворянство представляло собой незначительную социальную группу, сумевшую приспособиться к новым порядкам и поставлявшую Союзу часть его военных и управленческих кадров. Но представительская система в парламенте умаляла реальную силу дворянства. Так, в Генеральных штатах Голландии депутаты от дворян имели только 1 голос против 18 голосов городской буржуазии. Возведение в дворянство не практиковалось. Благородные фамилии приходили в упадок или, несмотря на сильное предубеждение, роднились с богатыми буржуа. Униженное положение порождало ответную реакцию некоторых дворян, которые, явно в пику господствующему мещанству, обзаводились поварами, портными и архитекторами французской школы и перенимали версальские манеры. Они принадлежали к весьма малочисленной категории «счастливчиков». В то же время многие обедневшие мелкопоместные дворяне мало чем отличались от крестьян, среди которых жили. Они замыкались в своем одиночестве, и их амбиции простирались не далее звания сельского старосты. Дворянство, словно находясь в изгнании, жило в собственном мире, отдельно от общества, охваченного лихорадкой коммерции и предпринимательства. Оно категорически отказывалось добывать средства к существованию торговлей. Дворяне жили в своих замках или, в зимнее время, в городских домах, предавались литературным занятиям, изучению точных наук, охоте, ведению сельского хозяйства, а то и государственной службе. Благородное сословие всегда добросовестно исполняло свои обязанности и пользовалось большим уважением. Париваль восхищался вежливостью, скромностью и умом нидерландских дворян. «Но зато если среди них случаются жестокие, гордые или надменные кавалеры, — добавляет он, — никто не выказывает к ним почтения, поскольку, не имея ни зависимости, ни подчинения, люди воздают почести только тем, кто заслужил их любезностями и приятным обхождением».{176} Волей-неволей нидерландское дворянство втягивалось в мир буржуазных отношений. Дворяне приспосабливались к нравам нового господствующего класса и в какой-то, пусть самой незначительной мере к его практицизму, сохраняя память о своих древних титулах, но не выставляя их напоказ.