Чернильное сердце - Корнелия Функе

Фенолио заговорщически улыбнулся Мегги.

— Что улыбаешься?

Голос Каприкорна стал режущим, как нож Басты. Он остановился прямо перед Фенолио.

— Ах да, мне не следовало забывать, что тщеславие — одно из свойств, которыми я щедро тебя наделил. Тщеславие и… — тут Фенолио выдержал эффектную паузу, — ещё несколько слабостей, о которых лучше не распространяться в присутствии твоих молодцов, правда?

Короткое — и нескончаемое — мгновение Каприкорн глядел на него молча. Потом он улыбнулся. Улыбка была слабая, бледная, чуть кривившая уголки рта, а глаза его в это время блуждали по церкви, как будто он и думать забыл про Фенолио.

— Ты дерзкий старик, — сказал он. — Да к тому же ещё и лгун. Но если ты надеешься произвести на меня впечатление своим наглым враньём, как на Басту, то мне придётся тебя разочаровать. Твои претензии смешны, как и ты сам, и со стороны Басты было непростительной глупостью притащить тебя сюда, потому что теперь нам нужно так или иначе от тебя отделаться.

Баста побледнел. Втянув голову в плечи, он торопливо подошёл к Каприкорну и зашептал ему на ухо.

— А если он всё же не врёт? — услышала Мегги. — Они оба говорят, что все мы погибнем, если тронем старика.

Каприкорн смерил его таким презрительным взглядом, что Баста отшатнулся, словно его ударили. По виду Фенолио было похоже, что его всё это чрезвычайно забавляет. Мегги казалось, что он считает происходящее театральным представлением, устроенным лично для него.

— Бедняга Баста, — сказал Каприкорну Фенолио. — Ты снова несправедлив к нему, потому что он прав. Что, если я не лгу? Что, если я и в самом деле создал вас — тебя и Басту? Может быть, вы просто растворитесь в воздухе, если меня не станет? Это очень вероятное предположение.

Каприкорн рассмеялся, и всё же Мегги почувствовала, что он размышляет над тем, что сказал Фенолио, и что он встревожен, хотя и старается притворяться равнодушным.

— Я могу доказать, что я именно тот, за кого себя выдаю, — сказал Фенолио так тихо, что, кроме Каприкорна, его слова слышали только Баста и Мегги. — Мне сделать это здесь, перед твоей свитой и служанками? Рассказать им о твоих родителях?

В церкви стало тихо. Никто не шевельнулся — ни Баста, ни молодцы Каприкорна, ждавшие у ступеней. Даже женщины, мывшие пол под столами, выпрямились и посмотрели на Каприкорна и чужого старика, стоявшего перед ним. Мортола всё ещё стояла возле его кресла, выпятив подбородок, словно от этого ей было лучше слышно, о чём шепчутся там, внизу.

Каприкорн молча рассматривал свои запонки. Они казались пятнами крови на белых манжетах.

Потом он снова взглянул бесцветными глазами прямо в лицо Фенолио.

— Что ж, говори, старик! Но, если тебе дорога жизнь, постарайся, чтобы слышал тебя только я.

Он говорил тихо, но Мегги слышала в его голосе еле сдерживаемую ярость. Никогда ещё он не казался ей таким страшным.

Каприкорн сделал знак Басте, и тот неохотно отступил на несколько шагов.

— Я ведь могу говорить при малышке? — Фенолио положил Мегги руку на плечо. — Или её ты тоже боишься?

Каприкорн даже не взглянул на Мегги. Он видел сейчас только старика — своего создателя.

— Ну, говори же, даже если сказать тебе нечего. Ты не первый, кто пытается баснями спасти свою шкуру в этой церкви, но, если ты будешь по-прежнему нести вздор, я велю Басте положить тебе на шею славную маленькую змейку. У меня всегда припасено несколько штук на такие случаи.

Угроза не произвела на Фенолио большого впечатления.

— Ладно, — сказал он, поглядев вокруг и как бы сожалея, что у него так мало слушателей. — С чего начать? Сперва одно важнейшее правило: писатель никогда не доверяет бумаге всё, что знает о своих персонажах. Читателю не обязательно знать все. Есть вещи, которым лучше оставаться тайной, известной только автору и его созданиям. Вот он, например. — Фенолио показал на Басту. — Я всегда знал, что он был глубоко несчастен до того, как встретился с тобой. Как это говорится в одной прекрасной книге? «До ужаса легко убедить ребёнка, что он отвратителен». Басту в этом убедили. Не то чтобы ты его разубедил. Конечно, нет! С какой стати? И всё же у него вдруг появился кто-то, кому он был предан, кто говорил ему, что делать… У него появился бог, Каприкорн, и если ты порой обращался с ним плохо, то кто сказал, что боги всегда добры? Они куда чаще строги и жестоки, правда? Но в книге я об этом не писал. Я это знал — и достаточно. Но довольно о Басте, перейдём к тебе.

Каприкорн не сводил глаз с Фенолио, лицо его словно одеревенело.

— Каприкорн… — Фенолио выговаривал это имя почти нежно. Он смотрел поверх плеч Каприкорна, словно забыл, что тот, о ком он говорит, стоит прямо перед ним, а не находится по-прежнему в совсем ином мире, замкнутом обложкой книги. — Конечно, у него есть и другое имя, но он и сам успел его позабыть. С пятнадцати лет он называет себя Каприкорном — по учёному названию Козерога, знака, под которым он родился. Каприкорн, Неприступный, Непостижимый, Ненасытный хочет, чтобы в нём видели бога. Или дьявола. Но разве у дьявола есть мать? — Фенолио в первый раз за время разговора посмотрел Каприкорну прямо в глаза. — У тебя она есть.

Мегги взглянула на Сороку. Сжав костлявые руки в кулаки, она подошла к краю ступенек и вся вытянулась, но Фенолио говорил очень тихо.

— Ты распространял слухи, что она из знатного рода, — продолжал он. — Ты даже рассказывал иногда, будто она королевская дочь. А твой отец был, как ты утверждал, мастером, ковавшим оружие при его дворе. Красивая история, ничего не скажешь. Рассказать тебе мою версию?

В первый раз заметила Мегги страх на лице Каприкорна, безымянный страх без конца и начала, а за ним, как огромная чёрная тень, вставала ненависть. Мегги нисколько не сомневалась: Каприкорну хотелось в эту минуту убить Фенолио, но страх связывал руки ненависти и делал её ещё больше.

Замечал ли это Фенолио?

— Да, расскажи свою историю. Почему бы нет? Глаза у Каприкорна стали неподвижные, как у змеи.

Фенолио проказливо улыбнулся, совсем как его внуки.

— Отлично, продолжим. Насчёт мастера, ковавшего оружие, ты, конечно, солгал.

Мегги по-прежнему казалось, что старик от души забавляется. Он вёл себя так, будто играет с котёнком. Неужели он так мало знал своё собственное создание?

— Отец Каприкорна был простой кузнец, подковывавший лошадей, — продолжал он, совершенно не смущаясь холодной яростью во взгляде Каприкорна. — Он давал сыну поиграть горячие уголья и иногда колотил его сильно, как подкову на своей наковальне. Он колотил его за всякое проявление жалости, и, уж конечно, за слёзы, и за каждое «я не могу» и «у меня не получается». «Важнее всего сила! — поучал он мальчика. — Правила всегда устанавливает тот, кто сильнее, так что уж постарайся быть тем, кто их устанавливает». Мать Каприкорна тоже считала это единственной неопровержимой истиной на свете. И она каждый день говорила сыну, что однажды он станет сильнее всех на свете. Она была не принцессой, а простой служанкой с загрубевшими руками и коленями, и она, как тень, следовала за сыном даже тогда, когда он начал её стыдиться и выдумал себе новую мать и нового отца. Она восхищалась его жестокостью, ей нравилось видеть, что он внушает страх. И она любила его сердце, чёрное, как чернила. Да, у тебя камень вместо сердца, Каприкорн, чёрный камень, доброты в нём не больше, чем в куске угля, и ты очень, очень гордишься этим.

Каприкорн снова занялся своей запонкой, он крутил её и глядел на неё так задумчиво, будто всё его внимание сосредоточилось на красном кусочке металла, а не на том, что говорил Фенолио. Когда старик замолчал, Каприкорн старательно поправил манжету и смахнул прицепившуюся нитку с рукава. Похоже, заодно он смахнул и гнев, и ненависть и страх, потому что их не было больше заметно в его равнодушном, бесцветном взоре.

— Что ж, старик, захватывающая история, ничего не скажешь, — сказал он тихо. — Она мне нравится. Ты хорошо врёшь, и поэтому я подержу тебя здесь. Пока. До тех пор, пока мне не разонравятся твои истории.

— Подержишь здесь? — Фенолио распрямился. — Я вовсе не собираюсь здесь оставаться. Что…

Но Каприкорн зажал ему рот рукой.

— Ни слова больше, — прошептал он. — Баста рассказал мне, что у тебя трое внуков. Если ты рассердишь меня или вздумаешь рассказывать свои басни не мне, а моим людям, я попрошу Басту завернуть несколько молодых змеек в подарочную бумагу и подложить под дверь твоим внукам. Я выражаюсь достаточно ясно, старик?

Фенолио опустил голову, как будто слова Каприкорна переломили ему шейный позвонок. Когда он вновь поднял голову, из каждой его морщины глядел страх.

С довольной улыбкой Каприкорн сунул руки в карманы брюк.

— Да, все вы к чему-нибудь да привязаны своим не в меру мягким сердцем, — сказал он. — Дети, внуки, братья и сёстры, родители, собаки, кошки, канарейки… И так у всех: у крестьян, у лавочников, и даже у полицейских есть семья или хотя бы собака. Достаточно поглядеть на её отца. — Каприкорн так неожиданно показал на Мегги, что она вздрогнула. — Он придёт сюда, хотя знает, что обратно я его не выпущу, как и его дочку. И всё же он придёт. Ну не удивительно ли устроен мир?