Брусиловский прорыв - Александр Бобров

Итак, 7 июля 1916 года знаменитый поэт, как уже сказано, призывается в действующую армию. У него в руках только что вышедший 2-й том «Стихотворений», а 9 июля он пишет лирический шедевр «Ты твердишь, что я холоден, замкнут и сух». 26 июля Блок выезжает в расположение дружины (станция Лунинец Полесской железной дороги). В этом же месяце выходит 3-й том «Стихотворений» поэта. Мать и близкие ему люди выезд Александра в район Пинских болот восприняли с необычайной тревогой. Об этом, в частности, свидетельствует и неопубликованная переписка, которую удалось отыскать в Ленинграде в частной коллекции И.А. Фащевской, между Александрой Андреевной Кублицкой-Пиоттух и Любовью Александровной Дельмас, известной актрисой, которой в марте 1914 года А. Блок посвятил бессмертный цикл стихов. Мать поэта, волнуясь за судьбу сына, пишет Л.А. Дельмас: «…Ей предложили устроить его здесь, но он сам пожелал ехать на фронт. Когда я или Люба уговаривали устроиться его безопасней и здоровее (он едет в болотистые места), он так страшно злился, что мы отступали. Он так решил, и надо мириться и надо терпеть. Он будет занимать инженерскую должность, которая не требует технического образования…»

Снова напомню, что в этих болотистых лесах Полесья, на самом севере Брусиловского прорыва, тоже проходила линия фронта на стыке Юго-Западного и Западного фронтов. Мой ранневесений путь и лёг в эти болотистые места Полесья, в древний город Пинск, который на полвека старше Москвы. Здесь, кстати, учился первый президент Израиля Хаим Вейцман. Если перебраться на правый берег, в междуречье Пины и Струменя, куда из-за топких болот город никогда не переступал, и взглянуть на Пинск, особенно на утренней заре, то он, окутанный седыми туманами, похож на сказочный «град Китеж». Именно таким увидел его в 1916 году из-за линии фронта Александр Блок. Прибыв на Полесье в имение князя Друцкого-Любецкого в Парохонск, Блок сообщает матери: «…Теперь мы живем в большом именье и некоторые (я в том числе) — в княжеском доме… К массе новых впечатлений и людей я привык в два дня так, как будто живу здесь месяц. Вообще я, более чем когда-нибудь, вижу, что нового в человеческих отношениях и пр. никогда ничего не бывает…»

В дружине поэту отведена более чем скромная роль — табельщика с месячным окладом в 100 рублей (напомним, что фунт хлеба тогда стал стоить 2 копейки вместо довоенной 1 копейки), но прапорщик Гумилёв получал в три раза больше. Обязанности не тяготили Александра Блока. Он был привычен к трудностям и «обладал способностями ко всякому физическому труду». Поэт встречал и распределял по участкам рабочих, прибывающих на Полесье из Средней Азии, Поволжья, Украины, Дальнего Востока, Белоруссии, давал советы и распоряжения. Вот строки из августовских писем Александра Блока к родным в 1916 году: «Стоим в деревне Колбы, на днях переедем в Лопатино… Мы строим очень длинную позицию в несколько верст длины, несколько линий, одновременно роем новые окопы, чиним старые, заколачиваем колья, натягиваем проволоку, расчищаем обстрел, ведем ходы сообщения…» В письме все изложено четко, правдиво, без единого намека на тяготы военно-полевой жизни, на трудности и неудобства. Ведь Блок сам перестраивал дом в Шахматове, а верхом мог скакать по холмам Клинско-Дмитровской гряды целыми днями.

Вот строки современника: «…Когда по убийственной дороге через предательские болота я добрался ночью в деревню Колбы, в низкой полесской хате при скудном свете керосиновой лампы была произнесена фамилия Блок… Был в военной форме дружины. Внутренняя жизнь горит только в глазах.

…Мы строим окопы, блиндажи — всю сложную систему большой оборонительной позиции. На работу выезжаем по несколько человек верхом. Блок ездит великолепно.

…Один раз Блок сдается на уговоры прочесть стихи. В полесской хате звучат вдохновенные слова, произнесенные неровным, глухим голосом.

…Иногда где-то преподает. Пишет ли? Вероятно, в одиночестве ищет душевного равновесия.

…Общество наше довольно странное: рядом с поэтом Блоком молодой, симпатичный еврей-астроном И.И. Идельсон, талантливый архитектор Л.И. Катонин, потомок композитора Глинки К.А. Глинка (интересно, в российской воющей армии сегодня могут сойтись такие люди? — А.Б.).

…На службе Блок — образцовый чиновник. Он может теперь влиять на улучшение быта рабочих и делает это с усердием. Неслыханно аккуратен и симпатичен. Когда это вызывает удивление, говорит: “Поэт не должен терять носовых платков”». Эти точнейшие наблюдения взяты из воспоминаний Владимира Францовича Пржедпельского (литературный псевдоним — Владимир Лех. Поэт, журналист, сослуживец Александра Блока по 13-й инженерностроительной дружине).

Теперь несколько сокровенных дорожных раздумий. В дружине Блок провёл в общей сложности около семи месяцев. Меня всегда поражало, что в учебниках даже для вузов весьма скупо отражено участие поэта в Первой мировой войне. Вот беру один из них, там — всего лишь четыре строчки: «Летом 1916 года он призывается в армию в качестве табельщика одной из строительных дружин и направляется на фронт, где, по его словам, живет “бессмысленной жизнью, без всяких мыслей, почти растительной”». Ну, написал под настроение, и что? Если бы все наши авторы учебников служили по-настоящему в армии, с марш-бросками, караулами и ученьями, они бы по себе знали, какие мысли порой приходят от усталости и тоски. Но вот как он записал в дневнике об этом времени на некотором расстоянии и спокойно — «об этих русских людях, о лошадях, попойках, песнях, рабочих, пышной осени, жестокой зиме… деревнях, скачках через канавы, колокольнях, канонаде, грязном бараке» и сопроводил всё это перечисление неожиданным возгласом: «Хорошо!» Здесь, в прифронтовой обстановке, он увидел многоликий народ, обострённей понял переломное время, здесь же застала его весть о Февральской революции.

В белорусской дороге я узнал, что Русская православная церковь определила три основные ценности, которые, с точки зрения экспертов из синодального Отдела по взаимоотношениям церкви и общества, должны стать базовыми в XXI веке. Об этом журналистам заявил глава отдела — протоиерей Всеволод Чаплин. По словам либерального иерарха, триаду основных ценностей составили вера, Родина и… свобода. Неужели мы не нахлебались ещё бездонной и безответственной свободы слова с клеветой на прошлое и матюками, телевидения с порнографией и кровью, экономики с откатами и распилами? Протоиерей, правда, добавил, что список будет дорабатываться и меняться при участии разных общественных организаций. С иерархами Церкви в полемику не вступаю, но замечу, что в тех болотистых краях под Пинском, куда прибыл служить в армию накануне революций 1917 года Александр Блок, как-то отчётливей понимаешь, что здесь он, никогда не боявшийся физического труда, утвердился в главных земных и народных ценностях. И уже после февральской революции записывает в дневнике: «Ночь на 1 июня. Труд — это написано на красном знамени революции. Труд — священный труд, дающий людям жить, воспитывающий ум и волю и сердце. Откуда же в нем еще проклятие? А оно есть. И на красном знамени написано не только слово труд, написано больше, еще что-то».

Мудрая запись, но как-то нынешним идеологам не до прозрений русских гениев, до народного понимания ценностей. А триада, по-блоковски, такова: Родина (в это понятие для любого верующего входит и православие), семья и труд! Или: Родина (по-чешски так и семья зовётся), правда, труд. Не вернёмся к такой триаде — «свободная» Россия, которая всё реже поднимается до духовных блоковских высот, попросту сгинет, как призрак в пинских да валдайских болотах!

Александр Блок вспоминает в поэме «Возмездие» о своих польских корнях, о могиле отца на варшавской Аллее Роз:

Отец лежит в «Аллее роз»,Уже с усталостью не споря,А сына поезд мчит в морозОт берегов родного моря…Жандармы, рельсы, фонари,Жаргон и пейсы вековые,И вот — в лучах больной зариЗадворки польские России…

Эту его строфу неизменно цитируют полонофилы, подчёркивая страдания несчастных жителей польских задворок, но особенно — утонченных варшавян под пятою русских (или немецких) военных. «Возмездие» было написано Блоком незадолго до Первой мировой войны. А когда война разразилась и для участия в сражениях против русских войск Ю. Пилсудский стал создавать в Галиции польские легионы «Стржелец» («Стрелок») под австро-германским командованием, то поэт Осип Мандельштам, продолжая российско-державную, антипольскую, пушкинскую ноту, прозвеневшую в «Бородинской годовщине» и «Клеветникам России», написал и напечатал осенью 1914 года в патриотическом журнале «Нива» примечательное стихотворение с абсолютно пушкинскими интонациями:

Поляки! Я не вижу смыслаВ безумном подвиге стрелков:Иль ворон заклюет орлов?Иль потечет обратно Висла?Или снега не будут большеЗимою покрывать ковыль?Или о Габсбургов костыльПристало опираться Польше?А ты, славянская комета,В своем блужданье вековомРассыпалась чужим огнем,Сообщница чужого света!

Любопытно, что стихотворение называется «POLACI!», а не «ПОЛЯКИ», что на первый взгляд было бы естественнее. Но, думаю, поэт своим лингвистическим чутьем угадал, что «поляки» — это народ, a «POLACI!» — шляхта, показушную экзальтированность которой он изящно обозначил восклицательным знаком в конце слова. Правда, этим стихотворением Осип Эмильевич вывел себя, подобно Пушкину и другим крупнейшим людям русской культуры, из «интеллигенции», что, впрочем, не мешает ему и сегодня быть любимцем польских издателей, литературоведов, историков и прочих интеллектуальных русофобов. И еще: возможно, что для Мандельштама смысловая разница слов «polaci» и «поляки» была приблизительно такая же, как в словах «жиды» и «евреи».