Выигрыши - Хулио Кортасар

— Мы с Лусио очень независимые, — слабо оправдывалась Нора. — Каждый из нас имеет право жить своей собственной Жизнью, потому что…

— Вот она нынешняя молодежь, — сказала донья Пепа, оставаясь при своем мнении. — Каждый тянет в свою сторону и в один прекрасный день обнаруживают, что… Конечно, это я Не про вас говорю, деточка, вы же сами понимаете, вы такие славные, но уж поверьте моему опыту, я вот воспитала Нелли, и если только рассказать, чего мне это стоило… Да вот за примерами ходить недалеко, если вы и сеньор Коста не будете глядеть как следует, я не удивлюсь, если… Но я не хочу быть нескромной.

— Это не называется быть нескромной, — поспешила заметить сеньора Трехо. — Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, и полностью с вами согласна. Я тоже, поверьте, должна следить за своими детьми.

Нора начала понимать, что весь этот разговор относится к Пауле.

— Мне тоже не очень нравится поведение этой сеньориты, — сказала она. — Правда, это не мое дело, но у нее такая странная манера кокетничать…

— Мы как раз об этом и толковали, когда вы пришли, — сказала донья Росита. — Буквально то же самое. Настоящая бесстыдница.

— Ну, я этого не говорила… По-моему, она просто рисуется своим легкомыслием… и конечно, вы, сеньора…

— Ну, разумеется, деточка, — сказала сеньора Трехо. — Я не потерплю, чтобы эта девица, или как ее там, продолжала приставать к моему мальчику. Он сама невинность, вы только представьте, ему всего шестнадцать лет. Да разве только это… Она, конечно, не удовольствуется одним флиртом, выражаясь по-английски. Да что далеко ходить…

— Закрути она только с учителем, это бы еще куда ни шло, — заявила донья Пепа. — Хотя тоже не очень хорошо, раз уж обвенчалась перед богом, так не заглядывайся на другого мужчину. Но сеньор Лопес, кажется, такой воспитанный, может, они действительно только разговаривают.

— Настоящая вамп, — сказала донья Росита. — Муж у нее очень симпатичный, но если бы мой Энцо увидал, как я болтаю с другим мужчиной, хоть он у меня и не грубиян, но наверняка так просто это не обошлось. Женитьба — дело серьезное, я всегда это говорю.

— Я знаю, о чем вы думаете, — сказала Нора, опуская глаза. — Она пыталась приставать к моему… к Лусио. Так вот, ни он, ни я всерьез этого не принимаем.

— Понятно, деточка, по все же следует быть осторожной, — сказала донья Пепа, чувствуя с неудовольствием, как рыбка срывается у нее с крючка. — Очень легко сказать, что вы всерьез этого не принимаете, но женщина всегда женщина, а мужчина — мужчина, как говорил, уж не помню, в каком обозрении, Монтгомери.

— О, не надо преувеличивать, — сказала Нора. — Что касается Лусио, то я совершенно спокойна, а вот поведение этой девушки…

— Этой потаскушки, — поправила донья Росита. — Выскочить за полночь на палубу с чужим мужем, когда законная супруга, простите за выражение, как невинный ангелочек, остается смотреть…

— Ну, это вы слишком, — сказала сеньора Трехо. — Не надо преувеличивать, донья Росита. Сами видите, девочка относится к происшедшему философски, а ведь она заинтересованное лицо.

— А как еще я должна относиться? — удивилась Нора, чувствуя, как маленькая цепкая рука начинает сдавливать ей горло. — Такое больше не повторится, вот все, что я могу сказать.

— Да, возможно, — сказала сеньора Трехо. — И все же я ни за что не позволю кружить голову мальчику. Я уже сказала мужу все, что думаю, и, если эта девица снова начнет свои приставания, я и ей все выскажу начистоту. Бедный мальчик считает своим долгом оказывать ей любезность, потому что, когда ему вчера стало нехорошо, сеньор Коста помог и даже сделал подарок. Представьте, какое затруднительное положение. Но вы только посмотрите, кто к нам идет…

— Не солнце, а божья кара, — провозгласил дон Гало, отсылая шофера жестом циркового фокусника. — Ну и жарища, сеньоры! Так вот я перед вами с почти полным списком, который и представляю на ваш снисходительный суд.

— Tiens, tiens [95] профессор, — сказала Паула. Лопес сел с ней рядом на краю бассейна.

— Дайте мне, пожалуйста, сигарету, я оставил свои в каюте, — сказал он, почти не глядя на нее.

— Этого еще не хватало! Кажется, я швырну в океан эту проклятую зажигалку. Ну ладно, а как мы почивали?

— Более или менее сносно, — ответил Лопес, все еще думая о снах, которые оставили у него привкус горечи. — А вы?

— Пинг-понг, — сказала Паула.

— Пинг-понг?

— Да. Я вас спрашиваю, как вы себя чувствуете, вы мне отвечаете, а потом спрашиваете, как я чувствую себя. Теперь я вам отвечаю: прекрасно, Ямайка Джон, прекрасно, несмотря ни на что. Светский пинг-понг так же приятен и глуп, как выкрики «бис» на концертах, открытки с поздравлениями и миллион подобных вещей. Восхитительная мазь, которая идеально смазывает колеса мировых машин, как говаривал Спиноза.

— Из всего сказанного мне больше всего понравилось, что меня назвали моим настоящим именем, — пошутил Лопес. — И я крайне сожалею, что не могу сказать «большое спасибо», выслушав ваши умозаключения.

— Настоящим именем? Ну что ж, Лопес, согласитесь, оно звучит довольно-таки ужасно. Так же, впрочем, как и Лавалье, хотя последнее… Да, герой стоял за дверью и получил целую обойму — как не вспомнить этого яркого эпизода из истории.

— Ну если мы обратились к истории, то Лопес был не менее ярким тираном, дорогая.

— Когда говорят «дорогая» таким тоном, каким вы только что изволили сказать, меня просто тошнит, Ямайка Джон.

— Дорогая, — повторил он, понизив голос.

— Вот так лучше. И все же, кабальеро, позвольте напомнить вам, что дама…

— Ну хватит, — сказал Лопес. — Довольно паясничать. Или поговорим серьезно, или я уйду. С какой стати мы со вчерашнего вечера подпускаем друг другу шпильки? Сегодня утром я встал с намерением никогда больше на вас не смотреть или сказать вам в лицо, что ваше поведение… — Он рассмеялся. — Ваше поведение… Впрочем, кто я такой, чтобы говорить о вашем поведении. Идите переоденьтесь, а я вас подожду в баре, здесь я вам ничего не скажу.

— Вы станете читать мне мораль? — спросила Паула кокетливо.

— Да. Идите переоденьтесь.

— Вы очень, очень, очень рассердились на бедненькую Паулу?

Лопес снова рассмеялся. Они посмотрели друг на друга, словно встретились впервые. Паула глубоко вздохнула. Давно уже она не испытывала желания подчиняться, и оно показалось ей странным, но почти приятным. Лопес ждал.

— Согласна, — сказала Паула. — Пойду переодеваться, профессор. Всякий раз, как вы возьмете менторский тон, я буду звать вас профессором. Но мы могли бы остаться и здесь, юный Лусио только что вышел из бассейна, никто нас не слышит, и если вы желаете сделать мне важное сообщение…

С какой стати она должна ему подчиняться?

— Бар всего лишь предлог, — сказал Лопес по-прежнему тихо. — Есть вещи, о которых уже нельзя говорить, Паула. Вчера, когда я дотронулся до вашей руки… Вот о чем надо говорить.

— Как вы прекрасно изъясняетесь, Ямайка Джон. Мне приятно слушать такие речи. Приятно, когда вы злитесь, но и приятно видеть, когда вы смеетесь. Не сердитесь на меня, Ямайка Джон.

— Вчера вечером, — сказал он, глядя ей в лицо, — я возненавидел вас. Из-за вас я видел дурные сны, из-за вас у меня во рту горько, и я чуть было не испортил себе утро. Я пошел в парикмахерскую, хотя мне это было совсем не нужно, просто чтобы чем-то занять себя.

— Вчера вечером, — сказала Паула, — вы вели себя очень глупо.

— А разве вам так необходимо было пойти с Лусио на палубу?

— А почему я не могу пойти с ним или с кем-то другим?

— Мне бы хотелось, чтобы вы догадались об этом сами.

— Лусио очень симпатичный молодой человек, — сказала Паула, гася сигарету. — В конце концов, я собиралась лишь посмотреть на звезды, и я их видела. И он тоже их видел, уверяю вас.

Лопес ничего не ответил, но посмотрел на нее так, что Паула опустила глаза. Она подумала (скорее, даже не подумала, а почувствовала), что непременно должна отплатить ему за этот взгляд, но тут раздался крик Хорхе, а за ним и крик Персио. Они обернулись. Хорхе прыгал по палубе, показывая на капитанский мостик.

— Глицид! Глицид! Я же говорил, что видел там глицида. Медрано и Рауль, беседовавшие у тента, прибежали на крик.

Лопес спрыгнул на палубу и посмотрел наверх. Несмотря на ослепительные лучи солнца, он различил на капитанском мостике силуэт худого офицера с седым ежиком волос, который разговаривал о ними накануне. Лопес сложил ладони рупором и крикнул так громко, что офицеру пришлось посмотреть в его сторону. Потом сделал знак рукой, приглашая его спуститься на палубу. Офицер по-прежнему смотрел на него, и Лопес снова повторил свой жест, но так энергично, словно делал отмашку сигнальным флажком. Офицер исчез.