Крушение империи - Михаил Козаков

Он не мог бы точно и связно пересказать своих мыслей, но они были о многом…

Он думал о людях умирающих и нарождающихся: вставших в его памяти и дорисованных его воображением. О дружбе, о ненависти, о любви, зависти — о многих других неумирающих человеческих страстях: о том, что вечно, покуда дышит жизнь.

Он думал о себе и о мире, о своем месте в нем — обо всем, о чем думает каждый человек.

Он понял, что только вступает в жизнь, что многое ему еще непонятно, что неминуемы потери чего-то привычного, близкого, — взамен того, что будет найдено в просторах и лабиринтах грядущего, еще неизвестного.

Он знает: мир получил толчок; значит, получил и он, Федя Калмыков.

— Федя! — крикнула с крыльца выбежавшая навстречу девушка.

— Иду! — крикнул он и — побежал.

Это глядела на себя самое — любовь…

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

B ночь на 6 ноября 1914 года в Петрограде

Под новый 1915 год в доме доктора Русова читали напечатанную на гектографе прокламации, посвященную аресту пяти депутатов Государственной думы — большевиков.

Прокламацию эту привез из Киева молодой студент Алеша Русов, никому не поведавший, как она к нему попала.

«Товарищи! — так начиналось обращение питерских большевиков. — В ночь на 6 ноября подлое царское правительство, обагрившее себя кровью борцов за лучшее будущее демократии, правительство-палач, замучившее на каторге представителей пролетариата во 2-й Думе и тысячи его лучших сынов, правительство, веками сосущее кровь народную, бросило в темный сырой каземат депутатов Росс. соц.-дем. фракции.

С такой наглостью и цинизмом расправилось самодержавное правительство с думским представительством 30-ти миллионного рабочего класса. Лживость и лицемерие фраз о единении с народом вскрыто. Обману и развращению рабочих масс наступает конец. Царское правительство сделало последний шаг, дальше некуда. Фиговый лист российской конституции еще раз сорван и на этот раз окончательно. Во весь рост встает перед рабочим классом и всей демократией вопрос об истинном народном представительстве, об Учредительном собрании.

Только война и военное положение, железными тисками сжимающие пролетариат и демократию, дали возможности правительству совершить гнусную расправу над избранниками рабочих, стоящими самоотверженно на страже их святейших интересов.

Под грохот пушек и ружей правительство старается задушить революционное движение рабочего класса. В потоках крови насильно угоняемых на бойню миллионов рабочих и крестьян оно надеется утопить их освободительные стремления.

Прикрывая свои хищнические замыслы лживыми фразами об освобождении славян, царское правительство во время войны еще с большей свирепостью душит рабочий класс: оно разгромило все рабочие организации, уничтожило рабочую печать, ежедневно заточает в тюрьмы и ссылает в далекую, холодную Сибирь лучших борцов пролетариата.

Но смертельному врагу рабочего класса было мало этого. Он решил, что настал удобный момент для расправы с представителями рабочего класса, геройски борющимися с правительственной политикой, политикой гнета и насилия, и железные кандалы зазвучали за тюремной решеткой. Избранникам пролетариата царские бандиты сказали: ваше место в тюрьме.

В тюрьму посажен весь рабочий класс. Шайка грабителей и эксплуататоров, шайка погромщиков осмелилась осудить, как преступника, 30-тимиллионный рабочий класс России. Рабочему классу брошен смертельный вызов.

Но и железные тиски военного положения не удержат рабочий класс от гневного крика протеста. Крик: «Долой палачей и насильников!» — громко вырвется из груди многомиллионного пролетариата России, грудью вставшего на защиту своих депутатов.

Товарищи!

Петроградский Комитет Росс. соц.-дем. рабочей партии призывает рабочих Петрограда к однодневной забастовке и митингам протеста против гнусного и беззаконного деяния царско-помещичьей шайки.

Долой царское правительство!

Да здравствует демократическая республика!

Да здравствует Российская соц.-демокр. рабочая партия! Да здравствует социализм!»

Суд над рабочими депутатами Петровским, Бадаевым, Мурановым, Шаговым и Самойловым состоялся 10 февраля 1915 года.

Накануне этого дня в Петербурге бушевали метели, выли снежные ветры на проспектах и набережных столицы. Высунуться в такую погоду на улицу было весьма неуютно, а в вечерний час — и подавно. Но все, кто был зван прокламациями ПК большевиков на сходку в один из пустовавших складов «Треугольника» на Обводном канале, пришли сюда сквозь белую зимнюю бурю — послушать представителя ПК.

Это был человек со строгим, северным русским лицом — молодым еще, но уже помеченным причудливыми седыми височками, казавшимися сейчас двумя приставшими к лицу снежными хлопьями.

Стоя на широком ящике, этот человек говорил:

— Вспомните последние два года, товарищи… Кто в Думе отстаивал всегда рабочие интересы? Кто больше всех беспокоил министров запросами о беззакониях властей? Кто расследовал взрывы на пороховых заводах и в угольных шахтах? Кто мешал гулять полицейскому кулаку при похоронах рабочих и при демонстрациях? Кто собирал пожертвования для пострадавших товарищей? Кто издавал газеты «Правда» и «Пролетарская правда»? Кто протестовал против убийства и увечья миллионов людей на войне? Всё они, рабочие депутаты! И за это они все пойдут на каторгу… Защита рабочих депутатов есть дело самих рабочих. Либералы Милюковы, Коноваловы, Карабаевы вместе с правительством рады этой расправе. Трудовики в Думе и фракция Чхеидзе как будто сразу оглохли и онемели. Кто же может защитить теперь наших товарищей? Только те, кто их избрал и поддерживал. Только пролетариат может защитить их. Товарищи! Бастуйте десятого февраля. Устраивайте митинги, демонстрации. Протестуйте против наглого издевательства царского правительства над рабочим классом!

— Ваулин? — тихо спросил своего друга Власов.

— Он! — ответил кратко Андрей Петрович.

И по-мужски ласково посмотрел на оратора.

Часть вторая

От Петрограда до Лондона и Парижа

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Каждый дипломат, живя, в чужой стране, должен найти там друзей своего отечества

Было лето 1916 года. Истекал второй месяц пребывания думской делегации за границей.

В апреле Лев Павлович Карабаев вместе с другими членами Думы и Государственного совета выехал на Запад, куда приглашали представителей русского парламента правительства Англии и Франции. Три месяца назад отбыла туда же группа столичных журналистов. Она должна была посетить западный фронт, чтобы рассказать потом русским читателям о доблести и геройстве войск маршала Жоффра и Фоша, Фрэнча и Дугласа Хэга, об испытаниях бельгийского народа, о борьбе союзных наций — английской, итальянской, французской — с «тевтонами-завоевателями».

Организовал приглашение обеих русских делегаций (знали об этом очень немногие) Джордж Бьюкэнен, английский посол в Петрограде. Льву Павловичу, в частности, это было известно, потому что он принадлежал к числу руководителей кадетской партии, к которой полномочный министр Великобритании питал плохо скрываемую симпатию. Что эта симпатия была взаимной — свидетельствовали органы тайного наблюдения: они установили многочисленные случаи встречи оппозиционных депутатов-либералов с излишне гостеприимным хозяином особняка на невской набережной. А что проявление этих симпатий мистером Бьюкэненом нарушало обычные нормы дипломатического такта — утверждали некоторые придворные люди они передавали по секрету, что государь намерен послать телеграмму королю Георгу с просьбой воспретить сэру Джорджу вмешиваться во внутреннюю политику российской империи.

Очевидно, сэр Джордж был другого мнения о задачах и характере своей деятельности, и дошедшие до его сведения угрозы русского императора не изменили поведения полномочного представителя английского королевского правительства. Он поступал так, как считал нужным, он делал то, что в первую очередь было необходимо и полезно для Великобритании и возглавлявшейся ею теперь западной коалиции. И как иначе он должен был понимать цель своего пребывания в царском Петербурге?

Было известно, что правительство его величества короля Великобритании весьма одобряло деятельность своего многолетнего посла, и на приеме в Букингэмском дворце Лев Павлович и его спутники получили подтверждение этого из уст Эдуарда Грея, министра иностранных дел.

— Каждый дипломат, — сказал тогда он, — живя в чужой стране, должен прежде всего найти там друзей своего отечества. Если он не нашел сразу, — надо их создать. Мантия, камзол и сюртук должны вызывать одинаковое внимание со стороны такого дипломата. Но там, где мантии и камзолы смешались с грязными поддевками (намек на Распутина), скромный деловой сюртук особенно приятен своей незапятнанностью! — закончил сэр Эдуард свои суждения о «русских костюмах».