Бруклинские ведьмы - Наталья Фрумкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О’кей, возможно, я очень поверхностный человек, но все мои нервные окончания со мной вместе вроде как забыли, каково это — идти по улице с настолько красивым мужчиной, что все останавливаются и глазеют на него. Это ужасно несправедливо. Неужели на его внешности так благотворно сказалось расставание со мной и поездка в Африку? И раз уж на то пошло, в каком возрасте подобные взгляды перестанут иметь для меня значение?
Ну а пока мы все — я, мои нервные окончания и Ноа — смеемся и болтаем, и Ноа правит бал, рассказывая свои замечательные истории и внося оживление в наш вечер. И то и дело его глаза встречаются с моими, он улыбается, а мне приходится призывать на помощь весь здравый смысл и все силы, которые только у меня есть, и я говорю себе: «Не сейчас».
Потом мы идем домой, Ноа улыбается, берет меня за руку, смеется над посетителями бара, и вообще он настолько обходителен и очарователен, насколько вообще на это способен, а я старательно и крепко держу себя в руках. Я твержу себе в ритме собственных шагов: «Не сейчас. Не сейчас. Не сейчас.».
И потом, одиноко лежа в темноте, я решаю: завтра непременно скажу ему о том, что он должен уйти.
На следующее утро я просыпаюсь от стука в дверь моей спальни.
— Пожалуйста, уходи, — прошу я из-под горы подушек и одеял.
— Нехорошо так обращаться с человеком, который принес тебе завтрак.
— Спасибо, конечно, но я не завтракаю.
— Как? Это же главная трапеза дня, — говорит Ноа. — К тому же я приготовил свое фирменное блюдо — немецкие блинчики. — Он толчком открывает дверь. — Ладно тебе, я тебя знаю и не куплюсь на предположение, что ты не захочешь хотя бы два кусочка превосходного немецкого блинчика. Ты только посмотри!
Когда мы жили вместе, немецкие блинчики были его специализацией. Он стряпал их толстенькими, дивными, с сахарной пудрой. Неодолимое искушение. И вот он приносит их мне на подносе вместе с чашкой кофе, беконом, свернутой салфеткой. Он парень богатенький, сын женщины, которая умеет готовить хворост, так что обставить все красиво для него не проблема.
Его лицо раскраснелось от совершенных усилий.
— Подумал, может, тебе приятно будет вспомнить о счастливых временах, вот и всё. Это просто завтрак. Если ты правда хочешь, чтобы я ушел, я уйду.
— Нет, вce нормально, — говорю я ворчливо.
— Подвинься, я составлю тебе компанию.
Он стоит надо мной, пока я размышляю, двигаться или нет. Потом добавляет: — Если ты не против.
Итак, я отползаю на другой край кровати, а он садится и ставит между нами поднос. Я поджимаю под себя ноги и кутаюсь в одеяло. Нехорошо все это.
— Э-э, а зачем ты это делаешь? — спрашиваю я его. Блинчики действительно превосходные, круглые, золотисто-коричневые, с подтаявшим сливочным маслом сверху. И бекон приготовлен как я люблю, хрусткий такой. Живот предательски урчит.
— Это мой способ попросить прощения. Я приношу извинения посредством блинчиков. И-и-и… ну, еще я хочу попросить о любезности.
— О какой?
Он широко улыбается:
— Ну что за тон? Просто мне вроде как нужно тут пожить, так что, пожалуйста, выслушай меня. Я обещаю быть хорошим соседом, хорошо себя вести и не устраивать разнузданных вечеринок. Я буду печь блинчики и убирать за собой. И краны починю, чтобы не текли. Ну, ты знаешь, всякое такое. Обязуюсь даже в девяноста пяти процентах случаев опускать стульчак унитаза, хотя я так и не освоил этот навык.
— Нет, Ноа. Это абсурдная идея. Мы не можем жить в одном доме. Ничего не выйдет. Ты должен уехать.
— Но мне некуда ехать, — говорит он. Его глаза моргают, и, похоже, он знает, как получше себя преподнести. — Ладно тебе, Марни. Все будет нормально.
— Позвони родственникам. Возвращайся в Вирджинию и живи с семьей, мне и самой недавно пришлось так поступить. Делай так же, как твои родные, когда у них бывает туго с деньгами, если с ними, конечно, такое случается. Но остаться тут не вариант. Сам знаешь, ничего хорошего из этого не выйдет.
— Я не могу позвонить родственникам. В Африке я реально напортачил, и они теперь в ярости. — Ноа начинает поглаживать мне руку.
Я выдергиваю ее со словами:
— Так иди преподавать. У тебя есть учительский диплом.
— Тут он не действителен, и я выгорел. Не хочу преподавать. Пожалуйста, Марни. В сентябре я пошел на кое-какие курсы и хотел бы остаться, пока не окончу их.
Я ничего не отвечаю.
— О’кей, выслушай меня. Посмотри на ситуацию с другой стороны. Как будто это крупный социальный эксперимент, о’кей? Ох нет, только глаза не закатывай. Слушай! Перед тем как стать любовниками, мы отлично дружили, а перед тем, как съехались и решили пожениться, некоторое время были любовниками. А потом я тотально наломал дров, облажался, как никогда в жизни. И ясно же, что из-за этих моих дров нам никогда больше не быть вместе по-настоящему. У тебя теперь есть другой, и я с уважением к этому отношусь. Поэтому что, если мы просто проведем это время в Бруклине, в квартире моей двоюродной бабки? Всего лишь небольшой срез времени, пока ты ждешь, когда можно будет по-настоящему унаследовать этот дом. Будем общаться по-доброму. Снова станем друзьями, залатаем дыры в наших взаимоотношениях. А когда-нибудь потом — может, когда мы уже поседеем и одряхлеем и сто лет будем женаты, но не друг на друге — мы оглянемся на прошлое и скажем: «Ого, какую крутую вещь мы тогда сделали, смогли по-человечески жить под одной крышей, хоть у нас за плечами был развод со всем сопутствующим багажом». Это может стать чем-то вроде духовной практики — мы с тобой вдвоем в доме Бликс. Мне кажется, она считала, что это будет для нас полезно. Такая точка над i.
— Не знаю, не знаю. — Я не могу смотреть ему в глаза и удаляюсь по нужде в туалет. Там я смотрю на свое отражение в треснувшем, крапчатом, мутном зеркале.
Он кричит сквозь дверь:
— Я упоминал, что буду печь блинчики? Я еще и пауков всех перебью!
— Нету тут пауков! — кричу я в ответ, но понимаю, что проиграла. Я знаю, что скажу «да», но хотелось бы вдобавок понять, почему именно я так поступлю. Чтобы угодить ему? Или чтобы
