Паутина чужих желаний - Татьяна Корсакова

– Что ты конкретно от меня хочешь, Ева?

Своей безэмоциональностью наш разговор был похож на диалог двух бизнесменов, обсуждающих детали сделки. Так даже лучше, жалость мне сейчас ни к чему.

– Мне нужно оформить усыновление как можно быстрее. Желательно, минуя промежуточный этап в виде замужества. Это реально устроить?

– Дай мне неделю. – Щирый кивнул.

Хорошо. Неделю я уж худо-бедно протяну. Надо будет, смогу и больше. Я такая – упертая.

– Я хочу знать, что, если после усыновления со мной случится что-либо... непредвиденное, мой сын не попадет обратно в детский дом и его финансовое благополучие будет гарантировано.

– Сколько лет твоему ребенку?

– Четыре.

– Ева, признаюсь, ты ставишь передо мной слишком сложную задачу. – Щирый покачал головой. – Я могу выступить гарантом и даже, если потребуется, опекуном мальчика, но надолго ли меня хватит? Все-таки мой более чем преклонный возраст не стоит сбрасывать со счетов.

Да, с этим не поспоришь. Выглядит старик не слишком хорошо, но он – моя единственная надежда. Последнюю мысль, про надежду, я высказала вслух. Наверное, получилось невнятно и жалко, но уж как есть.

– Хорошо. – После небольшого раздумья Щирый кивнул. – В моем окружении есть несколько достойных людей. Думаю, никто из них не откажется помочь, – он неопределенно взмахнул рукой, – в случае чего. Не волнуйся за мальчика, Ева. Я сделаю все, что от меня зависит, а зависит от меня многое. Что-нибудь еще?

– Все, – я покачала головой, – спасибо.

– Ева, – его взгляд вдруг потеплел, – ты абсолютно уверена?

– Нет, – честно призналась я.

– В таком случае я готов тебе помочь и в остальном.

– Вы мне уже помогли, Яков Романович. – Я встала. – Вы не обидитесь, если я пойду?

– Девочка, я не в том возрасте, чтобы обижаться. – Он улыбнулся. – Иди. И удачи тебе!

В маленькой церкви светло и покойно. Пахнет ладаном и сосновой стружкой. Голос батюшки тихий, напевный.

Под фатой мне душно, и корсет сжимает грудь так сильно, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Вот какое мое счастье – мучительное.

Андрюшенька стоит рядом, крепко держит меня за руку. Стараюсь не смотреть на его лицо, знаю, что увижу: ввалившиеся глаза, заострившиеся черты, пергаментную кожу и... счастливую улыбку.

Обручальное колечко с тихим стуком падает на пол. Испуганный шепоток в толпе – дурная примета...

Не верю в приметы! Только в любовь верю! Вот в такую, как у нас с Андрюшенькой.

У моего мужа глаза синие-синие, точно васильковое поле. И горячие губы. И руки нежные. Мне мало того, что было, мне хочется больше, но Стэфа смотрит с немым укором.

Все, отпускаю... Сейчас, только еще один поцелуй – прощальный...

– Софьюшка, солнышко... – Шепот едва различимый, а дыхание холодное и руки холодные. – Ухожу, любовь моя...

– Андрюша! – От крика темнеет в глазах, что-то тяжелое, неживое падает к ногам. Падаю следом, ломая ногти, рву пуговицы на парадном мундире. – Сейчас, родненький мой, ты погоди...

Паутины больше нет. Темно-красный, почти черный камешек на тонкой цепочке теперь неживой. И Андрюшенька мертвый. А в глазах синих-синих застывшее навеки счастье...

Вовка встретил мое появление встревоженным взглядом, словно я была в гостях не у своего опекуна, а на аудиенции у людоеда.

– Ну как? – спросил он, внимательно посмотрев на меня.

– Все нормально. – Я выдавила из себя оптимистичную улыбку.

Было бы правильнее и честнее рассказать Вовке о своих планах. Наверное, я так и сделаю, только не сейчас. Сегодня я хочу просто жить и не думать о завтрашнем дне.

– Дальше куда?

Повезло мне с другом детства: задает только правильные вопросы, из нехороших историй выручает, помогает без лишних слов. Что ж я такой дурой была в свои семнадцать лет? Зачем убежала от него после той ночи? Может, останься я тогда с Вовкой, и не было бы в моей жизни ничего этого: чужой шкуры, призраков и паутины...

– Вов, – я положила ладонь поверх его сжимающей руль руки, – я тут подумала, ты целыми днями со мной, а как твоя работа?

– Отпуск взял. – Он улыбнулся, и в салоне машины даже как-то потеплело. – Не волнуйся, Евочка-припевочка, все под контролем.

Да, с таким человеком, как он, поневоле кажется, что и у тебя самой все под контролем и все хорошо.

– А раз ты в отпуске, так давай покутим. Поехали в город, Козырев! Я угощаю!

Как-то не получалось у нас кутить. Вроде бы и ресторан выбрали уютный, с хорошей кухней, и разговоры вели по-светски легкие, отвлекающие от тягостных мыслей, да только все не то. Не этого моей мятущейся душеньке хотелось, а чего ей было нужно, я и сама не знала.

Вовка первый сказал, что мы отдыхаем неправильно, а как надо, не объяснил, просто рассчитался с официантом и потащил меня к машине. Потом вдруг замер на полпути, остановившись так резко, что я от неожиданности врезалась ему в плечо.

– Ева, смотри, погода какая чудесная!

А ведь и в самом деле. Весна, вдруг вспомнив, что апрель на дворе, решила: хватит с нее дождей и ненастья. Солнце не просто светило, оно грело! И ветер был игриво-легким, а не пронизывающим. Я даже пальто рискнула расстегнуть, а Вовка так и вовсе куртку снял.

– Давай по свежему воздуху пройдемся, а? – Он взял меня за руку. Ладонь его была большой и теплой, и мне сразу захотелось идти, куда он позовет. – Если устанешь, скажешь, хорошо?

Я не устала, мне уже давно не было так легко и радостно. И даже ощущение неизбежности, которое все эти дни тяжким грузом давило на сердце, отступило на задний план, почти отпустило. А на его место пришла надежда, хрупкая и пугливая, как бабочка, которая словно из ниоткуда возникла прямо перед нашими с Вовкой лицами.

Мы гуляли сначала по улицам, потом по парку. Вовке даже удалось уговорить сторожа, по виду бывшего военного, запустить для нас чертово колесо, как когда-то в детстве. Там, наверху, ветер дул сильнее, и я прижалась к Вовке, чтобы не замерзнуть, а он засмеялся и поцеловал меня в кончик носа. Мне хотелось, чтобы в губы, но Вовка почему-то не осмелился. Колесо пошло на второй круг, потом на третий, я сидела в продуваемой ветром кабинке в объятиях друга детства Вовки Козырева и мечтала, чтобы оно никогда не останавливалось.

После парка мы отправились в «Макдоналдс», совершенно неромантичный, с ужасно вредными, но от этого не теряющими своей какой-то магической привлекательности макчикенами, гамбургерами, чизбургерами и кока-колой.

А потом был кинотеатр, новомодный, с долби и прочими акустическими радостями. И последний ряд, тот самый, что для поцелуев. И Вовка наконец отважился. На сей раз его губы пахли колой и лишь самую малость табаком. И руки были не только ласковыми, но в какой-то момент даже требовательными... Сеанс закончился слишком быстро, так же быстро, как остановилось чертово колесо, так же быстро, как прошел этот чудесный, возможно, самый лучший в моей жизни день.