Синдром пьяного сердца (сборник) - Анатолий Приставкин

– Ну вот, – объявил, поздоровавшись. – Вырвался… Точней – прорвался! К черту все… Понимаешь, устал от города! Теперь лишь писать и писать! А ты здесь работаешь? Давно?

Я отвечал, что работаю и давно.

– Ну, значит, будем общаться! – И он заторопился в корпус.

Через какое-то время, не успела тень от ближайшей сосны сдвинуться на полметра, вся компания вновь высыпала на улицу – знаменитости уезжали, Рощин их провожал. Прихихикивая, он подсел в одну из машин и, оглянувшись на меня, громко закричал, что сейчас он их до ворот лишь проводит и вернется… Заходи, мол, посидим. С тем и укатил. И заходить не пришлось. Он так и не появился. Только однажды уборщица, приводившая в порядок комнату для нового жильца, попросила меня забрать к себе его вещички.

– Срок-то к концу подошел, – посетовала она, – а его, значит, ищи-свищи… А у человека, может, путевка… Так куда ему ехать, если не освободилось место?

Я взял на вахте ключ и зашел в комнатку на втором этаже. Там я обнаружил чемодан, оставленный посреди комнаты, а рядом пишущую машинку. На столе стояло несколько пустых бутылок из-под шампанского и невымытые стаканы.

А еще через какой-то срок объявился на машине и Рощин. У него был белый «жигуль». И так случилось, что я снова сидел-посиживал на том же самом крылечке, и первым, кого он увидел, был я. Он неуверенно приблизился, будто сомневался, туда ли попал. Вид у него был, мягко говоря, странный, помятый какой-то. Смущенно прихихикивая, он поинтересовался, а не помню ли я, случайно, комнату, в которой он как бы проживал.

Я сказал, что комнату, в которой он «как бы проживал», помню, она на втором этаже, но там проживает уже другой. А если он хочет получить свои вещички, то они у меня.

– Повезло, значит, – сказал он, – мне вовсе не радостно. А то они звонят… из этого, как его… Из Литфонда… Мол, освободите комнату, а я, честно говоря, забыл какую… А у меня, понимаешь… – легкий смешок в бороду, – странно получилось, что проводил ребят до ворот, потом до Москвы, а там еще поддали… Ну и остался ночевать дома, на денек… потом на другой, на третий… Дела навалились. И застрял… – Помолчав, спросил со вздохом: – А ты, значит, так и работаешь? И давно?

Я сказал, что работаю. И давно.

– Господи! Хорошо-то как! – произнес он, оглядываясь. – А я так устал от города… Так мечтаю пописать… Ты долго еще тут будешь?

– Да буду, наверное, – отвечал я.

– Вот так и надо, – одобрил он. – Ты правильно живешь… И я… Я приеду. – Тон его был очень решительным. – Вот только развяжусь с делами… – пообещал он. – И сюда… Тут такой рай… А там… – Он махнул в отчаянии рукой, забрал чемодан, пишущую машинку, погрузил в машину и уехал.

И пропал.

Рощин человек обаятельный, ласковый и безобидный. Голубые глаза доверчивые, светлая бородка, легкая усмешка. А главное, с ним легко. И без него легко, ибо он не навязчив настолько, что его как бы и нет.

Однажды я вывел «формулу» Рощина: человек, управляемый на расстоянии видимости. Ну примерно как локатор. У него ультракороткие волны распространяются тоже в пределах видимости. Вот и Рощин, пока с тобой, он разобьется в лепешку, если тебе что-то надо. А скрылся с глаз – и исчез… И никаких там уже звонков, дел или дружеских встреч. Он в это время чей-то друг еще. Но так, лишь до новой встречи. И опять он с тобой, и твой, и лучший друг задушевный, считай, до конца жизни.

Как-то вышел в «Новом мире» рассказ Рощина, кажется, это был «Бунин в Ялте». Блистательный рассказ, и Миша по такому поводу закатил пьянку в кафе Дома литераторов и всех на радостях поил, а я оказался случайно рядом, и он крикнул мне, чтобы я выпил с ним, за него, и тут же заказал для меня какой-то немыслимо дорогой коктейль… В проявлении чувств он непосредствен и широк. Временами мне казалось, что и внутренне мы близки, как и наша проза. Конечно, он ярче, мастеровитей, удачливей, что ли. Однажды он вдребезги разнес мой опус, отданный в «Новый мир». Мишель там работал у Аси Берзер в отделе прозы. Но сделал это так артистично, что я попереживал и – не обиделся.

Однажды я посетил его в театральном общежитии на берегу Москвы-реки, где он проживал со своей второй женой – первая погибла в автокатастрофе – актрисой Лидой: некрупной, большеглазой, смешливой и, по-моему, заводной. Судя по обстановке, жили они не легко, хотя, наверное, легкомысленно. То есть весело. И Мишель, чуть прихохатывая от смущения, попросил взаймы немного денег. Рублей так триста, чтобы выкрутиться. Он заработает, отдаст. А у меня что-то напечаталось, и, хоть было не жирно, я ему одолжил.

Мы тогда гуляли в Парке культуры, на другой стороне реки, а я пришел с девочкой, в которую был влюблен, и Мишель весь вечер ее смешил: был замечательно остроумен, обаятелен, так что девочка не сводила с него влюбленных глаз, а я даже почувствовал себя сибирским валенком и немного заревновал. А потом у него пошли пьесы – одна за другой, – и все успешно, а у меня, наоборот, наступило полное безденежье, и, когда он пригласил на одну из своих премьер, на «Старый Новый год» в филиале МХАТа, у Ефремова, я решился напомнить о долге. Он тотчас вернул, а при встрече, как бы вскользь, посмеиваясь, объявил, что он женился.

Это была Катя Васильева, великая актриса, ушедшая потом в монахини.

Помню, я еще спросил:

– Ну, ты теперь при деньгах?

Он удивился моему вопросу, кивнул, но потом как-то виновато стал объяснять, что он, видишь ли, не привык к большим деньгам и все, что больше трехсот, для него непонятно. И он затрудняется сказать, насколько он теперь обеспечен.

– Я только знаю, что у меня больше трехсот, – добавил он, хихикнув.

– Ну, жена теперь поможет сосчитать, – пошутил я.

– Нет, нет, – запротестовал он и добавил не без удивления, что она такая непрактичная… Даже больше, чем он сам. – И вдруг спросил: – А тебе нужны деньги?

От денег я отказался. Он пожал лишь плечами, произнеся, что все другие берут.

– Я уж не помню, честно, кому сколько дал…

И при этом такая грустная усмешка. Мы оба знали, что это означает: всякие окололитературные кусочники, как шакалы, почувствовали запах наживы и рвали… Рвали, сколько можно урвать, зная, что он не откажет. Отдавать же у нас было не принято. Это как бы налог за успех…

Однажды я вырвался поработать в Переделкино. От входа спросил дежурную, кто здесь «из наших». Оказалось, Рощин с женой. Бросив вещи, тут же к ним направился. Было еще не поздно.

Но на мой стук в дверь они с Катей откликнулись своеобразно.

– Ну, кто там еще? – спросил мужской голос. Это Мишель.

– Ну, раз стучат, значит, кому-то нужно. – Это Катя.

– А я-то при чем? – сказал Мишель.

– А я? Что, я должна, по-твоему, идти открывать?

– Да, кажется, там открыто… Крикни, что там открыто…

– Крикни сам.

Я вошел и застал такую картину: они лежали на двух кроватях, поставленных в разных концах комнаты. На меня посмотрели с любопытством, но никто головы не поднял.

– Значит, приехал? – спросил мрачно Рощин. – Надолго?

– На срок.

Он помолчал и вдруг поинтересовался:

– А выпить-то из дома не догадался захватить?

– Да что-то взял…

Тут они оба подняли головы и одновременно спросили: «Что?»

– Какой-то вермут… – сказал я. – Итальянский. На травах.

– Ах вермут… Ну кто сейчас пьет твой вермут… На травах… – простонал Рощин.

– Я пью! – оборвала его Катя. И уже мне: – Тащи свой вермут! Если не жалко.

– Не жалко, – сказал я.

– Тащи, тащи, – передразнил ее Рощин. – Она выдула свою поллитру, и ей, видишь ли, не хватило!

– Сам ее выдул… А я хочу пить вермут! – сказала Катя.

– Не давай ей, – закричал мне Рощин и хихикнул: – Лучше дай мне!

– Фигу тебе, – крикнула Катя. – Я первая попросила!

К тому времени, как сбегал за бутылкой, Катя поднялась, а Рощин остался лежать. Катя приняла прямо у дверей из моих рук литровую бутыль, посмотрела этикетку и, хмыкнув: «И правда на травах», налила себе в стакан. Рощин молча смотрел в потолок.

Катя выпила и сказала мне, что это я здорово придумал, что приехал и привез вермут… А они, значит, не рассчитали, сколько взять, и подыхали тут без пития. Даже разошлись… Видишь? По разным углам!

– Ты ей все не отдавай, – предупредил Рощин, вполглаза следя за нашими движениями. – Обрадовалась, что человек с дороги, устал, да? Можно обобрать!

Катя оглянулась на Рощина и милостиво разрешила:

– Отнеси ему, а то он нас сожрет!

– А ты – несъедобная… – отреагировал он. Но приободрился, принял в руки стакан. Приподнявшись, произнес в мою сторону: – Ну, раз такое дело, поздравляю. С заездом… Приезжай почаще! – Выпил, вздохнул и поставил стакан на пол. – А я сегодня через Солнцево проезжал, дай, думаю, пару бутылок захвачу. Подъехал к магазину, а там очередь больше, чем в Мавзолей! Знаешь, анекдот про трамвай: объявляют остановку: «Середина очереди, следующая – винный магазин!»