Любовь-нелюбовь - Анхела Бесерра

Все готовились к проводам старого года и встрече нового. Городские радиостанции снова передавали давно ставшие бессмертными песни, вроде: "Год прошедший мне не позабыть, столько радости он мне принес: козочку белую, ослика черного..."

Фьямма впервые не принимала участия в общих хлопотах. Но, оставшись дома в тот вечер, она ничего не потеряла: на улицах дул ветер такой силы, что гасли все фонари и свечи. Ни одна даже самая маленькая свечка не смогла догореть до конца. Иллюминацию в честь Пресвятой Девы устроить так и не удалось. Метеорологи не могли дать хоть сколько-нибудь внятного объяснения происходящему. Некоторые полагали, что виной всему северный фронт, который двигался в сторону карибского побережья, но по какой-то причине сбился с курса. Однако фотографии, полученные со спутника, наличия такого фронта не подтверждали. Все симптомы указывали на то, что над Гармендией-дель-Вьенто формировалась гигантская зона сплошной облачности, грозившей городу непредсказуемыми последствиями. Но самым странным было то, что ни один прибор этой зоны не фиксировал. В том декабре по вине погоды жителям Гармендии и Старый год не удалось проводить достойно, и Новый год как следует встретить. Много лет потом люди будут говорить о том декабре как о прошедшем зря — без веселья и праздника.

Пока Фьямма пыталась уснуть, Мартин курил в гостиной свою любимую трубку — "Станвелл". Она привезла ему эту трубку из Лондона. Он задумчиво пускал голубые кольца дыма и, пока они поднимались к потолку, следил за ними глазами, одновременно выстраивая в голове две колонки: одну под названием "Фьямма" и другую под названием "Эстрелья", мысленно вписывая в каждую колонку те чувства, что он испытывал к одной и к другой. Колонка "Эстрелья" заполнялась быстро, тогда как колонка "Фьямма" была почти пустой: в ней значились лишь размытое чувство благодарности, чувство ответственности за свое когда-то данное обещание, общее прошлое, давно забытое... или редко вспоминаемое. Страсть, любовь, физическое влечение, радость, чувство сообщничества, дружба, симпатия, будущее — все это было вписано в колонку "Эстрелья". Но если все так ясно и просто, думал Мартин, то почему же он не может наконец решиться, почему продолжает лгать? Он начал искать виноватых. Скорее всего, виновато то суровое воспитание, которое он получил в детстве от отца и от монахов в семинарии. Да, дело вовсе не в том, что он трусит: его удерживают рядом с Фьяммой те принципы, которые ему когда-то вбили в голову.

Ночью Фьямма, лежа на правой стороне кровати, не могла уснуть и мечтала о том, чтобы оказаться сейчас на улице Ангустиас, в постели с Давидом, в его объятиях, а Мартин, лежа на левой стороне той же кровати, тоже не мог уснуть и тоже мечтал оказаться на улице Ангустиас — уснуть в постели Эстрельи, крепко прижимая ее к себе. Ночь была холодной, но Фьямма и Мартин не прижались друг к другу даже для того, чтобы согреться.

На следующее утро они передвигались по дому точно сомнамбулы, почти не замечая друг друга, словно оба вдруг стали прозрачными, практически не разговаривая, общаясь лишь с помощью жестов. Ни один не хотел взять на себя ответственность, ни один не хотел произнести тех слов, после которых между ними все будет кончено. Они предоставили судьбе решить все за них. Даже если произойдет ошибка, то пусть за эту ошибку тоже отвечают не они, а судьба. Как легко связали они себя обещаниями в тот далекий день в церкви Святой Девы Скорбящей! Зачем они тогда произнесли "да", связавшее их прочнее, чем связали бы кованые цепи? Что им стоило сказать "нет"? Чем "да" было лучше "нет"? Почему произнести "да" было так легко и просто, почему они произносили это слово со счастливыми улыбками? И почему нужно было преодолеть столько препятствий, чтобы сказать "нет"? И почему было бы так больно произнести это слово или услышать его?

На завтрак у них были вопросы без ответов. Когда они наконец насытились этими, то выпили, не глядя друг другу в глаза, по дымящейся чашке молчания — глоток за глотком, тщетно ожидая, что другой произнесет хоть слово. Когда чашки опустели, они поднялись из-за стола. Им оставалось лишь надеяться, что помощь придет извне. Кто-нибудь поможет им справиться с тем, с чем сами они справиться не могут. А пока — что ж, пока решение отложено до другого дня. И это уже хорошо. Сейчас им обоим, чтобы выжить, нужно было найти хотя бы малейший повод для радости.

И обоим была невыносима разлука с новыми любимыми, без которых жизнь теряла смысл.

Утром им пришлось одеться по-зимнему — теплые пальто, перчатки, шапки. Гармендия-дель-Вьенто казалась северным городом — так здесь стало холодно. Портные и модистки трудились не поднимая головы, торопясь выполнить заказы, которыми их завалили за последние дни. Люди надевали на себя пальто, куртки, свитера, пончо, шарфы, многие женщины кутались в меха, и все же им не удавалось защититься от холода и ледяного ветра. Температура воды в море опустилась настолько, что рыба ушла в южные моря. Европейские, американские и азиатские метеорологи съехались в Гармендию, чтобы попытаться найти разгадку климатического феномена, но попытки оказались безуспешными. В конце концов люди приспособились к новым условиям. Для городского транспорта наступила пора расцвета, а прогулки при луне прекратились. Колокола в церквях звонили глухо и жалобно. Двери и стены скрипели по ночам от холода. Лица у людей стали грустными, все чаще слышались вздохи. Все соскучились по хорошей погоде. По оранжевому горячему солнцу, вместо которого сейчас в небе висел холодный бледный шар.

Однажды на прием к Фьямме явилась девушка, страдавшая "манией вздохов", — эта болезнь в послед-нее время распространилась в Гармендии-дель-Вьенто. Солита Инохоса, так звали девушку, то и дело принималась вздыхать так, что у нее синели губы и она почти задыхалась. Сначала она обратилась к врачу, но после долгого и безуспешного лечения тот понял, что речь идет не об астме, и направил ее на консультацию к Фьямме.

Приступы начались, когда однажды вечером парень, с которым Солита встречалась, полный мерзавец, бросил ее, несмотря на то, что она слезно молила его о любви. Он ушел без всяких объяснений. Он, который обещал Солите счастье на земле и на небесах, выбросил ее, как использованную бумажную салфетку. Она была для него всего лишь трофеем: сначала Солита не обращала на него ровно никакого внимания, но он побился об заклад со своими дружками, что завоюет ее. И добился своего. А когда Солита полюбила его и уже жить без него не могла, он начал издеваться над ней, повторяя, что никогда ее не любил, что все это только игра. Забыв о чувстве собственного достоинства, Солита на коленях умоляла его если не остаться, то хотя бы солгать напоследок, что он ее любит. Она бросилась на пол и ползла за ним, обхватив его ноги, а он грубо стряхивал ее, пытаясь высвободиться. Солита угрожала, что покончит с собой, если он уйдет, но он все равно ушел, оставив задыхающуюся от рыданий девушку на полу. С того дня и начались у нее эти внезапные приступы прерывистых глубоких вздохов, которые постепенно переходили в конвульсии. Обычно это случалось, когда Солита становилась свидетелем проявлений чьей-то любви — видела целующуюся парочку, например. Она не могла смотреть фильмы о любви, — это всегда кончалось тем, что ее выводили из зала. Не могла ходить в парки и на пляжи. Иногда спазмы начинались у нее, когда она ехала в метро, и тогда девушка едва не падала в обморок. Чтобы избежать болезненных приступов, она старалась как можно реже выходить из дому. Ни с кем не виделась. И, несмотря ни на что, продолжала любить так ужасно поступившего с ней парня, виня себя в том, что между ними произошло.