Мой знакомый призрак - Майк Кэри

— Ты должен быть благодарен, — не унимался Мэтт. — Если не мне, то хотя бы ей. Без святой воды и молитв лежать тебе сейчас в коме.

Я невесело рассмеялся, хотя намек понял. Нравится мне это или нет, обычный арсенал священника — святая вода, елей, читаемые нараспев молитвы — действительно помогает против призраков, но только иногда и только если ими пользовались с искренней верой, которой Мэтти не занимать. Как ни крути, брат действительно спас меня от страшной участи. После того как Пен, словно Дейви Крокетт,[23] примчалась ко мне на помощь…

Я осторожно коснулся плеча. Так, небольшая опухоль с идеально круглой раной в центре — вот какой след оставило ружье Пен… Только стреляла она вовсе не из ружья, а из детского пневматического пистолета, и я сразу понял, чем он был заряжен. Вот почему суккуб сбежала, как говорится, теряя тапочки!

— Это четки, а не ожерелье! — с восхищением и омерзением одновременно пробормотал я. — Четки, спиленные до размера шарообразной стальной пули. Пен говорила, что ходила к Рафи и он ее предупредил. Очевидно, предупреждение было куда обстоятельнее, чем она рассказала.

Поднявшись, Мэтт подошел ко мне и, глядя сверху вниз, строго поджал губы.

— Феликс, — негромко начал он, — так жить нельзя. Ты превратил Божий дар в заурядное ремесло, ремесло дурное, порочное, таким невозможно заниматься с чистой совестью. Изгнание духов — священное дело церкви, а не способ быстренько разбогатеть.

— Где здесь богатство? — развел руками я, показывая скромность своего жилища. После того как в нем порезвился демон, оно казалось еще скромнее обычного. — Или, думаешь, за мемуары семизначный гонорар получу?

Мэтт не отступил ни на йоту: отступать он просто не умеет.

Приобрел славу великолепного охотника и соответствующую популярность.

— Нельзя изгонять духов, предварительно не исповедовав, — с тем же непоколебимым спокойствием продолжал он, — иначе есть шанс послать в ад невинных. Ты же не понимаешь, что творишь! Совсем как слепой, который разгуливает по центральной улице с пистолетом и палит во всех, кто попадется под руку. Только твои деяния намного, несравнимо страшнее…

Опершись на столбик кровати, я наконец поднялся на ноги. Так что всего несколько сантиметров разделяли наши лица, когда я отвечал ему, стараясь сохранить максимальное для голого человека чувство собственного достоинства.

— Спасибо за проповедь, Мэтти, но имей в виду: я не верю в небеса, Иисуса и папскую непогрешимость. Все эти разговоры о том, что нужно бороться за справедливость, служить Богу, а не мамоне, конечно, вдохновляют, но давай начистоту. Твои братья во Христе соблюдают обет бедности так же ревностно, как обет целомудрия, верно?

Мзтт ответил далеко не сразу, но не потому, что онемел от моего красноречия. Ему просто не хотелось огрызаться: это наверняка считалось бы грехом.

— Феликс, ты не веришь ни во что, — наконец ответил брат, сделав абсолютно непроницаемое лицо. — Именно поэтому не имеешь права распоряжаться человеческими душами. Ты ведь не знаешь, ни куда они попадают, ни как именно работает сила, которой наделил тебя Господь.

— А тебе бы только вписать все в удобную и привычную схему, по которой среди прочего души некрещеных детей попадают в ад, — парировал я. — Ты часть финансовой пирамиды, Мэтт, величайшей в истории мира. Но то, что вам доверяют тысячи миллионов людей, еще не доказывает вашу правоту.

— Лимб, — поправил брат, — души некрещеных детей попадают в лимб. Но тебе это прекрасно известно. — Он отвернулся к выбитому окну. Мэтт никогда не любил играть в гляделки. — Никто в этом мире не может быть уверен в собственной правоте, — пробормотал он. — Истину мы видим туманно, как через толстое стекло. Однако, когда встает выбор: не делать ничего или делать людям плохо, разве не разумнее выбрать «ничего»?

Я шагнул к нему, совершив довольно серьезную ошибку: отказываться от безмолвной поддержки столбика кровати еще явно не следовало.

— Евангелие от Хладнокровного Люка?[24] Очень мило, Мэтти, и очень низко. Потому что альтернативой специалистам-фрилансерам является вовсе не «ничего». То, чем занимаются твои братья во Христе, не слишком напоминает «ничего», верно? — Я заметил, как напряглись могучие плечи брата. — Думаешь, не знаю, что у церкви есть свои специалисты? Или что ведется постоянная вербовка? Делить призраков на волков и овец под знаменем Матери-церкви, по-моему, не очень похоже на «ничего». Прошедшие ваш строгий отбор… думаю, они получают благословение и «зеленый свет». Понятия не имею, что происходит с остальными, но жуткие сплетни слышал. Разумеется, лишние глаза и уши вам не нужны. А я хотя бы стригу всех призраков под одну гребенку. Бога из себя не корчу и его первого заместителя тоже.

Я не догадывался, что перешел на крик, пока не увидел застывшую в дверях Пен, но на этот раз не с ружьем.

Поднос с одиноко дымящейся кружкой делал ее больше похожей на пышногрудых официанток Тулуз-Лотрека, чем на Анни Оукли.[25] Повисла тишина, и, когда Мэтт повернулся ко мне, в синих глазах горел огонек, который можно было бы назвать угрожающим, не зная, что мой брат выше таких недостойных эмоций.

— Феликс, это дьявол советует стричь всех под одну гребенку. — Явно расстроенный, брат упрекал меня мягко, по-отечески. — Под одну гребенку стригут те, у кого нет модели, примера, отрицательного опыта. А у тебя такой опыт есть. Если ничего на ум не приходит, вспомни хоть дорогую Кэти, упокой Господь ее душу. Или своего бедного друга Рафи. Вспомни, что ты с ним сделал. Видишь, как опасно позволять благим намерениям…

Содержимое кружки вылилось Мэтту прямо на лицо. Судя по запаху — зеленый чай «пушечный порох», приправленный чем-то травяным и крепким. Чай успел остыть, поэтому особого вреда не причинил, а вот поднос… Он ребром ударил брата по переносице, так что тот отшатнулся и в полном изумлении посмотрел на Пен. Моя хозяйка стояла, крепко сжимая поднос в руках. «Только открой рот — получишь еще», — говорил ее воинственный вид.

В дополнение к разбитой верхней губе из ноздрей Мэтта текли тонкие струйки крови. Он осторожно ощупал нос: руки дрожали, синие глаза будто приклеились к Пен. Та, опустив поднос, неожиданно смутилась: все, ярости как не бывало.

— Извини, Фикс, — пробормотала она. — Пойду сделаю еще чаю.

Пен вышла из комнаты, и через секунду я услышал на лестнице ее тяжелые шаги. Да, быстро перегорела!

— При ней нельзя говорить о Рафи. Пен была его… — Я замялся: как же описать сложные перипетии вальса, который Рафи и Пен почти всегда танцевали невпопад? — Она любила его и до сих пор любит.