Госпиталь брошенных детей - Стейси Холлс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это не ее ребенок, – прошептала она. Ее губы блестели от вина.
Я молча слушала вздохи и шорохи ветра во дворе. Когда я решилась заговорить, то постаралась изобразить смесь изумления и недоверия.
– Почему ты так говоришь?
– Она не беременела, – сказала Агнес. – Ее живот был плоским, как барабан. Ее аппетит не изменился. И… – Ее светло-голубые глаза обежали комнату, как будто миссис Каллард могла прятаться в тени. – У нее были крови каждый месяц. Потом, через несколько месяцев после смерти ее мужа, рабочие доставили колыбель и установили ее в детской. Тогда это была не детская, а обычная спальня. Хозяин иногда спал там, если поздно возвращался домой – а перед его смертью это случалось все чаще и чаще, если он вообще возвращался.
Она выдержала паузу, наслаждаясь своим рассказом и наличием благодарной слушательницы. Мария была не склонна к сплетням, и Агнес радовалась возможности поболтать наедине. Ее было нетрудно разговорить.
– На чем я остановилась?
– На колыбели, – сказала я.
– Ах да. Я говорю: «Мадам, для кого это?» А она и отвечает: «Для моего ребенка. Я жду ребенка». Ну и дела! У меня глаза на лоб полезли. Сначала я подумала – только не говори Марии об этом – я подумала, что она с кем-то сошлась так скоро после смерти хозяина. Знаю, с моей стороны было ужасно думать такое.
Она аккуратно отпила еще глоток хереса и доверительно наклонилась ко мне, так что я почувствовала запах ее дыхания.
– Я не ожидала, что ребенок появится в тот же день.
Я изобразила неподдельное удивление.
– Она послала меня с заказом для галантерейщика, хотя у нас полно всякой одежды, а Мария оплатила счет. Когда мы вернулись, то услышали странные звуки. Сначала я подумала, что где-то застряла кошка. Но когда я поднялась наверх… вот она, крошка, уже лежит в колыбели! Положим, я точно не знаю, как оно все устроено; у меня нет детей. Но я уверена, что дети не рождаются за такое время, какое нужно для покупки пуговиц, – это так же верно, как то, что меня зовут Агнес Фаулер. Если бы я была совсем простушкой, то решила бы, что она купила ребенка в магазине «Фортнэм»![20]
– Может, так оно и было, – сказала я, и мы обе рассмеялись. Я отмерила нам еще по одной порции из бутылки, хотя Агнес изображала, что с нее достаточно. Она все больше нравилась мне, светлоглазая, седая, с мучнисто-белой кожей. Она была пухлой, как подушка, и болтливой, как сводня. Обычное «Доброе утро!» могло задержать нас в комнате на пятнадцать минут, пока она рассказывала ту или иную историю, а пожелание спокойной ночи – оставить в восхищении и недоумении перед тем, как эти два слова могли привести к истории о моряке из Ньюкасла, который попытался продать ей козу в Спитфилдсе.
– Значит, она сама не выкармливала ребенка? – поинтересовалась я.
– Боже мой, нет, – ответила она. – Богатые господа этим вообще не занимаются. В тот же вечер к нам пришла кормилица и оставалась около года. Ее звали Белинда – такая же молодуха, как ты.
Я слышала о кормилицах, но не знала никого, кто нанимал их на работу, и никогда не встречалась с ними, поскольку богачи обычно посылали младенцев за город для грудного вскармливания. Я смотрела на пляшущий огонек свечи и воображала, как другая женщина кормила Шарлотту и укачивала ее по ночам. А потом миссис Каллард нарушила нашу беседу, прилетев на кухню, словно грозовое облако.
Я была рада, что в тот день Агнес раскрылась передо мной; она была доверчивой женщиной. Но я испытала укол стыда, когда представила, что она сейчас думает обо мне.
– Куда мы уходим? – тихо спросила Шарлотта, когда часы пробили восемь утра.
– Мы собираемся найти дядю Неда и забрать наши деньги, – ответила я, натягивая на нее панталоны. Держи свои ботинки, мы наденем их, когда спустимся с лестницы.
Я вручила ей пару хорошо разношенных мальчишеских ботинок, которые не будут натирать ноги.
– Где он живет? Мне холодно.
– Недалеко отсюда. Ты похожа на картинку в твоих обновках!
Я одела ее в коричневое платье с мелким рисунком, теплую шерстяную шаль и серые шерстяные чулки. Когда я убрала ее темные волосы под дорожный чепец, то стерла последние черты Блумсбери в ее облике, превратив ее в обычного ребенка из Олд-Бейли-Корт.
Мы бесшумно спустились по лестнице мимо двери Нэнси, приложив пальцы к губам, и выскользнули из черного хода на Флит-Лейн. Осторожно продвигаясь на север по улицам и бульварам, я велела Шарлотте смотреть под ноги, но она все равно глазела на женщин, мужчин и детей, попадавшихся на пути. Она рассматривала разноцветные вывески, кучи лошадиного навоза и заглядывала в глаза уличным торговкам.
Никто не хочет жить хуже, чем в том месте, где он вырос, но именно это случилось с Недом. Три-Фокс-Корт находился в полумиле к северу, на краю мясного рынка Смитфилд, в таком узком и сыром месте, куда не проникали солнечные лучи. Наряду с ужасающей вонью от соседней скотобойни он кишел крысами и мухами, а земля ежедневно заливалась свежей кровью. Дома стояли, как пьяные, наклонившись друг к другу, и казалось, что они вот-вот опрокинутся. Горстка детей сидела на корточках в самом темном углу – босоногих, несмотря на холодные лужи. Их сморщенные лица придавали им вид обезьянок, и самой сморщенной и хмурой из них была Мэри, старшая дочь Неда и Кэтрин.
– Мэри Брайт, что ты здесь делаешь? – спросила я, приблизившись к их враждебно настроенной группе. Они играли с подобранными кусочками мусора: там были рыбьи кости и нечто, похожее на череп кролика. Самая маленькая девочка подняла свои юбки и помочилась на землю. Я отошла в сторону, держа Шарлотту за плечо. Мэри смотрела на нее с выражением чистейшей злобы. Ее назвали в честь нашей матери, и ей было четыре года, но она выглядела на все сорок. Она не носила чепца, а ее волосы мышиного оттенка были коротко обрезаны, как у мальчика. У нее не было ни гладкого лица Неда, ни его морковно-рыжей шевелюры. Она целиком пошла в Кэтрин – узкоглазая, с вытянутым лицом, острым подбородком и россыпью веснушек. Казалось, она родилась из грязи и костей Смитфилдского рынка:
