Человечность - Михаил Павлович Маношкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5
ИСКАТЬ ПАРТИЗАН!
Близился сентябрь. Гуще плыли облака, иногда накрапывал дождь. Крылов и Антипин дотащились до хутора. Вечерело. Пахло дымом очагов, веяло покоем и уютом.
— Бабусь, не пустишь переночевать?
— Издалека идете?
Без этого вопроса не обходилась ни одна ночевка.
— От Дона…
— Ночуйте, места хватит. Живем вдвоем, я да сын Алексей, глухонемой, не помешаете. А то, может, и поживете, камышу порежете — к зиме надо. Дров теперь не достать. Торопить не стану, сколько сделаете и — слава Богу…
Им даже не пришлось искать, где бы остановиться — все получилось само собой. Эта передышка была им очень кстати.
Позавтракав, они брали серпы и огородами шли к озеру. Кое-где за плетнями еще желтели кукурузные початки, краснели плоские, как лепешки, помидоры, зеленели изогнутые длинные огурцы. Можно было попробовать всего понемногу и по пути напиться родниковой воды.
У озера они закуривали самосаду — табаком их снабжал Алексей, — потом, покурив, не спеша резали и вязали в снопы камыш. К обеду возвращались домой, после обеда могли не работать — с согласия хозяйки. Но они опять уходили за огороды: уединение и тишина были приятны им.
Ужинали засветло, потом наступали минуты вечернего покоя. Крылов с детства любил их. Вечер в деревне — что праздник: все сделано, скот на дворе, а впереди целая ночь ничем не нарушаемого отдыха. Вечерами по-особому радует уют и безмятежность деревенской жизни.
— Бывало, в этот час казаки гулять шли, — вздыхала старушка и неторопливо повествовала о том «прежде», когда на хуторе было много казаков, а сама она была молода. Ее мягкий голос вписывался в вечернюю тишину, и уж не верилось, что где-то свистели пули и разрывались бомбы.
Потом Крылов и Антипин засыпали на шуршащей камышовой подстилке.
Промелькнуло несколько безмятежных дней. Крылов познавал новые грани человеческой доброты. Что он мог бы, будь он один? Илье он был обязан жизнью, а оба они были обязаны своими жизнями многим людям, которых и по именам не знали. Эта естественная человеческая доброта действовала на них лучше всяких лекарств. Жилось им легко и беззаботно. Алексей, покладистый и ненавязчивый, постоянно делал что-нибудь по хозяйству, но главной его заботой был табак, который он выращивал на огороде. Он снимал урожай, сортировал листья и стебли, сушил их и затем острым топориком рубил в деревянном корытце. Смесь, которую он приготавливал, была крепчайшая — не продохнуть. Он охотно угощал ею жильцов и удовлетворенно посмеивался, когда от единственной затяжки у них перехватывало дыхание.
Хозяйка варила борщи, на столе появлялись каши, блины, вареники. Крылову становилось совестно за свой неумеренный аппетит. Свое иждивенство он стремился возместить работой, но работа подходила к концу. Снова вставал вопрос: «Что дальше?»
* * *
Немцы в хутор наезжали редко. Однажды у хаты затормозил грузовик. Во двор вошел невысокий упитанный солдат. Шофер остался около плетня и скептически разглядывал старухино хозяйство.
Солдат посыпал словами, среди которых выделялись «яйца», «куры», «молоко». Старушка повела солдата по двору, чтобы показать ему опустошения, произведенные его предшественниками.
— Что я — фабрика какая или рожу тебе их? Сами все слопали, вон как отъелся-то!
— Я-я! — поддакивал солдат, ни слова не понимая по-русски.
Подъехал еще один грузовик. Шоферы оживленно заговорили между собой.
— Скоро домой, Отто, наши в Сталинграде! Бомбят с утра до вечера, русским капут!
Они уехали, поселив в душе у Крылова тревогу: неужели взяли Сталинград? Он не хотел верить этому: если бомбят, значит, наши там, в городе.
— Илья, они говорили, что в Сталинграде идут бои…
Это были первые немцы, которых Крылов и Антипин видели после концлагеря. На краю хутора, в помещении бывшей школы, жили десятка два румынских солдат. Они вели себя тихо, их присутствие было почти незаметно.
Второй раз грузовики с немцами проехали не останавливаясь.
* * *
Девочка лет восьми степенно прошла в калитку.
— Я за пленными, бабушка, мама велела.
— К дочери пойдете, — пояснила старушка.
Девочка повела их через речку, повернула к добротному дому.
Хозяйка, полная, лет сорока пяти женщина, ждала их.
— Мне нужен камыш. Поживете, поработаете. Согласны? — она смотрела на них чуть-чуть пренебрежительно, так же поглядывали ее трое ребятишек.
На новом месте оба с недовольством воспринимали свое положение. Унизительная кличка «пленные» прилипла к ним, как смола: «скажите пленным», «пленные идут», «пленных пошлем…»
Крылов теперь со злостью сек камыш, а Антипин, наоборот, работал изо дня в день меньше.
— К черту, — он отбрасывал серп, закуривал. — Волы, что ли…
Им было о чем подумать. Здоровье у них восстанавливалось, тишина и камыши начали угнетать их. Оба почувствовали свою оторванность от людей, от дела, от больших судеб войны. Теперь они охотнее оставались дома, чем за огородами, наедине друг с другом. Елену Дмитриевну, хозяйку, навещали хуторяне. Женщины делились новостями, вспоминали довоенную жизнь, подробности праздников, гадали о судьбе близких; они знали, что делалось в округе, много говорили о немцах. На пленных они не обращали внимания, будто те вообще ничего собой не значили. Так оно и было: два здоровых парня выполняли мелкую, немужскую работу, в то время как хуторские казаки сражались на фронте с немцами, — на какое уважение к себе они могли рассчитывать?
Из разговора женщин они узнали, что старший сын Елены Дмитриевны служил в армии, а муж, председатель колхоза, и четырнадцатилетний сын Петька с другими хуторянами погнали на восток колхозный скот.
В последние дни женщины часто упоминали о беженцах из Сталинграда. Крылов ловил каждое слово, надеясь услышать весть о той стороне, об армии, узнать какой-нибудь штрих, нюанс, напоминающий о бывших десантниках. Они представлялись ему теперь легендарными в своей недосягаемости.
С каждым днем у Крылова усиливалось недовольство собой.
* * *
— Староста приходил, — сообщила Елена Дмитриевна. — Завтра пойдете работать в поле.
В поле — значит, на немцев. Для полного унижения Крылову и Антипину этого еще не хватало. А пойти надо было: пора осмотреться.
Утром они присоединились к женщинам, идущим в степь. Тут же шагали двое пленных — пожилой и помоложе. Хуторяне с пленными не разговаривали
