Пеший Камикадзе - Денис Ли

— Блин, да такое происходило, наверное, у каждого… Я тоже с ума сходил… Поначалу, еще как-то ничего, а потом обвыкся… и полез в бутылку. Жена, конечно, оху. вала, когда я бухал!

— А я… я, Вов… ты еще не знаешь, что творилось у меня; я был дома, но война… она продолжалась в моей голове, не смотря на то, что дома, вокруг — мир, среда благополучия… тишины, с атмосферой бесконечной заботы и внимания, созданной моей супругой… Ты знаешь, какая она у меня? — мысли Егора, тут же уехали в сторону от прежней темы рассказа. — Она — чудо! Она — сокровище, самое настоящее золото! Она… она словно фея, летала вокруг меня, пытаясь выполнить все мои желания, заботилась и пребывая в состоянии несомненного счастья по случаю благополучного исхода войны… А я… Я же, внешне оставаясь прежним, был совсем другим. С совершенно другими глазами… Чужими глазами смотрел на свое сокровище, что попросту сдувало с меня пылинки, и суетливо меня любило…

— Прежним… Егор… ты уже вряд ли смог быть… точно, не смог. Это я тебе говорю абсолютно уверенно! Однажды, мы — выжили… тогда… А у выживших… у них, извини, другой взгляд на вещи.

— Вов, я тебе скажу как на духу, мне ведь тогда, не нужна была её забота… И как не страшно признаваться, не нужен был собственный ребенок! Матвей не доверчиво ползал передо мной по полу, самостоятельно управлялся игрушками, а я… Ценой великих усилий я заставлял себя протягивать к нему руки… — Егор с призрением глянул на ладони, стекленеющими от слез глазами, — как будто они… эти руки, были по локоть вымазаны в крови! Передо мной ползал мой сын… мой первенец, которого я, конечно, безмерно люблю, безумно скучал и скучаю, все эти долгие месяцы разлуки… А мои глаза были пусты. Меня ничего не интересовало. Мне ничего не было нужно. Долгожданное возвращение меня уже не радовало… Я вернулся… живой… но все живое вокруг, для меня, не имело никакого значения. Я вернулся, но так и остался там — в окопе…

— Ты, ща, чё пьешь? — не в тему разговора спросил Стеклов.

Егор смутился, не поняв вопроса, нервно прищуривая правый глаз:

— Водку…

— Нет, повод есть? Или от безделья?

— Есть! Конечно… я пью-ю… — в голове ничего не находилось, — я пью от безделья! — печально выдохнул Егор. — От безделья, кстати, я пью чаще, чем тогда, когда есть объективная причина напиться!

— Объективная? — сказал Стеклов. — Ты чё, Егор? Какая она к черту объективная?

— Ну, это вопрос второй! Но я сказал как сказал… Помнишь, мы напились спирта с «Гошей» Иванченко, помнишь?

— Помню, помню…

— Я, тогда еще уснул на лавочке, в беседке, перед расположением… Представляешь, зимой… раздетый! Утром, мне хотелось умереть, и казалось, пить не буду ни-ког-да! А обезвредив этим же утром фугас! Реальная же угроза?! Однозначная и неминуемая смерть — допусти я ошибку… Жить хотелось как никогда. И я снова пил… Мы пили, помнишь?

— Помню…

— А причина банальная — страх и желание жить! Я пью, когда хочется жить; пью и тогда, когда хочется умереть. Или от безделья. От безделья, кстати, я пью чаще… оно, неминуемо побуждает меня вспоминать и переживать те моменты, когда безумно хотелось выжить, и когда смерть, болезненно и навязчиво кажется привлекательной…

Стеклов снова усмехнулся.

— В моей жизни есть женщина… — начал Егор. — Для меня она — Святая… самое светлое, и самое несметное богатство, которым я обладаю. И я ценю это обладание… мне так кажется… Знаешь, пожалуй, только я способен разрушить свое счастье… Она?.. Она — не-е!.. Жизнь не распоряжается моими… нашими поступками и нашими пустыми головами, она их фиксирует и собирает из них бумеранг… И расплата? за них… иногда может быть несметно велика. Ценить нужно всё живое, ибо ценить что-то после смерти, вуалируя это под последнюю дань, — бывает уже никому не нужным… И всё же, что бы не произошло, она самое лучшее, что есть в моей жизни. Она — мой ангел-хранитель!

— Давай выпьем? — предложил Владимир Егору, явно затронувшему душевные воспоминания Стеклова. — «За нежных и любимых»…

— Давай…

Выпили. Егор заговорил первый. Заговорил с набитым ртом, в котором мелькал хлебный мякиш. Егор боялся, что Володя начнет первым и прервет его текущую мысль.

— Она сейчас с сыном, в Камышин… у родителей… — Егор на мгновение задумался, а потом, сверкнув глазами, продолжил, — ты, когда-нибудь был в Камышине? Нет? Славный городок, очень славный! Я тебе так скажу… говорю не потому, что это моя вторая родина — мои родители живут в нем, и я хвалюсь… Он стоит на Волге, и две его части разделяются ее притоком — рекой Камышинкой. Две части — старая и новая. Люди, так и называют северную и южную его части, разделенные автомобильным и судоходным мостом, — «старый» город и «новый» город. Летом, он зеленый, теплый, уютный утопает в тополях, солнце, и все, без исключения, люди нежатся на городских пляжах, видя друг друга на противоположных берегах. А зимой, он снежный и мерцающий, утопающий в неоне, словно отколовшаяся глыба айсберга, замерзшая во льдах самой широкой воды… Ты, приезжай в гости! Вот вернемся, и обязательно приезжай… летом… — Егор замолчал. — После штурма Грозного… я вернулся… забрал семью, а через некоторое время снова отправлял их к родителям… — Егор возвратился к прежнему рассказу, — отправлял… лишь бы остаться одному. Мне, казалось, это необходимым мне… Мне необходимо было время для того, чтобы заглушить необъяснимую душевную боль и поглощающую меня депрессию, в алкогольном дурмане, напиваясь до обморочного состояния, и просыпаясь в глубочайшем похмелье… снова топить себя в бессознательном космосе… Этого, я позволить, на глазах своей жены и сына просто не мог. Мне было жалко их, и страшно разочаровывать! Моя Оля… Ты не знаешь… Она хрупкая и нежная. И все же она такая!.. Жизнь, сложившаяся у нее до двадцати лет, закалила на столько, что мне иногда кажется, она отлита из стали и бетона, как Родина-Мать! — Егор становился все пьянее и пьянее, перебирая ничтожные подробности самых разных историй, ни одну не мог закончить. Начинал рассказывать новую, видимо, считая ее более важной именно в эту минуту. Разрывал одну историю другой, по несколько раз повторяя одно и то же.

— Егор, ты уже рассказывал… — перебил Стеклов.

— Ну, ладно… ладно… речь не об этом… Речь об алкоголе! — согласился Егор, позабыв прежде выражаемую мысль, — только в таком случае, моей супруги, я хотел бы касаться меньше всего. Конечно же, я люблю ее больше жизни… И там где речь идёт об алкоголе… я не хотел бы её примешивать, ровно на столько… насколько не стал бы, делать этого и в обратной последовательности.

— А я, алкоголем, пытаюсь снять остаточные последствия стресса, — сказал Стеклов.

— А ты знаешь, что такое стресс, вообще?

— Возбуждение?.. Нервоз?.. знаю немного…

— Стресс, Володя, — это такое состояние человека, при котором он испытывает отрицательное напряжение, равно, как и позитивное настроение, состояние радости… и даже смех… тоже. Состояние фрустрации, слышал? О, — Егор выставил указателный палец вверх, какое слово я знаю! Это состояние психофизиологического напряжения организма, когда новая, ранее неизвестная ситуация представляется непреодолимой и безысходной. Попросту говоря, напряжение.

— Значит, то, что переживает человек после боя, после удачно и не удачно проведенной боевой операции, состояние после разминирования фугаса, это я про тебя сейчас говорю, — это обычный стресс, такой же какой испытывает директор Н-ского целлюлозно-бумажного комбината, укравший пару миллионов казённых денег?

— Точно. Вот только стресс от обезвреживания фугаса, ему даже неведом и невообразим, как и многим другим, — сказал Егор. — Сознательно идти к смертоносному взрывному устройству, заведомо зная, что оно подчинёно чужой воле на детонацию — это сильнейшая психологическая травма…

— Это значит, ты — псих, Егор!

— Да… — незадумываясь согласился Бис, казалось, даже не заметив слов Стеклова. — Ощущение, будто происходит отмирание клеток головного мозга, вследствие производимых действий, усилий над собственным, внутренним противостоянием — между чувством самосохранения, страха и долга! Это гораздо страшнее. Ты делаешь, но уже не боишься, потому что страх — повсеместно, повсюду, и глубоко внутри тебя! А чтобы не тронуться умом, нужно как-то снимать стресс… Водкой — очень даже хорошо!

— Невозможно задушить такой стресс водкой. Нужна помощь квалифицированных людей, а здесь их нет… здесь война, такие же «безумные» друзья, как ты, и лишь одна на всех вакцина — спирт! Конечно, я ориентируюсь на собственные ощущения…

— Ты же знаешь, что водка дает некоторое ощущение бодрости, знаешь? Но я тебе скажу, что алкоголь нисколько не стимулирует физическую активность, а наоборот, тормозит. — Егор, разлил водку по кружкам. — Этиловый спирт, являясь горючим, физиологически не может увеличить октановое число человеческой крови, но психологически, — ещё как! — Егор задумался, — Я пью, и в этом я вижу самый настоящий реабилитационный путь с выходом на том конце тоннеля, где есть чистый разум, легкое тело и тяжелая голова… — Егор встрепенулся. — Надо идти спать! Утром придется решать новые задачи войны… Утро решает все! Нам бы ночь простоять, да день продержаться, — как говорил всадник-гонец из Гайдаровской «сказки о Военной Тайне, Мальчише-Кибальчише и его Твёрдом Слове»… придумал же Аркашка сказку! Ведь здесь, все — Мальчиши, как Кибальчиши, надеются на светлый день и тёмную ночь, и умирают ранним утром, стоя, продолжая, в смертных объятьях сжимать опаленный фугасным взрывом автомат… И плачет чёрное небо, туманные горы… бетонные города; их матеря, их жены и дети, — громко проклиная эту страну… с её удивительными сынами, с её предательски преданной армией и с её неразгаданной Военной Тайной солдатской стойкости, отваги и мужества… Есть одно предание, мне его один чеченец рассказал, — русский чеченец, — непонятно к чему поправился Егор, — оно гласит, что когда все русские ушли за Терек, то остался в Чечне один только русский, на своем прежнем месте жительства, по имени Тарас. Он был человек зажиточный и мужественный. Жилье его было выстроено на развесистом дубе; под ним содержался его скот и пчёлы. Так, один, он провел ещё два года. Слух о его богатстве распространился между чеченцами, но храбрость его, удерживала их от злокозненных покушений. Однажды, два зумсоевца, из Аргунских фамилий, польстясь на его богатство, вознамерились убить его. Напасть открыто они не решались, — трусоваты оказались. Они сделали засаду за кустами: привязали фитильное ружье к дереву и навели его на дверь Тарасова дома. Беспечно возвращаясь в свое жилище, он не заметил засады и зумсоевцы метким выстрелом убили его. Но и мертвый, он не свалился с ног, а умер, прислонившись к двери, и был ещё им страшен. Полагая, что он применяет против них хитрость, они только через два дня удостоверились в его смерти и тогда забрали его имущество… Всё-таки, есть что-то в этих русских — особенное, душевное и не разгаданное, а?