Ключи заветные от радости - Василий Никифоров-Волгин

Окреп я немножко, исполнил дело свое, распрощался и тронулся дальше.

Земля пахла морозом, но снега еще не было. От вечернего морозного зарева небо и земля казались медными. И тишина была, словно отлитая из меди, ударить по ней – и зазвучит. Деревня, часовня на горе, черные бревенчатые бани, похожие на Гостомыслову Русь, запах дыма.

У околицы стояла маленькая сгорбленная женщина в тулупе, черном монашеском платке, в тяжелых деревенских сапогах. Она облокотилась на березовую изгородь и смотрела на большую дорогу.

Я подошел к ней и окликнул ее приветствием.

Она вскинула на меня странные, болью какой-то пронзенные глаза свои и улыбнулась неживой улыбкой.

– Ты оттуда? – показала она озябшей рукою на пройденную мною дорогу.

– Да к вам в деревню иду!

– Так-так… А ты деток моих не встретил?

– Нет, никого не видел.

Она приложила руку к щеке и по-бабьи запечалилась:

– Жду их пожду, а они не приходят!

– Куда же они пошли?

– Воевать пошли с белыми!.. Люди сказывают, что они убиты, а я не верю. Врут люди!

Подула на свои окоченевшие пальцы и стала смотреть на дорогу.

– Должны прийти, – шептала она, смотря вдаль, поверх дороги, – я ведь старая и скоро помереть должна… да и голодно мне и зябко… Куда это они запропастились, баловники этакие?

Завидев кого-то вдали, она исступленно-радостно вскрикнула, сорвалась с места и побежала навстречу, вскидывая вперед озябшие руки.

– Идут, идут! – кричала она. – Детки мои! Родненькие!..

В деревне мне рассказали, что женщина эта помутилась в разуме, когда узнала о расстреле своих сыновей. С этого времени во всякую погоду она выходит за околицу встречать их и каждого встречного спрашивает:

– Не видали ли вы деток моих?

В морозно-солнечный день я направлялся навестить один тайный монастырь. На лесной дороге встречаю трех стариков. В тулупах, бородатые, с котомками через плечо, с лесинами в руках, в валенках.

Я спросил их:

– Куда Бог несет?

Не отвечая сразу на вопрос, приземистый, с желтым стариковским взглядом путник обратился ко мне:

– Не из священников ли будешь, желанный?

Я ответил утвердительно. Вопросивший меня обрадовался и с тихим довольством посмотрел на спутников.

– А ведь угадал я, старики? Говорил же вам, что это батюшка! Я, желанный, – улыбнулся мне зазябшим лицом, – издали признал, что ты из духовных! Пословица-то не зря молвится: попа и в рогожке спознаешь!

Подошли ко мне под благословение и стали рассказывать:

– Мы, батюшка, в Москву идем!.. О Боге хлопотать!

– Как так?

– Да так, чтобы, это, Бога нам разрешили и всякие гонения воспретили… А то беда!

Говорят спокойно, по-крестьянски кругло, и только в глазах их как бы блуждание и муть.

– Шибко стали Бога поносить! – сказал сгорбленный старик, опираясь двумя руками на посох в страннической покорности. – Жалко нам Его… Терпеть невозможно!..

– Ведь до чего дошло?! – перебил его другой, с косыми глазами и впалыми забуревшими щеками. – Миколаха Жердь из нашего посада анкубатор для выводки цыплят сделал… из дедовских икон! Говорит Миколаха, что они, иконы-то, подходящие для этого, так как толстые, вершковые, а главное – дерево сухое!..

– А внук мой Пашка из икон покрышку сделал в своем нужнике… – задыхаясь, прошамкал беззубый тихий старик, весь содрогнувшись. Спрашиваю их:

– Кому же вы жаловаться будете в Москве?

– Как кому? Ленину! Ильичу то исть!..

– Да он помер…

– Это мы слышали, но только не верим! Нам сказывали, что он грамоту такую объявил, чтобы не трогать больше Бога…

Я чуть не заплакал. Застывшая в глазах моих боль заставила стариков на время задуматься. Что-то поняли они. Растерянно взглянули друг на друга и на меня посмотрели.

– Ну а ежели не найдем Ленина, так к самому патриарху пойдем, – заявил желтоглазый старик. – Пусть он рассудит и анафемой безбожникам пригрозит… Патриаршая-то анафема дело не шуточное… Убоятся!.

– И святейшего патриарха нет в живых!..

Они не удивились, сняли шапки и перекрестились, сказав шепотом: «Царство ему Небесное!» Глаза стариков гуще налились мутью.

– А Калинин-староста жив? Ну так мы к нему пойдем… Он нас приветит!

Вначале тихо, а потом все горячее и горячее я стал убеждать их не делать этого, вернуться к себе, терпением препоясаться и ждать Божиего суда.

– Не можем! – с земляным упорством заявили они и даже рассердились на меня.

– Сто верст пешком прошли! – взвизгнул один из них. – Сам Господь идет с нами рядышком… а ты… вернуться!

– На смерть идете! – сказал я в отчаянности. Только улыбнулись тихо так: «Что нам смерть!» – поклонились мне и пошли вперед степенным деревенским шагом. Долго слушал я хрустень морозного снега под их валенками.

Я проходил мимо оскверненных храмов, сожженных часовен, монастырей, превращенных в казармы и торговые склады, был свидетелем надругательства над мощами и чудотворными иконами, соприкасался со звериным ликом человека, видел священников, ради страха отрекавшихся от Христа… Был избиваем и гоним не раз, но Господь помог мне все претерпеть и не впасть в уныние. Да разве могу я ослабнуть духом, когда вижу я… сотни пастырей идут с котомками и посохами по звериным тропам обширного российского прихода. Среди них были даже и епископы, принявшие на себя иго апостольского странничества… Все они прошли через поношение, заключения, голод, зной и ледяной ветер. У всех были грубые обветренные лица, мозолистые руки, рваная одежда, изношенная обувь, но в глазах и в голосе сияние неизреченной славы Божией, непоколебимость веры, готовность все принять и все благословить…

При встрече кланялись земно друг другу, обнимались, тихо беседовали среди поля или леса. На прощание крестили друг друга и расходились по разным дорогам…

Молился я в потаенных монастырях, где подвизались иноки из бывших отрицателей и поносителей имени Божиего.

Видел иноков в миру, всегда готовых поделиться Богом с неимущими Его и тоскующими по Нему. Был очевидцем великого раскаяния русского человека, когда он со слезами падал в дорожную пыль и у каждого встречного просил прощения.

Видел власть имущих, которые в особой ладанке носили на груди частицу иконы или маленький образок и потихоньку, яко Никодим в нощи, приходили ко мне за утешением.

Знаю одного из них, который хранит в чулане иконы отцов своих и в моменты душевного затемнения затепляет перед ними лампаду и молится…

Видел запуганных отцов, заявлявших мне: сами-то мы безбожники, а детей наших выучи закону Божиему, чтобы они хулиганами не стали… И в большой тайне у многих из этих отцов я учил детей их… Слышал и новые народные сказания о грядущем Христовом Царстве, о пришествии на землю Сергия Радонежского и Серафима Саровского, о Матери Божией, умолившей спасение Русской земле.

Не одну сотню исповедей выслушал я (и страшные были эти исповеди), и все кающиеся готовы были принять самую тяжкую епитимию и любой подвиг, чтобы не остаться вне чертога Господня.

Вся Русская земля истосковалась по Благом Утешителе. Все устали. Все горем захлебнулись. Все чают Христова утешения.

Я иду к ним, пока сил хватит, и крепко еще обнимает рука мой дорожный посох.

Примечания

1

Ломоть (диал.).

2

Северный ветер (диал.).

3

Волхвы (церк. – слав.).

4

Престидижитатор (из фр.) – фокусник, эскамотаж (из фр.) – фокус с прятанием чего-л., малабарист (из. исп.) – жонглер.

5

В прошлом году (диал.).

6

Форштадт (из нем.) – предместье, пригород.

7

Айхенвальд, Юлий Исаевич (1872”1928) – выдающийся литературный критик, поэт, переводчик. До революции преподавал в гимназии и в Московском университете. В 1922 г. был арестован советскими властями и выслан из России на знаменитом «философском пароходе».

8

Лапти из старых веревок.

9

Тяжко (устар.).

10

Привратника (устар.).

11

Речь идет об обновленческом расколе, поддерживавшемся в 1920-е гг. советскими властями.