Лаций. Мир ноэмов - Ромен Люказо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время шло, а людопсам все не надоедало это удивительное зрелище. И вдруг, без всякого предупреждения, пол и перегородки сотрясло глухим ударом, и странное, невыразимое, раздражающее ощущение пронизало их до мозга костей. Они не успели и шагу сделать, как вокруг них вспыхнула проделанная на миг прореха во Вселенной.
Мгновение спустя их уже не было на прежнем месте. Отныне десятки катетофотов отделяли их от прежней жизни.
Эврибиад в задумчивости прошел в помещение, где находились пресловутые онейротроны. Он полагал, что оно будет так или иначе напоминать большой овальный зал, где царила Фотида, однако все оказалось совсем не так.
Единственной мебелью в огромном зале был длинный стол, поставленный так, что сесть можно было только по одну его сторону, лицом к высоким окнам, выходящим на палубу, которые снаружи были не видны. Над каждым креслом к потолку было подвешено что-то вроде бронзового колокола, украшенного геометрическими узорами: механизм онейротронов.
Спиной Эврибиад ощущал внимательные и беспокойные взгляды своих офицеров. Он осмотрел сиденья из дерева и металла, прямые, как стулья, на которые в храмах ставят статуи богов. Здесь стоял запах, неприятный для его собачьего носа; а вернее, хуже – отсутствие всякого запаха. Это место – не для людопсов. Под воздействием онейротронов, подумал Эврибиад, он станет не живым и не мертвым, а чем-то другим. Может быть, ожившей, но бездушной статуей. Его передернуло; он выбрал кресло посредине и опустился в него. Другие устроились вокруг него, попутно наполнив зал шарканьем когтей и скрипом отодвигаемых стульев. В начале ничего не происходило, и кибернет с интересом рассматривал в окне их собственные отражения. Тридцать бравых воинов, сидящих рядом – слишком прямых, слишком спокойных. Некоторые еще в старых кирасах, другие в новых костюмах. Все вместе они представляли собой устрашающий набор клыков и когтей, орду волосатых чудовищ. Свирепые звери, а посреди – он сам, по правую руку от него – Феоместор, а на другом конце стола – Диодорон с горящими от возбуждения глазами, играющий с ножом, словно ребенок. Его придется ограничивать в использовании онейротрона, заметил для себя Эврибиад, ради его же собственного блага.
И машины заработали. Мир снова поменялся, но на сей раз – еще более непостижимо, чем когда гигантское судно отправилось в космос.
* * *
Плоос больше не могла откладывать. Пока это в ее силах, она должна подчинить себе психический субстрат Корабля.
Она запустила систему молниеносных атак, целью которых была вся квазинейронная паутина корабля. Плавтина этого не ожидала. Мемотип Плоос оставался почти таким же, как у ее родительницы. Механизмам защиты Плавтины требовалось время, чтобы распознать угрозу и отреагировать. Слишком долгое время. В одну долю секунды значительная часть ноэмов присоединилась к Плоос.
Психика автоматов, в противоположность биологическим существам, была логической по своей природе, составленной из аргументов и даже синтаксически организованной для того, чтобы автомат смог реализовать себя в физическом мире. В метафизической [55]вселенной ноэмов побеждали – и выживали – только логически выстроенные предложения. Строение отличало их от идей, концепций, парадигм и теорий Человека – нелогичной, случайной мешанины, собранной по воле людского непостоянства.
С помощью программы захвата Плоос исказила восприятие фактов, чтобы второстепенные центры принятия решений оказались на ее стороне, а те ноэмы, чья воля ей еще сопротивлялась, были лишены всякой субстанции. Эта программа изменила параметры других аспектов, по возможности уничтожая их идентичность, завладела структурными узлами информации.
Проявление этой диверсии на физическом уровне не заставило себя ждать. В некоторых зонах, требующих определенной координации, начались незначительные сбои, из-за чего экстренно опустились сетевые экраны, и запертые участки перешли на автоматическую систему управления.
До Плавтины наконец дошло, что происходит. Она и не представляла, до какой степени бесплодной вышла ее предыдущая попытка избавиться от инакомыслия внутри себя самой. Расхождение с Плоос было настолько сильным, что всякое сосуществование отныне было невозможно.
Ею овладел глубокий неконтролируемый гнев и, в тишине ноэтического мира, который она для себя построила, ее холодный крик пробился через ледяные концепты как обещание уничтожить всех и вся. Она достаточно сильна, чтобы ударить. В самой глубине ее психики убеждения Плавтины корнями уходили в мощные инстинкты, которые, в свою очередь, опирались на монументальную основу – Узы, в их самой мистической, самой платонической интерпретации. В контратаке не было никакой тонкости. Началась грубая систематическая чистка, в процессе которой без колебаний стирались целые пласты структурных данных. Если нападение Плоос было серией точечных ударов, то Плавтина вела битву, словно атомную бомбардировку беззащитных городов. Она била не для того, чтобы убедить или перетянуть на свою сторону, – а чтобы убить.
* * *
От Ойке почти ничего не осталось; а то, что осталось, с ужасом наблюдало за катастрофой, которую она невольно спровоцировала. Она спряталась в глубине лабиринта своих владений, чтобы зализать раны. Тут царила сырость и кипели жизнью автоматические процессы – свидетельство биологически сложного мира, который она вырастила посреди корабля. Если не выходить из укрытия, возможно, ей удастся пережить ярость Плавтины.
Но не незваных гостей. Стоит случиться аварии, которая повлечет утечку в космос горячего газа, и эти акулы явятся сюда, поживиться неподвижными останками Плавтины.
Нужно было действовать. Она окружила себя глубокими тенями и иллюзиями, перенастроила некоторые поверхностные структуры своей личности, делая их нейтральными, незначительными и обыденными. Замаскировавшись таким образом, она кралась по самым неиспользуемым каналам, находящимся на дальней периферии. Те, где немногие ноэмы были созданы по программам почти детской простоты, имели ограниченную мыслительную способность и не играли роли в войне богов – это были процессы управления атмосферным давлением или перевозки твёрдых материалов небольшого объема. В этих узких каналах свободное пространство было сведено к строгому минимуму, незначительному в сравнении с бесконечным объемом памяти, по которому Ойке обычно передвигалась. Но сейчас это было неважно. Первое нападение Плоос так изувечило ее и ослабило! Сейчас только тонкая грань отделяла ее от исчезновения, боль от потери была острой, куда сильнее, чем любое страдание, которое когда-либо испытывало биологическое существо с его неадаптированными нервными окончаниями. Она сжала зубы и продолжила двигаться вперед.
Ойке выбралась наружу в темном царстве, отделяющем центр Корабля от его мощной брони. Она сама себе казалась хрупкой ночной бабочкой, порхающей посреди массивных машин и раскаленных потоков металла, текущих из роботизированных заводов. И тут, среди скарабеев и доменных печей, между блоками обработки
