Таящийся ужас 2 - Дэвид Кейс

Человек стоял в шкафу — стоял, скрытый темнотой, и зловеще улыбался. Неожиданно он рванулся вперед и вцепился руками в горло Гарри. Тому удалось вырваться из жесткой хватки и, опрокинувшись через кресло, освободиться.

И в этот самый момент нападавший вынул из-за пояса нож.

Гарри бросился на кровать, стараясь по возможности увеличить расстояние между собой и противником. К двери бежать смысла не было — тот в любом случае успел бы перерезать ему дорогу.

— Кто… кто вы такой? — судорожно выдавил из себя Гарри. — Что вам от меня надо?

— Я хочу убить тебя, — с улыбкой проговорил человек. — Это все, что тебе нужно знать.

Перекрывая возможный подступ к двери, он принялся яростно размахивать ножом, вонзая лезвие в диван, кресла, полосуя им шторы на окнах и все, что попадалось под руку. Гарри не отводил от него переполненного ужасом взгляда.

Но когда мужчина выхватил из чемодана фотографию Маргарет и несколько раз вонзил в нее нож, Гарри почувствовал, что страх улетучился, а его место заняла ярость. В конце концов, подонок этот тоже был человеком, причем лет на десять старше самого Гарри. Одним словом, сила была на стороне Добсона.

Мужчина успел лишь чуть повернуться в сторону кровати, когда Гарри ударил его по голове тяжелой настольной лампой. Нападавший завалился на спину, нож выскользнул из руки.

— Ну ты, сумасшедший сукин сын! — закричал Гарри, наступая на него и одновременно поднимая нож.

Не раздумывая, он вонзил его в спину мужчины — один раз, другой, третий. Человек застонал, но не пошевельнулся. Гарри долго стоял над ним, но так и не заметил никакого движения.

«Да кто же это? Кто, черт побери, это такой?»

Никаких документов у убитого не было. Гарри хотел позвать полицию, но потом смекнул, что слишком рискованно. Свидетелей нет. На двери номера отсутствовали следы взлома, так что он едва ли смог бы доказать, что человек этот насильно ворвался к нему. Значит, у негодяя был ключ. В любом случае полиция предположит, что это он убил его.

«Безумие какое-то! Ведь я даже не знаю его. А следовательно, надо избавиться от тела. Коль скоро он уже мертв, нет никакого смысла наводить полицию на его связь с собой».

Гарри тщательно привел в порядок номер, выволок завернутое тело через черный ход, запихнул в багажник своей машины и поехал к океану. Миновав Малибу, он нашел безлюдный пляж и там сбросил тело в воду.

«Он просто был сумасшедший. Всего лишь потому, что я пожаловался портье на шум за стеной, он стал преследовать меня до самого западного побережья и там попытался убить. Нет никаких оснований испытывать чувство вины. Забудь про все. Живи как жил, позабудь о нем».

Гарри Добсон постарался так и сделать. Потом позвонила жена, и он даже словом не обмолвился о том, что произошло. А когда командировка закончилась, он вернулся в Нью-Йорк и зажил прежней жизнью.

Прошло десять лет. Всякий раз, когда в памяти всплывало лицо мертвеца из двести второго номера, Добсон как бы отключал все свои органы чувств и в конце концов выработал в себе способность относиться к тому памятному инциденту как к некоему кошмарному сну, пережитому наяву. Ни страха, ни тем более вины он при этом не испытывал.

И вот однажды, в тот же месяц, только десять лет спустя, Гарри снова оказался в том же нью-йоркском отеле. Этот визит входил в число заранее запланированных поездок по стране, и ему захотелось остановиться в этом памятном отеле, причем опять снять двести третий номер и таким образом раз и навсегда убедиться, что от былых переживаний не осталось и следа, даже напоминания о покойнике.

— Прошу меня извинить, сэр, — вежливо проговорил клерк за стойкой портье, — но двести третий номер занят. Могу предложить вам номер по соседству — двести второй. Вас это устроит?

Что это? Ирония судьбы. Номер мертвеца. Однако Гарри не видел оснований отказываться.

В двести втором стояли двуспальная кровать, белый шкаф со встроенным в дверцу зеркалом, круглый стол, кресло; в углу комнаты одиноко притулился бронзовый торшер… Он вспомнил эти детали меблировки! Впрочем, ничего удивительного в этом нет — точно такая же мебель стояла и в двести третьем номере. Похоже, все комнаты на этом этаже были обставлены совершенно одинаково. Вместе с тем его несколько удивило, что за десять лет обстановка не претерпела даже малейших изменений.

Гарри извлек из чемодана бутылку виски и налил себе едва ли не полстакана. Обжигающий напиток благотворно подействовал на него, позволил отчасти сбросить накопившееся напряжение. Где-то ближе к полуночи, основательно подзарядившись из заветной бутылки, Гарри почувствовал себя вполне подготовленным к отходу ко сну. При этом он вновь и вновь тешил себя хмельными размышлениями о превратностях судьбы, которой на сей раз было угодно разместить его в номере, некогда занимаемом человеком, которого он, Гарри Добсон, зарезал.

За окном начинало светать, когда Гарри что-то забормотал во сне. Ему снился кошмар: он стоит в суде и держит ответ за совершенное убийство. Каждым своим вопросом прокурор словно гвоздями приколачивал его к месту, и ему в конце концов пришлось признаться под тяжестью неопровержимых улик. «Я убил, — проговорил он. — Я убил. Я убил». И так снова и снова — «Убил… убил… убил…»

Наконец он проснулся и неподвижно лежал, покрытый липким потом, уставившись взглядом в потолок.

«Ну и дела, надо же такому присниться! Он находился в той же самой комнате — вот что вызвало этот кошмар, позволило ему вырваться из моего подсознания. Но сейчас со мной все в порядке. Я великолепно себя чувствую. Кошмар закончился».

До него донеслись слабые, приглушенные голоса, доносившиеся сквозь тонкую стену из соседнего номера, из двести третьего. Сначала заговорила женщина, шепотом, но как-то пронзительно, явно раздосадованно:

— Надо что-то предпринять.

— Что предпринять? — отозвался мужчина. Голос звучал так же глухо, но можно было различить практически все слова. — А вдруг это просто дурной сон?

— Но он повторяет одно и то же, а мне страшно. Откуда ты знаешь, вдруг мы поселились по соседству с убийцей?

— Ну и что ты предлагаешь?

— Позвони портье, попроси проверить, что там происходит.

Гарри расслышал скрип пружин: человек выбирался из кровати. До него донеслось, как он проговорил в трубку:

— Говорит Гарри Добсон из двести третьего номера. У нас за стеной стонет какой-то тип и постоянно повторяет, что он кого-то убил…

Больше Гарри слушать не захотел. Он успел дойти до ванной, где его желудок буквально вывернуло наизнанку; стоя на коленях на кафельном полу он услышал, как в двести третьем с силой захлопнули дверь.

Наконец он поднялся на ноги, нетвердой походкой вернулся в комнату, позвонил портье и спросил:

— Скажите, кто живет в двести третьем номере?

— Э… Да, там живет мистер Добсон, сэр. Но он сейчас выписывается.

— Понятно, — бесцветным голосом произнес Гарри и повесил трубку.

Он подошел к окну и распахнул его. Серые брызги дождя бросились ему прямо в лицо, промозглый ветер растрепал волосы.

Из отеля вышел какой-то мужчина и жестом подозвал такси. Уже собираясь сесть в машину, он резко обернулся и, подняв голову, посмотрел на Гарри, прикрывая глаза от дождя ладонью. Он был явно моложе его. Лицо очень похожее, только лет на десять моложе. «Подонок и убийца!» Гарри не отводил от него напряженного взгляда.

Когда мужчина уехал, он позвонил в аэропорт и подтвердил свою заявку на билет до Лос-Анджелеса, затем вынул из чемодана нож и долго, очень долго сжимал его в руке.

И все это время думал, со всей отчетливостью понимал, твердо знал, что смерть его настанет от удара этим самым ножом.

Джордж Лэнгелан

МУХА

От телефонов и телефонных звонков мне всегда становилось как-то не по себе. Я невзлюбил их ещё с тех давних пор, когда телефонные аппараты преимущественно висели на стенах, но сегодня, когда их понатыкали в самые глухие закутки и углы, я стал относиться к ним как к самому настоящему вторжению в мою личную жизнь. У нас во Франции есть поговорка, что даже мусорщик — хозяин в собственном доме; с появлением телефонов она, похоже, перестала быть справедливой и, думаю, даже англичанин больше не является королем в собственном замке.

На работе неожиданный телефонный звонок всегда меня раздражает. Иными словами, чем бы я ни занимался, есть ли там телефонистки, моя секретарша, вопреки тому, что нас разделяют стены и двери, любой незнакомец может войти в мой кабинет, подойти к моему письменному столу и начать что-то говорить — причем доверительным тоном — прямо мне на ухо, нимало не интересуясь, нравится мне это или нет. В домашней обстановке это ощущение становится еще более тягостным, но самое худшее — когда телефон звонит посреди ночи. Если кому-то удалось бы подсмотреть, как я зажигаю ночник и, щурясь от света, протягиваю руку к телефонной трубке, то, полагаю, он увидел бы самого обычного человека, которому очень не нравится, когда его отрывают от сна. На самом же деле в подобные моменты я отчаянно пытаюсь побороть охватывающую меня панику, противостоять зловещему чувству, будто кто-то вломился ко мне в дом и оказался у меня в спальне. Наконец мне удается нащупать трубку и проговорить в нее: «Ici Monsieur Delambre. Je vous ecoute» [1],— голос мой при этом кажется внешне спокойным, но по-настоящему я прихожу в чувство лишь тогда, когда узнаю голос на другом конце провода, равно как и то, что ему от меня нужно.