Палач любви и другие психотерапевтические истории - Ирвин Ялом

Саул сумел заметить это, и благотворное действие письма было немедленным и глубоким. Его депрессия со всеми своими зловещими физиологическими признаками исчезла в одно мгновение, и он расценил свои мысли в последние несколько недель как странные и чуждые его личности. Кроме того, он восстановил наши прежние отношения: он опять был со мной приветлив, благодарил меня за то, что я возился с ним, и выражал сожаление, что причинил мне столько беспокойства за прошедшие несколько недель.

Его здоровье восстановилось, Саул готов был закончить лечение сразу, но согласился прийти еще дважды – на следующей неделе и через месяц. Во время этих сеансов мы пытались понять, что же случилось, и наметили стратегию совладания с возможными стрессами в будущем. Я исследовал все симптомы, которые меня беспокоили, – его саморазрушение, его грандиозное чувство своей порочности, его бессонницу и отсутствие аппетита. Его выздоровление было полным. После этого, казалось, делать больше было нечего, и мы расстались.

Позже до меня дошло, что если Саул так сильно ошибался в оценке чувств доктора К. к нему, то он, вероятно, точно так же неправильно оценивал и мои чувства. Понимал ли он когда-нибудь, как сильно я о нем беспокоился, как я хотел, чтобы он время от времени забывал свою работу и наслаждался роскошью дневной прогулки по Юнион-стрит? Понимал ли он когда-нибудь, как сильно я мечтал присоединиться к нему, может быть, чтобы вместе быстро выпить капучино?

Но, к сожалению, я никогда так и не сказал этого Саулу. Мы больше не встречались; и спустя три года я узнал, что он умер. Вскоре после этого на вечеринке я встретил молодого человека, который только что вернулся из Стокгольмского института. Во время долгого разговора о его годовой стажировке я упомянул, что у меня был друг, Саул, который тоже плодотворно работал там какое-то время. Да, он знал Саула. Между прочим, любопытно, что его стажировка отчасти состоялась благодаря «добрым отношениям, которые Саул установил между университетом и Стокгольмским институтом». Слышал ли я о том, что в своем завещании Саул оставил Стокгольмскому институту пятьдесят тысяч долларов?

Глава 9

Терапевтическая моногамия

– Я ничто. Грязь. Урод. Ничтожество. Я слоняюсь по помойкам на задворках человеческого жилья. Боже, умереть! Стать мертвой! Раздавленной в лепешку на парковке супермаркета Safeway, и чтобы потом пожарные из брандспойта смыли мои останки. Ничего чтобы не осталось. Ничего. Ни даже надписи мелом на тротуаре: «Была когда-то такая козявка по имени Мардж Уайт».

Еще один полночный звонок от Мардж. О боже, как я их ненавидел! Не потому, что они были вторжением в мою жизнь – я привык, это часть профессии. Год назад, когда я впервые принял Мардж в качестве пациентки, я не сомневался, что будут звонки; как только я ее увидел, то сразу понял, что мне предстоит. Не требовалось большого опыта, чтобы обнаружить признаки глубокого расстройства. Ее опущенная голова и сутулые плечи говорили: «Депрессия». Огромные зрачки, беспокойные руки и ноги подтверждали: «Тревога». Все остальное: многочисленные попытки самоубийства, расстройство пищевого поведения, изнасилование в детстве отцом, психотические эпизоды, двадцать три года терапии – просто кричало о том, что передо мной пациент, страдающий пограничным расстройством личности: определение, которое вызывает ужас в сердце психиатра средних лет, стремящегося к комфорту.

Она сказала, что ей тридцать пять лет, она работает техником в лаборатории, что десять лет она ходила на терапию к психиатру, который теперь переехал в другой город, что она бесконечно одинока и что рано или поздно она покончит с собой – это лишь вопрос времени.

Мардж неистово курила во время сессии, часто затягиваясь лишь по два-три раза, а затем раздраженно гася сигарету, чтобы через несколько минут зажечь новую. Она не могла высидеть всю встречу, раза три вставала и прохаживалась туда-сюда. Несколько минут она сидела на полу в противоположном углу моего кабинета, скрючившись, как персонаж Файфера.

Моим первым побуждением было послать ее подальше – как можно дальше – и больше никогда не видеть. Под любым предлогом: все мои часы заняты, я на несколько лет уезжаю из страны, собираюсь посвятить все свое время научным исследованиям. Но вскоре я услышал свой голос, предлагающий ей еще одну встречу.

Возможно, меня привлекла красота Мардж, ее черная челка, обрамляющая поразительно белое лицо с совершенными чертами. Или это было мое преподавательское чувство долга? В последнее время я часто спрашивал себя, могу ли я с чистой совестью обучать студентов психотерапии и в то же время отказываться лечить трудных пациентов. Полагаю, я принял Мардж по многим причинам, но главной из них, мне думается, был стыд – стыд за стремление к легкой жизни, за избегание именно тех пациентов, которые нуждаются во мне больше всего.

Так что я предвидел такие отчаянные звонки, как этот. Я предвидел кризис за кризисом. И ожидал, что когда-нибудь мне придется ее госпитализировать. Слава богу, я этого избежал – предрассветных встреч с персоналом больницы, заполнения бумаг, публичного признания своего поражения, ежедневных поездок в больницу. Уймы пропавшего времени.

Нет, не вторжение и даже не те неудобства, которые были связаны с этими звонками, вызывали во мне ненависть; это было то, как мы разговаривали. Во-первых, Мардж заикалась при каждом слове. Она всегда заикалась, когда была расстроена – заикалась и искажала свое лицо. Я мог представить себе ее прекрасное лицо, половина которого была изуродована гримасами и спазмами. В спокойном, стабильном состоянии мы с Мардж говорили о лицевых спазмах и решили, что это попытка сделать саму себя некрасивой. Очевидная защита против сексуальности, они появлялись всякий раз, когда возникала сексуальная угроза извне или изнутри. Интерпретация принесла примерно столько же пользы, сколько швыряние галькой в носорога: просто сказанного слова «секс» было достаточно, чтобы вызвать спазмы.

Ее заикание всегда раздражало меня. Я знал, что она страдает, но все равно вынужден был сдерживать себя, чтобы не сказать: «Давай, Мардж! Продолжай! Какое там следующее слово?»

Но самым ужасным в этих звонках была моя беспомощность. Она устраивала мне испытание, и я никогда его не выдерживал. В прошлом было, наверное, двадцать таких звонков, и ни разу я не нашел способа дать ей ту помощь, в которой она нуждалась.

В ту ночь проблема заключалась в том, что она увидела очерк о моей жене в газете «Стэнфорд дейли». После десяти лет работы моя жена покинула пост главы администрации Стэнфордского центра исследований о женщинах, и университетская газета чрезвычайно ее превозносила. Дело осложнялось тем, что в тот вечер Мардж посетила публичную лекцию очень разумной и привлекательной молодой женщины-философа.

Я мало встречал людей, так сильно ненавидящих себя, как Мардж. Эти чувства никогда не исчезали, но в лучшие периоды просто отходили на второй план, ожидая удобного случая, чтобы вернуться. Не было лучшего предлога, чем публично признанный успех другой женщины ее возраста: тогда ненависть к себе захлестывала Мардж с головой, и она начинала более серьезно, чем обычно, обдумывать самоубийство.

Я пытался отыскать успокоительные слова:

– Мардж, зачем вы все это делаете с собой? Вы говорите, что ничего не совершили, ничего не добились, недостойны существовать, но мы оба знаем, что эти мысли – всего лишь состояние вашего сознания. Они не имеют никакого отношения к реальности! Вспомните, как хорошо вы думали о себе две недели назад. Но ведь с тех пор во внешнем мире ничего не изменилось. Вы тот же самый человек, что и тогда!

Я был на правильном пути. Я привлек ее внимание. Я слышал, что она слушала меня, и я продолжил:

– Постоянное сравнение себя с другими не в свою пользу – всегда дело крайне саморазрушительное. Слушайте, сделайте перерыв. Не нужно сравнивать себя с профессором Г., которая, возможно, является самым блестящим оратором во всем университете. Не нужно сравнивать себя с моей женой в тот единственный в ее жизни день, когда ее чествуют. Если вы хотите изводить себя, всегда можно найти кого-то, в сравнении с кем вы проигрываете. Мне знакомо это чувство, я делал то же самое.

Послушайте, почему хотя бы раз не выбрать кого-то, кто не имеет того, что имеете вы? Вы всегда испытывали сострадание к другим. Вспомните о вашей волонтерской работе с бездомными. Вы никогда не ценили себя за это. Сравните себя с кем-нибудь, кому нет дела до других. Или, скажем, почему не сравнить себя с одним из тех бездомных, которым вы помогаете? Бьюсь об заклад, сравнение с вами для них невыигрышно.

Гудок в телефонной трубке подтвердил то, что я только что осознал: я совершил колоссальную ошибку. Я был достаточно знаком с Мардж, чтобы точно знать, как она использует эту мою оплошность: она скажет, что я проявил свои истинные чувства, я уверен в том, что она безнадежна, и единственные люди, в сравнении с которыми она выигрывает, – это самые несчастные создания на земле.