Дом и остров, или Инструмент языка (сборник) - Евгений Водолазкин

Что интересно: согласно опросам, западноевропейцы в целом неплохо к нам относятся. Интересно — потому что источники их информации о нас такого отношения вроде бы не предполагают. Как человек, ряд лет смотревший телевизор в Германии (и продолжающий смотреть немецкие телеканалы по «тарелке» здесь), скажу без обиняков: на положительный образ шансов у нас не много.

Самые благоприятные телевизионные варианты — Собор Василия Блаженного или, скажем, панорама Кижей. Кони на Волге. Открытие выставки самоваров в Берлине. Из менее приятного — достоевские подворотни в Петербурге, нищие в переходах — это если без конкретных обвинений. Но чаще — с обвинениями. С фактами и комментариями. С озабоченным (страна тревоги нашей), врачебным каким-то выражением лица. Наконец, бесконечные фильмы и сериалы, где плохие парни говорят преимущественно по-русски. Эти скуластые, неопределенной расы существа обезвреживаются белокурыми сотрудницами полиции. И эти существа — мы.

Может быть, они нас все-таки не любят? Это сложный вопрос — как, впрочем, всё, что хоть сколько-нибудь связано с любовью. Я слышал его в баварской пивной — в беседе двух наших соотечественников, сидевших за соседним столиком. «А за что им нас любить?» — было ответом. И действительно: за что? Тоже ведь сразу не сообразишь.

Но я бы не сказал, что они нас не любят. Не понимал бы, по крайней мере, под этим какого-то активного действия. Некой злостной нелюбви, направленной конкретно на нас. Суть их эмоций уместнее сформулировать в положительном ключе: они любят себя. Именно себя они считают нормой, и это — прошу прощения за каламбур — нормально, потому что любая человеческая общность в центре мироздания видит именно себя. А как легче всего утверждать норму? Путем демонстрации аномального. Вот они и демонстрируют его. То есть нас. И ошибается тот, кто думает, что мифологизация чужого возникла сегодня. Так было всегда.

Прибыв на Восток, Александр Великий обнаружил там диких людей. Рост их составлял две сажени, а на лицах росла шерсть. Пойдя в глубь пустыни, через шесть дней войско Александра встретило других удивительных людей, имевших каждый по шесть рук и по шесть ног. Многих из них Александр убил, многих же схватил живыми. Он хотел привести их в обитаемый мир, но никто не знал, что едят эти люди, и все они умерли. Муравьи там были такого размера, что один из них, схватив коня, уволок его в свою нору. Александр же велел принести соломы и поджечь ее. И муравьи сгорели. Оттуда пришел Александр в лесистую местность, и увидел иных странных людей: выше пояса это были люди, ниже пояса — лошади. Когда он попытался привести их в обитаемый мир, на них подул холодный ветер, и все они тоже умерли. Александр прошел от того места сто дней и приблизился к пределам вселенной.

Приводя эти сведения из «Александрии», я стремился не слишком удаляться от ее древнерусского текста. Эллинистический роман Псевдо-Каллисфена об Александре Македонском был любимым чтением средневековой Европы — включая, разумеется, наших предков. Не обделенный экзотикой и в греческом своем оригинале, на Руси роман был существенно расширен. Сопоставление древнерусских редакций с оригиналом демонстрирует механику создания мифа, его распространение новыми событиями и подробностями. Лицам, эти подробности добавлявшим (на основе, в частности, «Сказания об Индийском царстве»), и в голову не приходило, что они, так сказать, дезинформируют древнерусскую общественность: на границе ойкумены монстров просто не могло не быть.

«Александрия» — не первое и, уж конечно, не последнее произведение подобного рода. Сообщения о монстрах находим еще у Геродота, много места уделяется им в «Естественной истории» Плиния Старшего, есть они у Солина, блаженного Августина, Исидора Севильского, Павла Орозия, Матвея Меховского и многих других. А вот как в XIII веке итальянским миссионером Джованни дель Плано Карпини описываются земли (приближаемся к отечественному материалу) к востоку от Руси: «…прибыли к паросситам, у которых, как нам говорили, небольшие желудки и маленький рот; они не едят мяса, а варят его. Сварив мясо, они ложатся на горшок и впитывают дым и этим только себя поддерживают; но если они что-нибудь едят, то очень мало». Кроме того, «нашли некиих чудовищ, которые, как нам говорили за верное, имели во всем человеческий облик, но концы ног у них были, как у ног быков, и голова у них была человеческая, а лицо как у собаки; два слова говорили они на человеческий лад, а при третьем лаяли, как собака».

Наконец, и наша собственная культура в вопросах мифотворчества ни в коей мере не является исключением. Вот, к примеру, фрагмент описания русскими сибирских самоедов: «В той же стране есть иная самоядь: по пуп люди мохнаты до долу, а от пупа вверхь, якоже и прочии человеци. А ядь их рыбы и мясо. А торг их соболи и песцы, и пыжи, и олении кожи» («Сказание о человецех незнаемых»).

Что является общим для всех подобного рода сообщений? Место действия. Это — пограничье обитаемого мира, территория, традиционно рассматривавшаяся как неблагополучная. Край ойкумены — если не закон, то по крайней мере важнейший принцип функционирования мифов об аномальном. И это дает ключ к пониманию целого ряда вещей.

На краю ойкумены живем мы. Жестокие, небритые, нетрезвые. Мрачно любуясь пролетающими спутниками, гуляем по Красной площади. Воюем по делу и без дела. Душим прогрессивных потребителей газа и поддерживаем реакционных. Земля наша велика и обильна. Скупаем футбольные команды или безобразно оттягиваемся в Куршевеле. Демократических ценностей (да, скифы мы) упорно не признаем.

Западные претензии — они не к нам лично, скорее к мироустройству в целом: живя на границе обитаемого мира, трудно быть хорошим. Уж такое это место. Я спросил у одного немецкого журналиста, координируется ли кем-то, на его взгляд, транслируемый на Германию «негатив» о России. Он ответил, что ничего об этом не знает. Думает, что не координируется (я тоже так думаю). Что содержание репортажей диктуется зрительским (читательским) ожиданием: спрос, условно говоря, рождает предложение. Будучи бизнесом, телевидение (газеты) торгует лишь тем, что может быть продано.

А кем, в свою очередь, формируется спрос? Предложением? Погружаясь в эту зыбкую диалектику, отвечу: и да, и нет. Спрос формируется традицией. Для заведомо безновостных дней западные телеканалы заказывают какой-нибудь ужастик своим российским корреспондентам. Они исходят из того, что такого материала здесь не может не быть. Могли, казалось бы, обратиться за таким же делом к Болгарии, Румынии, Польше — радикально они от нас не отличаются, а находятся вроде как ближе. Не обращаются. Те — свои. Вошли, что называется, в обитаемый мир.