Медная шкатулка (сборник) - Дина Рубина

Мастер молча работал, я молча бродила, в динамиках тихо звучала какая-то армянская мелодия. Судя по тому, что фамилия художника была Оганесян, можно было предположить, что он какой-нибудь праправнук того знаменитого Давида Оганесяна, который в начале прошлого века прибыл в Иерусалим по приглашению британских властей для реставрации изразцов на стенах мечети Омара, да так и остался, основав школу армянской иерусалимской керамики.

Наконец я подошла к столу, уплатила за изразцы и спросила мастера – не родственник ли он того Оганесяна? Он помотал головой, тщательно выговаривая:

– Ноу иврит!

Я кивнула с невозмутимым видом, бормотнув:

– Вот говнюк!

Подняв на меня выпуклые черные глаза, он чистосердечно проговорил по-русски:

– Не говнюк. Просто не понимаю.

И мы разговорились.

Мастера звали Гурген, родом он из городка, что километрах в ста от Еревана, приехал сюда лет десять назад – родственник позвал, он священник в церкви Ангелов, знаете, в глубине квартала? Там, где во дворе оливковое дерево, к которому Иисуса привязали перед допросом у Каиафы, и тогда ангелы закрыли свои лица, чтобы…

– …чтобы не видеть его страданий… Хотя мне всегда казалось, что могли бы и подсуетиться – например, вознести его живым до всех этих неприятностей, нет?

Ну вот, приехал он, его женили… Жена – ливанская армянка…

– Да, наша керамика очень древняя – с пятнадцатого века. Кютахья, Изник… все эти места. Но ведь там после резни пятнадцатого года армян больше нет; там теперь турки – вы знаете, да? Это наша национальная трагедия (и никто не вознесся живым, никто). Только про армянский геноцид в мире не говорят – заговор… Вот евреи со своим геноцидом…

– Да-да, чей больше…

– Да вы не обижайтесь… Я к тому, что настоящая традиционная армянская керамика осталась только в Иерусалиме.

Я села на табурет напротив него и, уперев локти в стол, принялась мечтательно вспоминать армянское кладбище в Ташкенте, на чьих парковых аллеях прогуливала консерваторские занятия. Немыслимой роскоши памятники из черного мрамора с золотой искрой. Античного покроя статуи юных армянских бандитов в полный рост, с пламенными стихами на постаментах: «Ты преждевременно ушел, покинув нас навек… О, наш Армен! (тра-та-та-та), великий Человек!»

В магазин заходили туристы, одна американская пара купила товару на восемьсот долларов. Художник, так же низко наклонив голову, невозмутимо покрывал яркими красками изразцы и чашки.

– Ноу инглиш, – спокойно говорил он, – ноу франсэз, ноу спэниш…

Нет, если где и стоит ругаться – так это в армянской харчевне. Я непременно завожу всех своих гостей в этот глубокий подвал церкви крестоносцев и – так уж получается – каждый раз ругаюсь.

Кормят в заведении сносно, кухня средиземноморская, обслуживание не то что пренебрежительное, но невозмутимое. Человеку, привыкшему со второго слова становиться близким приятелем любому официанту, постные типы, не умеющие ответить на вопрос: «Что сегодня дают умопомрачительного?» – кажутся оскорблением рода человеческого.

Однако, нырнув в низкую арку входа и спустившись по крутой лестнице в подземелье, ты оказываешься в пещере Али-Бабы и – всегда, всегда! – замираешь в оторопи и восторге.

Два небольших мрачноватых зала заполнены сокровищами. В желтоватом свете видавшего виды подвала мерцают слабые лампочки старинных бронзовых люстр, что свисают на длинных цепях с потолка. За стеклами высоких черных шкафов, инкрустированных перламутром и слоновой костью, подсвечены лампочками серебряные украшения из коралла, оникса, яшмы, сапфира и граната, из бирюзы и янтаря… И волей-неволей, прежде чем сесть за стол, ты, как огромная кошка, крутишь алчные восьмерки перед зазывным их мерцанием. Грохоту ножей и вилок из кухни, выкрикам официантов и ровному шуму голосов посетителей сопутствует монетное дзэньканье воды в центральном зале, стекающей в полукруглый бассейн, украшенный изразцами.

Довольно часто там встречаются официантки, говорящие по-русски: ереванские армяне присылают сюда детей. Но что толку выяснять отношения с официантами. Вон за стойкой бара стоит владелец харчевни. Это пожилой и очень худой человек с желчным лицом и бесцветными рачьими глазами. Он никогда не улыбается и никогда тебя не узнает, хотя ты появляешься тут с завидным постоянством вот уже двадцать лет. Но разговорить его можно. В последний раз, взбешенная новым их правилом – не подавать кофе, если клиент не заказал обеда, – я доброжелательно спросила его, почему в здешнем меню нет блюд грузинской кухни.

Знала, что́ спрашиваю. Особых друзей в Старгороде у армян нет: живут обособленно, чужих не любят. У них большие претензии к израильтянам, с греками тоже свои судебные и религиозные тяжбы. Но бо́льших врагов, чем грузины, нет у иерусалимских армян. Дело в собственности. Грузины, в свое время поладившие с мамелюками, пользуясь их покровительством, немало поживились собственностью армянской церкви. Так что разборки и драки длятся до сих пор.

– За грузинской едой иди к грузинам! – мрачно парирует хозяин.

– Пойду, – отвечаю я, не повышая голоса, с тем же доброжелательным выражением лица. – Грузины никогда не откажут человеку в чашке кофе, не то что тут.

И уже миновав нижние ступени лестницы, делаю последний выпад, бросая через плечо:

– Жаль, что у грузин в Старгороде больше нет своего квартала.

Он вспыхивает и кричит мне в спину:

– Грузины просрали свой квартал! Просрали!

Вообще-то он прав. В XVII веке власти Османской империи изобрели новый закон об уплате земельного налога для всех христиан Иерусалима, причем платить выходило сразу за многие годы. Ситуация была катастрофической, и главы разных конфессий искали и находили из нее каждый свой выход. За греков уплатили русские, у богатых католиков проблем не было. А вот с грузинами и армянами вышла поучительнейшая история. Армянский патриарх, выпросив у паши полугодовую отсрочку, заковал себя в цепи и, оставив в заложниках всю свою общину, пошел по миру – собирать деньги. Полгода ходил пешком по Малой Азии, Киликии, Ирану… Вернулся с такими деньжищами, что не только от налогов откупился, но и монастырь отстроил, и землицы прикупил. Грузины же ничего не предприняли, и – как та стрекоза в известной басне Лафонтена – с некоторым удивлением обнаружили, что срок уплаты миновал и делать нечего, кроме как распродавать имущество. Тут подсуетились расторопные хитроумные греки, выкупили грузинские владения, после чего часть земель перепродали кому ни попадя… так что место, где когда-то был Грузинский квартал, сейчас занимают францисканцы.

– Наш патриарх в цепях, в цепях по миру ходил!!! – восклицает хозяин харчевни, вращая рачьими глазами и воздевая обе руки, будто демонстрируя на них невидимые цепи. Я наблюдаю патетическую сценку с истинным удовольствием театрального гурмана. Вот они, страсти Старгорода: этот пожилой армянин вопит так, словно патриарх вернулся с добычей в истерзанных кандалами руках лишь на прошлой неделе. – Пешком по миру ходил, просил ради веры, ради народа своего! А эти – тьфу, бездельники! Песни поют… Иди к грузинам!

Вообще-то к грузинам я и так хожу регулярно, хотя это не старгородские, а наши советские грузины, и ресторанчик «Кенгуру» они держат за стенами Старгорода, в туристическом районе Нахалат Шива. Они и готовят вкусно, и – да, и песни красивые можно там послушать, и кофе отличный подают, без всяких условий.

Я поднимаюсь еще на три ступени по крутой лестнице, оборачиваюсь и говорю в спину хозяину заведения:

– Вот к грузинам и пойду. Пообедаю у них шекелей на триста! А у тебя ноги моей больше не будет!

Однако знаю: пройдет время, негодование мое померкнет, приедут новые гости, и я опять поведу их показывать пещеру Али-Бабы. Уж больно интересно наблюдать, как вспыхивают глаза у нового человека, как отражается в них мерцание серебра и камней в тусклом и колдовском свете безоконного подвала крестоносцев.

4

…с Иеговой у него чисто личные отношения. Они спорят, орут друг на друга… Христиане в своих отношениях с Богом никогда не доходят до ругани. А вот евреи – сколько угодно. Они Ему устраивают семейные сцены.

Пробегая по улице Бен-Иегуда, точнее, поднимаясь по ее горбатому хребту, я вдруг решила купить и съесть мороженое. За последние годы это случается все реже. Вероятно, с возрастом вкусовые предпочтения дрейфуют от сладостей к более суровым пищевым выражениям. Но в тот день и в ту минуту мне почему-то очень захотелось мороженого.

Я вошла в угловое, со всех сторон открытое кафе, где в стеклянной витрине представлены в поддонах все цвета, включая пурпурно-малиновый и даже темно-синий, и долго выбирала сорт, импровизируя, придумывая вкусовые сочетания и трижды меняя окончательное решение… Наконец терпеливая девушка за прилавком нырнула круглой ложкой в поддон и загрузила в вафельный конус два сорта: шоколадный-какао и ванильный с вишнями. После чего я вышла на улицу и села за круглый стол под оранжевым тентом – единственный свободный из трех столиков этого крошечного кафе.