Купеческий сын и живые мертвецы (СИ) - Белолипецкая Алла

— Я должен тебя предупредить, — произнес Валерьян, — о том обстоятельстве, которое и для тебя самого не должно составлять сюрприза. Я говорю о том, что нас с тобой ожидает, когда мы вернемся на Духовской погост. Возможно, я и сам готов порадеть об успехе твоей затеи. В конце концов, я тоже хочу узнать, окажется ли всё, что написано в той книге, правдой. Вот только я обязан тебя предупредить: вряд ли я сумею найти драгоценные камни, оставленные на погосте утром. Их, видишь ли, должно было смыть водой — они теперь совсем не там, где я из оставил. Я, пожалуй, и днём не сумел бы из отыскать, а уж ночью — и подавил.

Иван хмыкнул, проговорил:

— Ничего, ты сможешь попросить помощи у своего отца и моего деда: Кузьмы Петровича.

Валерьян Эзопов ничуть этому предложению не удивился. Только покачал головой:

— Не думаю, что он станет мне помогать.

Сказать по правде, Иван и сам так не думал. Однорукий колдун после захода солнца явно переметнулся в стан мертвецов. Особенно с учетом того, что внук так и не исполнил его поручение. Иван прикинул, что хорошо бы расспросить Валерьяна — не откровенничала ли с ним Мавра о том, кто убил Кузьму Алтынова? Но тут вдруг позади них раздался голос Зины Тихомировой:

— Если вам потребно отыскать что-то, потерянное на Духовском погосте, то у меня, пожалуй, найдётся средство вам помочь.

Иван и его родственник одновременно повернулись к двери дома. На пороге стояла поповская дочка, и в одной её руке круглилась терракотовым боком та самая миска, что недавно выкатилась из сундука. А в другой своей руке Зина держала — чуть наотлет, не прижимая к себе — тряпицу с воткнутыми в неё иголками.

Глава 25. Водяной компас

1

Иван не был уверен, что его план с "кошачьей" запиской сработает, пока не разглядел в дальнем конце Губернской улицы докторский экипаж с двумя фонарями. Только тогда купеческий сын позволил себе выдохнуть и ещё раз поглядеть на часы.

— И сколько времени у нас осталось? — спросил Валерьян, который выглядел спокойным, хотя на деле наверняка был взвинчен до крайности: он слышал, что рассказала Зину о миске с иголками, но никакого доверия к её рассказу не выказал.

— Около полутора часов, — пробормотал Иван; на деле до восхода солнца должен был пройти час и двадцать минут. — Так что — нам пора бежать!

— Да мы всю ночь только этим и занимаемся! — Валерьян, однако, тотчас шагнул к калитке, которую Иван загодя распахнул; незаконнорожденный сын Кузьмы Алтынова явно более не собирался противиться неизбежному.

А Иван повернулся к Зине, которая стояла позади них — дожидаясь приезда доктора, — хотя, вероятно, ей лучше было бы оставаться со своим покалеченным отцом.

— Мы к утру вернёмся, Зинуша, — сказал ей Иван. — А ты скажи доктору, что это ты написала записку, если он об этом спросит. Ну, а если не спросит, то ничего не говори. Услуги его оплачены, и он, я полагаю, вдаваться в расспросы не станет.

— Ты забыл про воду, Ванечка! — Зина шагнула к нему, протянула заткнутую пробкой бутылку из-под церковного кагора, в которой, однако, плескалось явно не вино для причастия. — И косу твою, уж пожалуйста, не оставляй здесь! Меня от её вида дрожь пробирает — на неё даже глядеть не хочется...

И девушка кивнула на сельскохозяйственный инструмент, который Иван прислонил к забору, окружавшему дом протоиерея Тихомирова. Но, прежде чем купеческий сын взял в руки это жутковатое орудие, Зина вдруг сделала два быстрых шага вперёд и запечатлела на губах Ивана Алтынова краткий поцелуй — для чего ей пришлось на миг приподняться на цыпочки. Только после этого поповская дочка побежала в дом, а Иван вместе со своим дядей-кузеном бегом устремился к Духовскому погосту. Губы купеческого сына слегка покалывало, и на них он снова ощущал вкус имбирного пряника, покрытого жженым сахаром — как и в тот, прошлый раз.

Однако предаваться воспоминаньям ему было некогда. Меньше чем через пять минут они с Валерьяном подбежали к чугунной ограде, за которой мельтешили хорошо знакомые Ивану рваные тени.

2

Драгоценные камни следовало извлечь из земле в том порядке, в каком Валерьян использовал их, производя накануне утром свой нечестивый обряд. Так что Иван вытянул из-за пояса книгу в красной обложке. Однако не оставил её себе — передал родственнику. Как передал ему же и глиняную миску Зининой бабки.

Миску Валерьян принял, а вот гримуар взять отказался — весьма удивив Ивана.

— Мне эта книга не нужна — я и так помню, какие камешки оставил тут вчера утром. — Валерьян криво усмехнулся, и, поскольку их единственная масляная лампа находилась сейчас у него в руках, эта подсвеченная снизу усмешка показалась Ивану похожей на гротескную сардоническую гримасу какого-нибудь персонажа с картин фламандского живописца Босха.

Иван Алтынов спорить не стал — на это у него даже единственной лишней минуты не оставалось. Сунув гримуар обратно за пояс брюк, он вытащил из внутреннего кармана Зинина бутылку из-под кагора и протянул Валерьяну и её тоже.

— Когда мы окажемся на месте, — сказал купеческий сын, — ты выльешь воду в миску, а потом будешь пускать по воде иголки — одну за другой. Ну, да ты и сам слышал, как Зина объясняла принцип работы этого компаса.

— Да насчёт принципа-то я всё понял, — заверил его Валерьян Эзопов. — Я другого не могу понять: каким образом мы доберемся до нужного нам места? Ты что — намереваешься скосить головы им всем? — И он повел рукой, указывая на обитателей Духовского погоста, им же самим поднятых на поверхность земли.

— Не всем. — Иван перехватил свою косу поудобнее, не переставая вглядываться в перемещения равных теней за оградой. — Кое-кого мне точно придётся оставить без головы, это уж точно. Но злоупотреблять таким вот обезглавливанием я совсем не жажду. Надеюсь, что мне и не придется. Ты ведь так и не спросил меня — каким образом мы с Зиной сумели в прошлый раз отсюда выбраться?

3

Именно Лукьян Андреевич Сивцов оказался тем человеком, который первым заметил рыжего котяру Эрика, когда тот ещё только несся к дому. Старший приказчик Алтыновых перехватил котофея, которому кто-то повязал шейный платок, нашел записку и моментально понял, что её написал Иван. Однако никому об этом не сообщил. И просто сказал доктору, прибывшему по вызову, что тот должен будет отправиться в дом протоиерея Тихомирова, когда закончит заниматься Софьей Кузьминичной.

Доктор так и поступил, благо, перелом ключицы у хозяйской сестрицы оказался не таким уж сложным. Да и банкнота с портретом императрицы Екатерины сделала своё дело: получив такой задаток, эскулап немедленно уселся в свой экипаж и покатил дальше по Губернской улице — к новому пациенту.

Но как ему самому быть дальше, Лукьян Андреевич понятия не имел. Он ни на секунду не поверил в то, что Иван Алтынов хоть как-то причастен к исчезновению Мавры и своего отца. Однако у приказчика имелись основания опасаться, что полиция может получить разрешение провести обыск в доме купца первой гильдии. Слишком уж странно вел себя урядник Огруцов: темнил, наводил тень на плетень. И что было у него на уме — не представлялось никакой возможности понять.

А между тем Лукьян Андреевич точно знал: в доме Митрофана Кузьмича Алтынова хранятся бумаги, способные пролить свет на обстоятельства гибели его отца, Кузьмы Петровича. Равно как известно было старшему приказчику, что выпадение Кузьмы Алтынова из окна собственного доходного дома отнюдь не являлось самоубийством. Лукьян Андреевич перепрятал бы эти изобличительные бумаги, однако он понятия не имел, в каком именно месте они сейчас находятся. Около года тому назад он самолично порекомендовал Митрофану Кузьмичу спрятать их понадёжнее — и никому не сообщать, куда именно он их поместил.

Конечно, оставалась крохотная надежда, что Митрофан Алтынов не в полной мере внял этому совету. И всё ж таки поделился сведениями о местонахождении тех документов со своей сестрицей — которая была заинтересована в раскрытии позорной семейной тайны ничуть не больше самого Митрофана Кузьмича. И Лукьян Андреевич собрался уже поговорить с Софьей Кузьминичной об этих бумагах — даже направился в её комнату. Но ещё на полпути его перехватила горничная — сказала, что хозяйская сестрица спит непробудным сном, поскольку доктор впрыснул ей морфин.