Святой дьявол: Распутин и женщины - Рене Фюлёп-Миллер

Ученицы все более нервничали, потому что они чувствовали, что общение с высокомерными москвичками вызовет у старца досаду и разочарование. Неоднократно то одна, то другая пытались предостеречь его, излечить от этой непонятной страсти, но он категорически запретил любое вмешательство, а однажды по желанию красавицы отклонил приглашение из Царского Села.

Обе подруги искусно умели обнадеживать старца некоторыми уступками и таким образом удерживать его, но при этом никогда не выполняли его настоящих желаний. Они явно стремились поддерживать его симпатию, избегая при этом ответного вознаграждения. Григорий Ефимович становился все настойчивее и однажды даже ночью отыскал в гостинице «охваченных бесом высокомерия» москвичек. Напрасно он толковал им о человеческой любви и их счастье и рассказывал, что без любви душа темнеет и Бог отворачивается от людей; любовь — это заповедь Господня, которую надлежит исполнить, как и любые другие, чтобы не оказаться во власти дьявола.

Так проходили дни и ночи, а Распутину не удавалось достичь цели. В нервном напряжении ходил он по столовой из угла в угол с искаженным от злости лицом, пил вино и вел себя, как дикий зверь. Когда все привычные средства, делавшие женщину доступной, были перепробованы, Распутин в час ночи появился у Леночки в сопровождении министра, помощи которого она просила. «Ну, открой же, моя милочка, — молил он у дверей, — я привел к тебе министра, и мы в несколько минут сможем уладить все дело!»

Но москвички в своем дьявольском сопротивлении зашли так далеко, что не впускали в квартиру Григория Ефимовича и министра, и тем пришлось уйти не солоно хлебавши. Чтобы притупить разочарование, старец вместе со знатным спутником отправился в ресторан и только для телефонного разговора с Царским Селом вернулся домой в десять часов утра.

Когда он, с тяжелой головой, не выспавшись, в плохом настроении стоял в приемной и разговаривал с просителями, весело и непринужденно, как будто бы ничего не случилось, вошли москвички. Тут старца охватили невероятная ярость и возбуждение. Он провел женщин через прихожую в свой кабинет, устремился в столовую и вскоре вышел оттуда с бутылкой вина в руке; он был очень бледен, и в глазах горело темное пламя. Тем временем некоторые ученицы протиснулись к Леночке и Лелле и почти умоляюще попросили, наконец, прекратить свое сопротивление и больше не мучить святого отца. Затем Распутин налил в чайные стаканы вино и приказал всем присутствовавшим выпить его.

— Я люблю этих московских дам! — вскричал он. — Я люблю их, несмотря на то, что они терзают меня! Из-за них я всю ночь напролет пьянствовал, потому что они зажгли пожар в моем сердце! — Он снова вышел в приемную и увидел

там двух священников с золотыми крестами на груди. Совершенно неожиданно он заговорил с ними и рассказал, что прокутил всю ночь. — Я был у одной прекрасной цыганки, которая все время пела песню про возвращение к милому. Что ты на это скажешь, святой отец?

Один из них опустил глаза и певучим голосом ответил:

— Святой отец, тебе пели ангелы небесные!

Распутин улыбнулся:

— Я говорю тебе, это была молодая хорошенькая цыганка!

— Нет, — возразил священник с покорной улыбкой. — Я уверен, что это были райские ангелы!

Ухмыляясь, Распутин повернулся на каблуках и приблизился к какой-то юной польке с приятным лицом, чтобы провести ее в свой кабинет. Он торопливо приласкал ее и тут же опять повернулся к москвичкам. Когда он прочитал на их лицах «нет», то вдруг в гневе устремился в столовую, где яростно разбушевался. Вскоре послышался звон разбитой посуды. Дуня испугалась и поспешила за ним, тогда как остальные присутствовавшие едва осмеливались дышать.

Затем Григорий Ефимович снова появился с таким диким выражением лица, как будто бы хотел уничтожить все, что попадется на его пути. Муня Головина стояла оцепенев и с выражением ужаса смотрела на святого старца; в этот момент она так же, как и остальные поклонницы, боялась Распутина, как рассерженного Бога. В эту критическую минуту зазвонил телефон, и Аннушка сообщила, что царица просит Распутина посетить ее.

Этот звонок дал повод для изменения ситуации: княгиня Шаховская высказала мнение, что Распутину, прежде чем он поедет в Царское Село, совершенно необходимо прогуляться на свежем воздухе, и поэтому она предложила небольшую санную поездку.

— Если москвички примут в ней участие, я поеду! — упрямо, будто избалованный ребенок, заявил Григорий Ефимович.

Леночка и Лелла согласились, Дуня поспешила вниз, чтобы распорядиться о прогулке и, спустя несколько минут, все общество высыпало на улицу. Старец уже в шубе и бобровой шапке пересек прихожую и дружелюбно кивнул все еще ожидавшим его посетительницам:

— Потерпите еще немного, мои дорогие, я скоро вернусь, мне нужно только выполнить одно важное дело!

Ожидавшие приема женщины, офицеры, священники, крестьяне и дельцы остались до возвращения Распутина, который действительно появился через полчаса и опять занялся просителями и их делами.

Почти ежедневно, пока Распутин занимался своими делами и посетителями, раздавался звонок и входил элегантно одетый мужчина, резко выделявшийся из толпы в прихожей; это был коллежский асессор Манасевич-Мануйлов, господин чуть ниже среднего роста с той немного чрезмерной элегантностью, какая часто встречается у мужчин маленького роста. Казалось, что особой тщательностью туалета он хотел компенсировать невзрачность фигуры. Костюмы из лучшего сукна были пошиты у самых дорогих портных Петербурга, волосы и руки — тщательно ухожены, всегда тщательно выбрит, лицо припудрено ароматной пудрой.

Напомаженные волосы аккуратно причесаны и разделены на косой пробор, мягкие руки с изящно отполированными розовыми ногтями — словно у изнеженной женщины. В любое время суток коллежский асессор выглядел так, словно только что вышел из парикмахерской и собирался нанести деловой визит какому-нибудь министру или знатной даме.

Выражение лица, походка, жестикуляция, тембр голоса полностью соответствовали слишком тщательному туалету, несли отпечаток изысканности.

Манасевич-Мануйлов был постоянным гостем в доме Распутина, частенько появлялся по нескольку раз в день. Никто другой не мог быть так уверен, что его всегда примут, никакого другого посетителя старец не слушал так охотно и с таким интересом. Едва коллежский асессор успевал появиться, как Распутин откладывал все дела и спешил ему навстречу, даже если перед этим в своем кабинете обращал какую-нибудь «голубку» в свою веру об очищении грехом, он немедленно прерывал это весьма приятное занятие, как только ему сообщали о приходе Мануйлова.

Тот знал о своем привилегированном положении, но внешне, казалось, не злоупотреблял им. Сколько бы раз в день он ни приходил к Распутину, он никогда не позволял себе ничего лишнего; ничто в его поведении не указывало на близость со старцем. Как бы он ни был занят или раздражен, вел он себя всегда спокойно и невозмутимо, с надменным достоинством. На лице всегда одинаково любезная и приятная улыбка, веселость никогда не переходила дозволенных границ, не переходила в надоедливую вольность.

Всем своим внешним видом, начиная с безупречной одежды и кончая таким же безупречным выражением лица, Манасевич-Мануйлов являл собой образец холеного и благовоспитанного «господина из высшего общества».

И тем не менее за этой репрезентабельностью скрывался умнейший и педантичнейший мошенник своего времени, чья жизнь являлась цепью самых различных подлостей, обманов, вымогательств и темных сделок.

Сын еврея-купца из Гуревича, он еще мальчиком сумел привлечь к себе интерес старого князя Мещерского. Бывший друг Достоевского, влиятельный политик и издатель реакционного журнала «Гражданин» в преклонном возрасте все сильнее симпатизировал хорошенькому и по-девичьи нежному мальчику, чем не замедлил воспользоваться молодой Мануйлов. Князь Мещерский усыновил подававшего большие надежды юношу и особо выделял его среди других своих «духовных сыновей»; он позволял ему одеваться у лучших портных, щедро снабжал карманными деньгами и ввел в лучшие круги Петербурга.

Но вскоре молодой Мануйлов почувствовал в себе горячее желание использовать дремавшие в нем таланты совсем в другом направлении, ему удалось довольно быстро завоевать доверие петербургской тайной полиции. По ее особому поручению он отправился в Париж, но не как в «город просвещения» богатой петербургской молодежи; а как в центр революционного движения, направленного против царизма. Его наблюдения были так успешны, что начальство выразило ему свое восхищение, он стал правой рукой трудившегося в Париже начальника охранки Ратновского.

Карьера шпиона была для него как захватывающей, так и успешной. В Париже он получил доступ к секретным документам полицейской префектуры, в Риме вышел на след заговора против России, в Лондоне и Гааге сумел войти в контакт с деятелями японской военной организации и выведать их секреты, но самого грандиозного успеха он достиг во время русско-японской войны, когда ему удалось получить ключ японского шифра и с его помощью расшифровать тайные донесения многих японских посольств в Европе. Он организовал в Вене, Стокгольме и Антверпене русскую контрразведку, завладел дипломатической перепиской между аккредитованными в Петербурге представителями нейтральных государств и Японией, затем с помощью подкупов служащего в мадридском посольстве овладел ключом к немецкому шифру и после этого с большим успехом организовал тайный надзор за Балтийским флотом. За столь успешную деятельность он был награжден персидским орденом Солнца и Льва, орденом Владимира четвертой степени и испанским орденом Изабеллы.