Короли и Звездочеты - Лана Туулли

- Врешь! Не уйдешь! - азартно завопил Хвостов, преследуя тварь. Еще двое «волчат» - тех самых, слишком обычных, а потому еще не заслуживших собственных прозваний, - бежали следом, подстегивая улепетывающего монстра выстрелами.

- Я… пойду… - Сашка бросился к бункеру. Может, Лот еще жив? Может, еще не поздно?…

- Куда! - зашипел Ноздрянин, перехватывая аспиранта за воротник.

- Я должен!

- Прекрати истерику! - хватка у Кирилла, развернувшего Глюнова к себе, оказалась неожиданно жесткой. Вдвоем с Ноздряниным они решительно толкнули Сашку обратно в сторону Объекта.

- Не подставляйся, Саш, - добавил охранник. - Зря это. Понял?

- Нет, не понял, - вспылил Глюнов. - Я ж тут дураком работаю, которого каждый хитрый козел норовит обмануть и обвести вокруг пальца!

- Я сказал - иди обратно. А мы тут сами… попробуем исправить ситуацию…

Как потом Кирилл Зиманович писал в объяснительной Монфиеву, пожарная сигнализация бункера 180936 сработала в штатном режиме; были организованы спасательные работы; на месте происшествия обнаружены три человека - Аладьин, Поспелов и неустановленное третье лицо. Все три пострадавших получили ожоги разной степени тяжести, с которыми и были доставлены в оздоровительный центр, к доктору Лукину. Причины возгорания выясняются.

О странном существе, обугленный труп которого нашли «волчата» в разгромленном бункере, Зиманович - как и все, участвовавшие в тушении пожара - забыл, стоило Евгению Аристарховичу вежливо попросить (и сопроводить просьбу привычным жестом «Ладони Ноадина»).

А о том, кому передал Ноздрянин отломанные от ссохшейся в огне твари зубы и косточки, ни Монфиев, ни Лукин, не спрашивали.

XIV. СТРАТЕГИ

У ворот Объекта Евгения Аристарховича торжественно встречали Мазай Арутюнович Монфиев, Анна Никаноровна Петренко, травмированный господин Сытягин, несущий загипсованную ногу со всевозможным пиететом, будто это было почетное знамя полка, и чуть отставший по причине сломанной конечности господин Теплаков. Кроме гипса и костылей свидетельствами временной нетрудоспособности главного исследователя феноменологии социоэкологоизоляции был бинт, прижимавший к черепу морковно-рыжие вихры, и крупные намалеванные зелёнкой точки по всей физиономии и рыжим волосатым рукам экспериментатора.

- Доктор, - набросился Юрий Андреевич, стоило Лукину выйти из автомобиля. - Доктор…

Петренко отпихнула научного сотрудника в сторону, тот еле удержался, балансируя костылями и прыгая на здоровой ноге, а Монфиев уже выводил арию радушного хозяина: К нам приехал, к нам приехал…

- Евгений Аристархович, спасибо, что заглянули, спасибо, что зашли, что проведали, - тарахтела Петренко. - Не угодно ли чайку с дороги? Пирожков наша Людмила Ивановна наготовила…

- Поминальных, - уточнил Сытягин, за что секретарша наградила его нежным тычком под ребра. - А что? Мы ребят поминаем, хороший Федя человек был…

Из внедорожника выбрались украшенные пластырями Аладьин и Поспелов и очень трезво поздоровались с Теплаковым. Он буркнул приветствие и снова попытался ухватить Лукина за рукав.

- Сейчас обо всем поговорим, - «утешил» доктор сотрудников Объекта. - Только давайте без лишнего шума и в порядке важности.

- Евгений Аристархович! - тут же требовательно возвысил голос Теплаков.

- Юрий Андреевич, драгоценный вы мой! - бюрократической препоной встал между Лукиным и ведущим научным сотрудником Монфиев. - Мы вас выслушаем, готовьте аргументы! Будете закладывать лично Академии Наук! Не беспокойтесь, ваш эксперимент не закроют! Вот только проводку починят, последствия пожара ликвидируют и новый бункер выкопают - и вы сразу же продолжите изолироваться с того места, где прервались!

Хоть и говорил Монфиев вроде бы ласково, хоть и улыбался новехоньким золотым зубом, а все три исследователя феноменологии социоэкологоизоляции дружно, без переводов и комментариев, поняли, что на этот раз изоляция будет полной. Даже доступ кислорода дорогой Большой Начальник им организует по счетчику и лимитному тарифу.

Жора и Вован обреченно вздохнули.

- Андреич, ты прости… - покаялся социолог.

- Не уследили…- всхлипнул эколог.

- Знаешь, пока мы лечились от ожогов, мне пришла в голову гениальная идея, - вдруг торопливо и сбивчиво принялся объяснять Жора. - Гарантировано пятьсот дней без внимания наших жен, к тому же не придется голодать и жрать вареную картошку без соли. Значит, берем восемь колод карт и заваливаемся в Антарктику, делаем вид, что изучаем влияние плохой погоды на психику человека…

Теплаков обматерил коллегу, решительно вырвался и заковылял, неловко и неуклюже помогая себе костылями, вслед за Лукиным.

- Вспышка слева! - вдруг крикнул Сытягин, упал на плац (на пол-секунды опередив неспешно повинующиеся земному притяжению костыли) и поразил из рогатки предполагаемую цель в десяти шагах с левой стороны.

- Не вспышка, а кошка, - солидно поправила Петренко.

- Понял, не дурак, исправлюсь, - бодро отсалютовал Сытягин. Поднялся, пропрыгал за начальством и, за пять шагов до корпуса А, показал высший пилотаж: - Кошка справа! - и из рогатки по полыни, по полыни…

Монфиев грустыми глазами посмотрел на Лукина и заметно всхлипнул.

- Не волнуйтесь, - тихо ответил Евгений Аристархович. - Лично я вижу существенный прогресс. Просто терапия действует медленно. Главное, оружие ему не давайте.

- Ни-ни, - испуганно замахал руками Монфиев. - Ни за что, никогда!

Когда Лукин и Монфиев шли по коридору, из-за двери кабинета с номером 109 вдруг раздалось громкое и наглое кошачье мяукание. Прежде, чем Евгений Аристархович успел сделать еще два шага, Мазай Арутюнович сам, лично, выхватил из подмышечной кобуры пистолет с именной золотой гравировкой, по-партизански распахнул дверь пинком и, как в кино, припав на колено, выстрелил в вероятного противника.

Когда дым, клубом вырвавшийся из расстрелянного монитора, слегка рассеялся, из-под кабинетного стола показался носовой платок, привязанный на карандаш.

- Эй… вы чего? - осторожно высунулся Сашка Глюнов.

- Это вы, Глюнов, мяукали? - напустился на лаборанта Монфиев. Дверь, возмущенная грубым обращением, отмстила, и теперь лоб Мазая Арутюновича украшал добротный синяк.

- Не я. Программа компьютерная.

- Я, вашу мать, покажу вам, как мяукать! Вы у меня тут программируйте, программируйте! Пять пуль на вас истратил, а вы почему-то еще живы!!! Сценаист!!! - дурью заорал Монфиев.

- Простите, кто? - отважился уточнить Лукин.

- Он это, он! - ткнул Большой Начальник в сторону лаборанта. Петренко, догнав мужчин, поспешила подробнейше всё объяснить:

- По-аглицки наука зовется «сцайнт»… или «сциенс»? или «цвай»? Ну, ладно - в любом случае мы с Мазаем Арутюновичем серьезно работаем во всех направлениях! готовимся покорять новые дали!

Лукин посмотрел на вспотевшего Монфиева, не знающего, что делать с оружием, на выслуживающуюся Петренко, на понурого Сашку, печально прощающегося с бывшим монитором, и велел себе сохранять спокойствие.

Кто ж знал, что постоянные внушения суммируются и окажут на хлипкие мозги сотрудников столь оглушительный эффект?

Устроились в кабинете Монфиева - Лукин многозначительно промолчал, отметив жуткий погром, царивший в помещении; и Большой Начальник принялся излагать причину, по которой так трепетно жаждал видеть Евгения Аристарховича на Объекте.

Вчера поздно вечером - о, где эти тихие скучные летние вечера, которые можно было скоротать за неспешным разговором или партией в шахматы? - так вот, вчера поздно вечером на Объекте была совершена диверсия. Самая настоящая.

Персонал, если верить последовательно излагающему важнейшие события Монфиеву, пребывал в некоторой релаксированной прострации, вызванной интенсивными спасательными работами. (Все были трезывые, уточнила Петренко. Просто набегались на пожаре, случившимся в бункере Теплакова две ночи назад, сутки напролет усиленно проверяли подземные этажи Объекта на предмет возможности самовозгорания, разбирались с химической и физической лабораториями, и устали.)

Кто-то сидел в столовой и сочинял текст прощания с товарищами. Петренко тут же уточнила - про Виктора и Федота сочинили сразу - про первого никто толком не знал, про второго, как по заказу, вспоминалось только хорошее; а вот насчет последнего слова Константину Сергеевичу возникли творческие разногласия. Бульфатов бил кому-то морду, Серов бил кому-то морду, Волчановский бил морду больше всех.