Дневник добровольца - Дмитрий Артис

Снежок повзрослел. Но говорит так же много. Слушать тяжело. Рассказал, что отпускали домой на похороны мамы. Долго расспрашивал про деньги. Сколько получил и прочее.

Планирует по возвращении с войны начать какой-то бизнес. Какой — не расслышал. Потом сказал, что может быть займётся политикой. Дескать, говорить умеет, а перед ветераном боевых действий все двери открыты.

Потом рассказывал о том, что у него друзья юристы и он обязательно выбьет из Минобороны «боевые». Какие боевые, если на Дракона никогда не ходил? Не знаю. Снежок странный.

У меня разболелась нога. В госпитале давали таблетки, думал, что они от звона в ушах. Но Ибрагим сказал, что обезболивающие. Получается, я десять дней на обезболе, поэтому боли не чувствовал. Не хромал. Сейчас чувствую. Нога начинает ныть.

31 октября, 09:25

Бизнес Снежка. Хочет купить караоке, колонку, микрофон и петь на площади военные песни. Деньги, говорит, хорошие.

Снежок — это персонаж. Такие люди только в литературе бывают. Зачем он здесь, на войне?

31 октября, обед

Мы вчетвером в медроте. Я, Прочерк, Шакай, Ибрагим. В начале седьмого утра звучит команда: «Дембеля с вещами на выход». У меня с Прочерком последний день контракта. Мы из госпиталя, без вещей и без оружия. Они в расположении. Вышли.

На территорию медроты заехало несколько КамАЗов, в которых сидели парни нашего потока. Парни выскочили из машин. Счастливые. Обнялся со всеми.

Ко мне подошел Кубань и крепко пожал руку со словами:

— У меня получилось. Я справился.

На лице гордая улыбка, спина прямая.

— Я тебя всё время теряю, — ворчал Ахмед, по-детски жмуря глаза, которые наполнились слезами.

Ещё раз поблагодарил Луну, который прибежал вытаскивать меня, подраненного, из Кишки Дракона.

Сто раз обнял Смайла. Подошёл Ковбой в чёрных очках. Они накануне зацепились с Луной. Ковбой прятал за очками результат сцепки.

— Наслышан, наслышан о твоих подвигах, — сказал, по-отечески обнимая Ковбоя.

Ковбой покраснел.

Обменялся с Китайцем телефонами, попросил его не пить без меня.

Мы с Прочерком ехать со всеми не могли, потому что нужно было сначала попасть в расположение, забрать вещи и оружие. Госпиталь смазал финал.

Парней построили, пожелали им хорошей дороги до дома. Прозвучала команда: «К машине!» Парни загрузились и поехали. Долго смотрел им вслед. Перекрестил.

— Я — Прочерк… — сказал Прочерк. — Даже дембельнуться со всеми не могу. Будто лишний. — Посмотрел на меня и добавил: — И тебя заразил своим прочерком…

Через полчаса приехала за нами машина. Шакай с Ибрагимом остались — молодые, а мы поехали в расположение.

В располаге собрали вещи, взяли у старшины своё оружие. Старшина, смеясь, рассказал, что Костек обналичил зарплату и сумку с деньгами оставил в домике. Сумма приличная. На радостях, что с войны возвращается, забыл обо всём на свете.

Машин свободных не было. Командир отряда повёз нас и сумку с деньгами Костека на своём личном «Патриоте» догонять колонну.

31 октября, вечер

В Ростове-на-Дону. У батюшки, о. Сергия Красникова. Почти год назад он благословлял меня на путь ратный. Было честью и долгом при возвращении с войны приехать к нему в храм Всех Святых, в земле Русской просиявших, и преклонить колени.

Расскажу о дороге, которую мы проехали.

С командиром отряда долетели до города, в котором сдали оружие, быстро. Но колонну всё равно не догнали. В городе поймали Костека, вспомнившего, что оставил деньги в располаге. Ему передали, что командир отряда едет и везёт его сумку, поэтому он отстал от колонны, сидел и ждал нас.

Сначала командир отряда хотел докинуть нас до автостанции, где бы мы, пересев на рейсовый автобус, переехали границу, но махнул рукой:

— Вы будете первыми солдатами, которых я лично на своей машине довезу до самой границы и провожу.

Всю дорогу пытался найти какие-то слова благодарности, но язык плохо работал. То ненужный пафос пёр, то начинал мямлить. В конце концов просто ладонью легко постучал себя по груди и произнёс:

— Мне вот здесь хорошо, командир.

У командира три брата воюют на той стороне. Не думаю, что по своей воле. Сам командир на войне с апреля двадцать второго. Украинец. Отработал два контракта штурмовиком. На третий контракт позвали командиром отряда. Он лучший. Лучший командир, которого встречал на этой войне.

Перейдя границу — таможенный контроль, обернулся. Он стоял и смотрел на нас. До последнего. Проконтролировал наш переход — мой, Костека и Прочерка. Я сжал руку в кулак, приложил её к груди и наклонил голову. Попрощался с командиром. Он кивнул в ответ.

Взяли такси, на котором доехали до Ростова-на-Дону. Я пошел в храм, Костек на вокзал, чтобы оттуда рвануть поездом до Махачкалы, а Прочерк, созвонившись с Сургутом, который снял на сутки квартиру, пошёл к нему.

1 ноября, день

С утра позвонил Прочерку, узнать, как у них дела. Трубку никто не снял. Напились, подумал, куролесят или спят после шикарно проведённой ночи.

Днём позвонил Сургут.

— Прочерк — двести, я повёз его домой…

— Напился, что ли, Сургут? Прочерк тоже пьяный, он спит?

— Прочерк — двести. Сердце остановилось.

Через несколько дней Сургут похоронит Прочерка дома, в Тамбове, с флагом и салютом, как настоящего воина, коим он был за ленточкой. А сейчас я первый раз за всё время, которое был на войне, заплакал, не скрывая, не пряча слёз.

Он шагает по войне

Стихи

«Если праздник, то счастье приходит звеня…»

Если праздник, то счастье приходит звеня,

бубенец да гармошка полночи.

Запевала родня, посмотрев на меня:

«…и закрыл свои карие очи».

Я — мальчишка, наверное, лет четырёх,

беспросветно улыбчив и прочен…

Но меня окрестила родня «кабысдох»,

напевая про карие очи.

Безотцовщина,