Русь. Строительство империи 4 - Виктор Гросов

— Дай мне указ, я конников пущу вслед! Я их порубаю, как свиней на бойне!

— Да куда коней-то? В лес? В засаду полезешь, и конец твоим конникам. Усиль ночные дозоры, Такшонь.

Он плюется, бормочет что-то по-своему, но уходит. Весава с лазутчиками по следам пошла, вернулась к утру, усталая.

— Пусто, княже.

Хитер Сфендослав. Это не бой даже. Кусают мелко, крови попить хотят, а до кости не достают. И так две недели.

Каждую ночь одно и то же. То обоз подожгут — телега с горючкой вспыхнет. То коня уведут. То стрелу в шатер пустят — мне раз чуть плечо не пробило, просвистела над ухом, в бревно вонзилась, дрожит еще. Хорошо, мимо. Потери мелкие — по два-три человека за раз, но нервы рвут.

Психологическая обработка. Да, удалось устроить засады, переловить достаточное количество врагов, но свою работу они все равно сделали. В людях поселился страх. А это очень плохо.

Ополченцы вздрагивают от каждого шороха, ночью жмутся к кострам, шепчутся: «Не дойти нам до Новгорода». Дружина ворчит. Такшонь каждый день орет, что пора мстить, кулаком по щиту бьет, глаза бешеные:

— Княже, сколько терпеть будем? Дай мне их порубать!

Я в какой-то момент вспылил и предложил его людям взять на одну ночь охрану всего войска. Пусть проявит себя, а то только в грудь бьет. Разрешил делать все что угодно. По сути, он получил почти безграничную власть. На одну ночь. И все равно не помогло. Нескольких людей во сне перерезали, пока в одном месте подожгли сено для коней в другом — резали людей. Тех, кто умудрился уснуть.

Но после этого провала, Такшонь подутихомирился. А я теперь каждую ночовку лагерь укрепляю — частоколы вокруг, колья острые, часовых удвоил, самострелы наготове держим. Весава с лазутчиками по лесам шарит, но эти гады бьют и в темноту ныряют. Раз поймали одного — худой, с жидкой бороденкой, нож в руке, глаза мутные. Ратибор его допрашивал, кулаком в рожу тыкал, а тот лыбится:

— Сфендослав вас всех в землю загонит, князь херов. Жди его, скоро придет.

Веслава молча подошла, взяла топор у Раибора, подняла. Раз! И головешка пленника в траву покатилась, кровь фонтаном, хруст костей в ушах звенит. Плюнула на труп и ушла.

Во дикая бестия.

Но легче не стало — ночью опять налетели, телегу с болтами подпалили. Огонь трещит, дым глаза режет,

Одно я знаю точно: Сфендослав, знает, как нас достать. «Носитель» же. Не войско шлет, а крыс мелких, чтоб нервы вымотать, кровь по капле пить. Умный, ничего не скажешь.

К концу второй недели мы подходим к Новгороду. Войско измотанное, но злое, зубы скалят. Лес редеет, впереди виднеются высокие стены. Башни торчат. Ополченцы шепчутся, толкуют, что не взять такую крепость.

Ну мы это еще посмотрим!

Мы разбиваем лагерь в двух верстах от города. Лепим частокол, колья в землю вбиваем, катапульты ставим, дерево трещит, мужики пыхтят. Самострелы раздаем, болты в кучи складываем. Степан, молодец, еще обоз пригнал — болты, кувшины с горючкой, самострелы. Он даже скооперировался с Ярополком и перенес производство в Киев, чтобы быстрее получалось. Умница!

Две недели новгородец нас грыз мелкими укусами, кровь по капле тянул, но теперь я тут, и зубы у меня покрепче будут.

Ночь уже близко, а эти комары наверняка опять вылезут. Но теперь я готов — пусть сунутся. Окапываемся мы знатно. Даже вышки начали строить.

А Новгород я возьму. Сфендослав дождался меня. Скоро узнает, кто тут князь.

На закате ветер стих, небо потемнело. Ополченцы у костров шепчутся. Дружина молчит, щиты чистят, топоры точат — звенит железо, будто песня перед боем.

К удивлению, ночью нас никто не потревожил. Видать, поняли, что теперь будет не так легко. Это в походе, на марше, тяжело на новых местах хорошо подготовиться к обороне. А когда обстоятельно начинаешь окапываться, готовясь к штурму, тут уже не получится с наскока заскочить.

Утро под Новгородом — холодное. Туман стелется по земле. Стены города каменные, крепкие, не то что деревянный Полоцк, который топором да огнем в два счета взять можно.

Я стою у частокола и смотрю на них, пальцы по лезвию топора скользят, холодное железо нервы успокаивает.

Я решил штурм попробовать — не всерьез, так, для пробы, понять, что у него там за зубы. Катапульты подтянули, скрипят, дерево трещит, мужики пыхтят, кувшины с горючкой зарядили — воняет смолой и маслом. Ополченцы с самострелами в строй встали, глаза бегают, нужно их «обстрелять».

Дал приказ — бей!

Снаряды полетели, глухо ухнули, огонь рванул по деревянным навесам на стенах, задымилось все, черный столб в небо полез. Думал, сейчас у них начнется суматоха, побегут, как зайцы, но — нет.

Сфендослав — хитрость удумал. На стены мирных жителей выгнал — бабы в платках, дети сопливые, старики с палками, орут, руками машут, голоса тонкие, визгливые. Мои ополченцы замерли, болты опустили, один, бородатый, бурчит, голос дрожит:

— Княже, это ж не воины, как их бить-то?

— Твою мать! — вырвалось у меня.

Этот гад живым щитом их прикрылся.

Я остановил катапульты, рукой махнул — хватит, а Сфендослав, видать, на это и рассчитывал. Отступили, дым еще в горле першит, глаза режет, а я думаю — лбом эту крепость не взять. Надо иначе, хитрее.

К полудню вылазка пошла — новгородцы с ворот рванули, конники, человек сто, копья блестят, кони храпят. Не знаю на что они рассчитывали.

Такшонь своих венгров кинул навстречу, красный плащ трепыхается, орет, как бешеный. Зарубили половину, кровь на траве, кони ржут, падают, но остальные ускакали, растворились в лесу. А потом дым вдали встал — черный, густой.

Позже узнал — Сфендослав деревни окрестные поджег, все, что мог, спалил. А чтобы мы не отвлеклись на эти деревеньки — отвлек этой атакой. Обозы мои теперь пустеть начнут.

Он нас голодом взять хочет.

Решил держать полноценную осаду. Приказал дальше укреплять лагерь, рвы копать, колья острые вбивать, пути к городу перекрыть. Ополченцы ворчат, лопаты в руках таскают — еще с Березовки остались, пот по лбам течет, один бормочет про то, что копать — не мужское дело.

Ну ничего, моим людям придут новые откровения. Я тут устрою революцию в военном деле.

Подошла Весава.

— Антон, он не дурак. Надо внутри его подломить, иначе сгнием тут.

— Как? — щурюсь я. — Через стены не перелезешь,