Исторические этюды - Соллертинский И. И.

Менностью, — вспомним его трактовку образов Альбериха или Зигфрида, — говорит что Вотану присуще раздвоенное сознание современной интеллигенции. Зная, что он обречен, Вотан с часами в руках — в метафорическом смысле — следит за приближением конца, не только своего, но и возглавляемого им мира Валгаллы; Вотан понимает, что каждая секунда, каждое движение стрелок приближает его к неотвратимой гибели,— и в этом его трагедия.

Второе существенное изменение в «Кольце Нибелунга» заключается в соотношении слова и музыки. Когда Вагнер начинал свою тетралогию, он говорил, что в опере решающая роль принадлежит слову, а музыка — лишь краска; содержание дает поэзия, музыка только согревает ее своим эмоциональным жаром. Теперь Вагнер мыслит иначе: музыка — это вселенная, стихия; из океана музыки, из многоголосого, стоголового оркестра должны возникать образы людей, которые чувствуют, любят и убивают, их подвиги и страдания. Начиная с «Валькирии», оркестр у Вагнера постепенно затопляет сценическое действие; он играет и за художника, и за декоратора, и за актера; в нем совершаются все события, а на сцене мы видим лишь бледный отблеск того, что делается в оркестре. И недаром, когда в Байрейте кто-нибудь из гостей начинал слишком усердно смотреть на сцену, Вагнер ему закрывал глаза и говорил: «Да не смотрите же, слушайте!». II действительно, никакой декоратор не изобразит «Путешествия по Рейну» или картины леса с такой живостью и наглядностью, как вагнеровский оркестр.

И все же, несмотря на все сдвиги, в «Кольце Нибелунга» чувствуется дыхание революции 1848 года. Это произведение было задумано как большая героическая концепция, и даже в последнюю минуту Вагнер-философ пасует перед Вагнером-музыкантом, и «Гибель богов» заканчивается темой Дигфрида. Да, этот мир сгорит. Да, Валгалла с богами, которым было так много дано и которые совершили так много добра и немало зла, исчезнет. Но в огне и пламени родится другой, новый и лучший мир, где не будет роковой власти золота.

Эту идею Вагнеру удалось провести через все «Кольцо Нибелунга», и для нас, несмотря на все мировоззренческие шатания композитора, тетралогия является одним из самых гениальных синтезов его музыкальной и философской мысли и, быть может, лучшим из того, что дала в музыке рево-ооо

люция 1848—1849 годов. Ибо «Кольцо Нибелунга» Яй-ляется, по существу, антикапиталистическим произведением, его идейное содержание остро изобличает буржуазный строй, порожденное им общество. Но в то же время какая огромная глубина идейных противоречий заключена в ртом капитальном произведении, в котором сосредоточено все наиболее характерное, свойственное творчеству Вагнера! . .

ДЖУЗЕППЕ ВЕРДИ 1

В истории оперного театра Верди принадлежит по праву исключительное место. Огромен прежде всего диапазон воздействия его музыки на широкие слушательские массы: разве лишь «Кармен» Бизе может состязаться в популярности с «Риголетто» или «Трубадуром». В XIX веке в Европе рто чуть ли не единственный композитор, чьи мелодии распевались повсеместно, чья музыка, помимо ежедневного исполнения в оперных театрах, притом не только первоклассных столичных, но и самых захудалых провинциальных, звучала и на улицах, передаваемая сотнями шарманок, садовых и военных оркестров, трактирных органчиков и т. д. Сам Верди с шутливой гордостью замечал, что его музыка проникла вплоть до далеких уголков Африки и Индии. Нечего и говорить, что на родине Верди давно стал подлинно национальным композитором, что его арии и ка-балетты вошли в плоть и кровь итальянского народа.

Такой грандиозной популярности Верди достиг менее всего путем снижения музыкального мастерства или потакания обывательским вкусам. Наоборот, с редкой творческой прямолинейностью, не знающей уступок и компромиссов, Верди шел по намеченному пути, мужественно перенося неудачи (например, провал первого представления «Травиаты» в Венеции в 1853 г.), упорно борясь с австрийской цензурой, не обращая внимания на нападки эстетов, шокированных демократизмом его музыки и жаждавших утонченности звучаний в духе вагнеровского «Тристана». В то же время Верди необычайно суров и взыскателен к самому себе: он неоднократно возвращается — иногда через несколько десятков лет — к старым своим операм, подвергая их существенным переделкам и изменениям. Так возникли новые редакции «Макбета» (через 18 лет после первой), «Симона Бокканегры» (через 24 года после первой, с новым текстом Бойто), «Дон Карлоса» (через 17лет, с новым текстом Гисланцони, с сокращением 5 актов до 4) и т. д. Чувство критики и ответственности перед слушателем особенно усилилось в последние годы жизни; так, в 1895 году, два года спустя после создания своего последнего и величайшего шедевра — «Фальстафа»,— он писал: «родившись бедняком, в бедняцкой деревушке, я не имел средств получить какое-либо образование. Мне дали в распо-ряжение жалкий спинет (род клавишного инструмента, предок фортепиано.— //. С.), и немного спустя я начал писать ноты... ноты за нотами... ничего, кроме нот... Вот и все. Но хуже всего то, что сейчас, в возрасте 82 лет, я крепко сомневаюсь в ценности этих нот». В этих словах — пусть написанных под влиянием преходящих меланхолических раздумий старости — ярко обрисовывается характер Верди, даже на склоне лет не знающего творческого самоуспоко ения.

Верди частенько говаривал — даже в зените славы,— что он по своей натуре всегда был, есть и останется простым итальянским крестьянином. В этом — разгадка ошеломляющей популярности Верди. Его творчество органически связано с народным; его музыка своими корнями уходит в крестьянский песенный мелос Италии; в свою очередь его кантилены распевают рыбаки, гондольеры, ремесленники, пастухи. .. Отсюда — интонационная простота, глубокая жизненность и правдивость столь рельефно запоминающихся мелодий Верди.

Эти особенности творчества Верди завоевали ему горячую любовь со стороны широких слушательских масс; но по тем же причинам Верди долгое время был недооценен профессиональной музыкальной критикой. Снобы отворачивались от Верди, презрительно пожимая плечами: это «шар-маночная музыка», «итальянщина», «вампука»! Правда, рутина провинциальных театров конца XIX — начала XX века и хрип граммофонных пластинок с руладами третьесортных теноров многое сделали, чтобы исказить подлинный музыкальный облик Верди. Но не в них одних было дело. В эпоху импрессионизма, безудержного вагнерианства европейские критики-эстеты вообще объявляли итальянскую оперу упраздненной, а Верди — сданным в архив, недостойным утонченного слуха ценителей, воспитавшихся на «Пар-сифале» Вагнера и «Пеллеасе» Дебюсси. И лишь после первой мировой войны, когда культу Вагнера был нанесен решающий удар, когда рассеялся гипноз байрейтских традиций, среди некоторых кругов европейской интеллигенции начался поворот к Верди. Он признается классиком. При ртом на сценах воскрешаются многие забытые оперы Верди («Ломбардцы», «Симон Бокканегра», «Макбет»).

В Советском театре интерес к творчеству Верди чрезвычайно значителен. Ясная, темпераментная, эмоциональновзволнованная, глубоко искренняя и правдивая, основанная на народном итальянском мелосе, почти мгновенно запоминающаяся музыка Верди не может не найти отклика среди многомиллионных масс советских слушателей. Однако не надо забывать, что Верди у нас знают все еще односторонне: по общеизвестной триаде «Риголетто» — «Травиата» — «Аида», к которым иногда присоединяются «Трубадур» и величайший шедевр последних лет — «Отелло» — одно из высших созданий всей мировой оперной литературы. Этого недостаточно: наследие Верди много богаче. Советским сценам надо познакомиться с шекспировскими операми Верди — замечательным по суровой выразительности «Макбетом» и гениальной музыкальной комедией «Фальстаф» (кстати, единственной комической оперой Верди, если исключить раннее произведение «Король на день»). Надо внимательно изучить «Силу судьбы», «Симона Бокканегру», «Луизу Миллер», «Дон Карлоса»... Знакомство с Верди, бесспорно, принесет существенную пользу и молодым советским композиторам. Сейчас, когда требования простоты и ясности музыкального языка поставлены перед советской музыкой с предельной отчетливостью,— знакомство с Верди может убедительно показать, что значит сочетание глубокой творческой мысли и гениального мастерства с величайшей доступностью музыкальной речи.