Рассказы и повести (сборник) - Виктория Токарева

— Спасибо, — отказался я, потому что каждый день ем яичницу с колбасой.

— Ну, просто выпей.

— Не могу. Мне нельзя.

— А ты всегда делаешь только то, что можно?

— У меня камни.

— Они и не почувствуют.

Левка разлил водку по чайным чашкам. Поднял свою чашку. Ждал.

— Ну?

Когда я чувствую волевой импульс, направленный на меня, я не могу противостоять. Я выпил и потряс головой.

— Может, все-таки сядешь? — предложила Тамара.

— Да нет, — сказал я. — Пойду.

Когда-то, в студенческие времена, я привез из Одессы старый штурвал корабля и приделал его на балконе. С внешней стороны. Моя квартира представлялась мне кораблем, уходящим в открытое море, а сам я — пират с повязкой на глазу. Я прыгал со своего корабля на чужой, бежал, громко топоча по деревянной палубе, — отнимал. Не отдавали — убивал. Ссыпал в карман драгоценности. Целовал красивых аристократок и носил повязку на правом глазу. Я глазом платил за эту вольную жизнь, а может быть, даже надевал повязку на здоровый глаз.

На сегодняшний день мой штурвал потемнел от дождей и засохшей грязи. Рядом с ним стояли пустые бутылки из-под боржома и высокая банка с олифой.

Не снимая пальто, я сел к телефону и набрал номер Лоди.

— У нас все в порядке. Спасибо, — отозвался Лодя. Он решил, что меня беспокоит его семейная жизнь, и благодарил меня за заботу.

— Одолжи мне денег, — сказал я.

— Сколько?

— Сколько есть.

— На сколько?

— На сколько можешь.

Эта неопределенность повергла Лодю в размышление.

— Я могу дать тебе десять рублей на неделю, — предложил Лодя.

— Меня это не устроит.

— А больше у меня нет.

Я молчал. Лодя воспринял мое молчание как недоверие.

— Вообще у меня есть, — признался Лодя. — Но они на срочном вкладе. Если я их оттуда возьму, я потеряю проценты.

Я молчал. Слушал.

— А вообще, если честно, проси у меня все, что хочешь. Я могу сделать тебе выгодный обмен, машину без очереди. А денег я не занимаю. Жадный я до денег.

— Спасибо, — сказал я, имея в виду машину без очереди.

— Ну, звони! — Лодя торопился окончить неприятный для себя разговор.

Я включил телевизор и стал его смотреть. Холодная водка блуждала по моим сосудам, и мне было холодно.

Когда я раньше смотрел телевизор — я помнил, что меня ждет работа, и мучился угрызениями совести. Эти угрызения делали все передачи особенно интересными, и я смотрел от начала до конца, что бы мне ни показывали.

Сегодня я мог сидеть перед телевизором со спокойной совестью.

Шла передача о том, как готовят капитанов дальнего плавания. Каждому поступающему задают тесты. Ответы запускают в машину, а машину точно определяет — годится человек в капитаны или нет.

Зазвонил телефон. Я снял трубку.

— Кто это? — спросил звонкий голос, не то детский, не то женский.

— А кого вам надо?

— А это кто? — настаивал голос.

— Дмитрий Мазаев.

— Ты дурак! — азартно крикнул голос, и его владелец бросил трубку, чтобы я ничего не успел ответить. Чтобы последнее слово осталось за ним.

А ведь правда, понял я про себя. Я дурак. Дурак, как всякая биологическая особь, бывает разных родов и видов. Есть дураки умные, как Тамара, есть — торжественные. А я — набитый дурак. В тех дураках есть хоть какой-то смысл. Во мне — никакого.

Зерно, брошенное в землю, прорастет ростком только весной, когда земля вспахана и ждет этого зерна. Я же, как полоумный пахарь, бросаю свои зерна либо в сугробы, либо на асфальт. Мои зерна гибнут и никогда не возвращаются мне хлебом. Книги, которые я перевожу, идут в другие страны. Женщина, которую я люблю, каждый день уходит в свою жизнь. Я как бассейн на Кропоткинской, который обогревает вселенную. А если этот бассейн вдруг закрыть, а воду выпустить, — вселенная и не заметит. Ее климат не изменится.

Невозможно, да и не надо обогревать вселенную. Надо обогреть одного человека, которому нужно это тепло. Но такого человека у меня нет.

Судьба — это характер. А мой характер изменить невозможно, потому что это и есть мой типоразмер.

Каков же выход?

Можно отнестись к проблеме спортивно: делать утреннюю гимнастику, переходить к водным процедурам, совершать перед сном длительные прогулки, дышать по системе йогов, голодать раз в неделю. Но для того, чтобы так жить, надо очень сильно любить себя. Мне это скучно.

Я вспомнил про цианистый калий. Я так и не вернул его Гарику, и он остался лежать у меня в нижнем ящике письменного стола.

Я высыпал несколько кристалликов на ладонь, хотел опрокинуть в рот, но все мое существо сказало: «нет». Тогда я пошел на кухню, отрезал кусок хлеба, помазал яблочным джемом, потряс сверху цианистым калием и начал есть. Я ел стоя, и прислушивался к себе, и машинально искал синоним к слову «типоразмер». «Модель», — нашел я. Теперь можно умереть спокойно.

В дверь позвонили. Я доел до конца свой бутерброд, отряхнул руки и прислушался к себе. Во мне все было по-прежнему. Может быть, этот цианистый калий слишком долго валялся на складах. У него окончился срок годности, и он утратил свои первоначальные свойства.

Я пошел в прихожую и открыл дверь. На пороге стоял Гари к.

— Ты за цианистым калием? — спросил я. — У меня его нет.

— А куда ты его дел? — поинтересовался Гарик.

— Съел.

— Черт с ним, с калием. Я тебе письмо принес. Переведешь?

Мы прошли в комнату. Гарик увидел штурвал за окном.

— Это что, колесо от прялки?

Я не стал объяснять. Во мне что-то происходило, будто взбегали пузырьки с шампанским. Я испугался и, чтобы отвлечься, развернул письмо.

Частный детектив из Англии советовал Гарику браться только за такие дела, которые совпадают с его нравственными принципами. Чтобы не было противоречий между поступками и убеждениями.

— А зачем это тебе? — спросил я. — Ты хочешь сделать кому-нибудь услугу?

— Если не передумаю, — сказал Гарик.

— Не передумаешь.

— Почему это? — обиделся Гарик.

— Потому что ты любишь материальные блага. Тебе нравится иметь все.

— Иметь все и не иметь ничего — одно и то же, — с убежденностью сказал Гарик.

— Возможно, — согласился я. — Но лучше это утверждать, когда имеешь все. Иначе это выглядит, как платформа неудачника.

— Иметь все нужно только для того, чтобы плюнуть на это «все» и выйти на новый виток.

— А что на новом витке? Как там живут?

— Как ты…

— То есть…

— Любовь. В широком смысле слова: все отдавать ближнему и ничего не просить взамен. Такие люди редкость. Но они всегда были. И есть.

— Предположим, что я на новом витке человеческого сознания. Но мне-то от этого что? Какая польза?

— Ты долго будешь жить. Таких, как ты, природа долго держит на земле.

Я закрыл глаза. Во мне с каждой минутой нарастала какая-то общая разряженность, будто меня с большой глубины поднимали на поверхность.

— Кто знает, — тихо сказал я. — Если меня проверить по машине, может, я по призванию пират в далеких морях.

Может, моя стихия отбирать. А не отдают — убивать.

— Но ведь и пирата могут убить.

— Могут. Но когда он живет — он живет.

— Неизвестно, о чем думает пират, когда он остается один.

Гарик подошел к телефону и набрал номер.

— Скажи моей жене, что я у тебя, — торопливо зашептал он и протянул мне трубку. Для того, чтобы ее взять, я должен был подняться с кресла.

— Я не могу встать, — сказал я.

Гарик не стал спрашивать: «Почему?» Он поднес телефон, насколько хватило шнура, и поставил его возле меня на пол.

— Гарик у меня, — сказал я, не поздоровавшись.

— Скажи, что я скоро вернусь, — прошептал Гарик.

— Он скоро вернется, — повторил я.

Жена Гарика прислушивалась, как бы определяя процент правды в моем голосе.

Гарик взял у меня трубку и повторил жене все то же самое. Привычка врать и выкручиваться превратилась у него в безусловный рефлекс. Так же как у меня — ждать. И когда Гарик говорил правду, то вроде тоже врал. Он положил трубку и вздохнул с облегчением, будто удачно проскочил сквозь опасность.

— Ну ладно, я пойду, — задумчиво предположил он и действительно ушел.

Я с трудом добрался до постели и лег прямо в пальто. Боль во мне росла, набирала силу, и грозила сделаться непереносимой.

Я стал искать позу, чтобы приспособиться к боли. Потом лег на пол и принялся кататься.

Сколько прошло времени, я не помню. Но вдруг в какую-то минуту мне стало все все равно. Я понял, что умираю. Но и это мне тоже было все равно.

Человек не может смириться с мыслью о смерти, и поэтому мудрая природа опускает на него безразличие. Как самозащиту.

В литературе я читал, что перед смертью человек мысленным взором обегает свою жизнь. Я ее позабыл. Мне казалось, будто я плыву в океане на узком деревянном плоту. Мой плот чуть покачивается на волнах. Его все дальше относит от берега.