Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г. - Владимир Брюханов

Совершенно не случайно вплоть до 1861 года Катков числился III Отделением среди наиболее опасных противников режима. Ситуация 1860–1861 годов заставила Каткова изменить отношение к правительственной политике: как и Герцен, Катков был захвачен масштабом преобразований, на которые решился Александр II.

Но если подобные настроения у Герцена сохранялись немногим дольше, чем до апреля 1861 года, то у Каткова неопределенная пауза затянулась еще практически на год. Зато весной 1862 года Катков сделал выбор в пользу прекращения раскачки государственного корабля и необходимости сохранить основы нормального существования народа, не исключая и образованной его части.

Теперь Катков выступил в защиту правительства и обрушил критику и на лондонских эмигрантов, скрывавшихся в безопасности, и на их российских единомышленников, толкающих неразумную молодежь на нелепые действия и провоцирующих массовую отправку в ссылку и на каторгу.

Правительство немедленно оценило усилия неожиданного союзника. В частности, в июне 1862 года Катков (единственный редактор в России!) получил право открытой полемики с изданиями Герцена: во всей остальной подцензурной прессе запрещалось даже упоминать лондонских эмигрантов — типично российское решение дискуссионных проблем!

Окончательно (имеется в виду — в начале шестидесятых годов) чуду спасения от революции очень поспособствовал политический трюк, изобретенный М.Н. Катковым.

Именно Польское восстание поставило Герцена и Каткова по разные стороны баррикад: издатель «Колокола» решил приветствовать всякое поражение самодержавия, а его оппонент обратил всю свою прежнюю ненависть к помещикам российским теперь уже на помещиков польских.

В самом Царстве Польском крепостного права не было со времен Наполеона I, и Положение 19 февраля не задевало интересов ни польских помещиков, ни крестьян. Но оно ударило по порядкам, установившимся на широкой восточной полосе прежней Речи Посполитой — от Литвы до Бессарабии, где сохранилось множество польских помещиков; зато крестьяне там были отнюдь не поляки и в большинстве своем не католики.

Возбуждение одной группы польской шляхты тут же передалось остальным. Непосредственно в Царстве Польском шляхту поддержали и другие слои населения.

В польском движении с самого начала было много такого, что заметно раздражало русских, даже имеющих достаточно либеральные взгляды: «Аристократия польская и в своей революционной деятельности оставалась верною шляхетским традициям старой Польши; идеалом ее было — восстановление королевства Ягеллонов, тогда как противники ее мечтали о республике. Тем не менее партия Чарторыйских избегала явного разрыва с «красными», на которых она смотрела как на необходимое орудие для осуществления своих целей. Аристократы взяли на себя роль дипломатических представителей польского дела пред Европой. Живя в довольстве в разных столицах и наслаждаясь всеми благами цивилизованного общества, они старались загребать жар руками демократов; а эти, в свою очередь, при всей ненависти к аристократам, берегли их в двояких целях; от них и чрез них добывались денежные средства для поддержания восстания и самой эмиграции, а вместе с тем приобреталась и поддержка Европы. Только с помощью «белых» восстание в Польше могло сделаться вопросом европейским.

/…/ нельзя не отдать справедливости необыкновенной деятельности и изобретательности, с которыми велась польская интрига. Вожаки ее пользовались всеми путями, чтобы пропагандировать революционные идеи и подготовлять восстание. Повсюду у них были агенты и пособники, не исключая даже петербургских правительственных сфер. Полезнейшими орудиями их были ксендзы и женщины; притворство, низкопоклонство, лесть, клевета, мистификации — все оправдывалось патриотическою целью. /…/

Русские эмигранты, с Герценом и Бакуниным во главе, вошли в союз с польскими революционерами. /…/ Польские вожаки очень рассчитывали на помощь русских революционеров, уверивших их, что Россия находится уже в полном разложении, накануне общей революции, и что немедленно, как только поляки поднимутся, восстание распространится на всю Россию. Поляки верили, что сам Император не прочь отказаться от Польши и даже от западных губерний; что при первой демонстрации Франции Царь поспешит выполнить все требования польские. Подобные идеи были тогда в ходу в среде легкомысленной молодежи, не только польской, но и русской».[438]

19 июня 1862 года на нового российского наместника, прибывшего в Варшаву, тут же совершил покушение (к счастью — неудачное) некий портной Л. Ярошинский. Но ведь наместником этим был не кто-нибудь, а брат царя великий князь Константин Николаевич — надежда русских либералов!

Поводом для массового восстания стал назначенный на январь 1863 года призыв рекрутов-поляков в Российскую армию. Начало восстания вылилось в резню русских гарнизонов. Тут уж вовсе отвисли челюсти у большинства российских либералов, включая и молодых офицеров, прежде настроенных крайне оппозиционно — среди них числилось даже до сотни членов «Земли и Воли». Самым непроизвольным образом, обычной и естественной логикой вооруженного столкновения (в нас стреляют — и мы стреляем) они были втянуты в активное подавление восстания.

Осенью 1862 года руководители польского движения вели переговоры и с лондонскими эмигрантами, и с руководством «Земли и Воли» в России. Заинтересованность поляков в помощи поначалу гальванизировала уснувших было российских революционеров — теперь снова возобновилось издание прокламаций. Именно в это время в руководство тайной деятельностью полностью погрузился и Герцен, до того крайне скептически относившийся к возможностям российского революционного подполья. Герцен, Бакунин и Огарев развили бурную активность, еще не понимая, что тем самым дискредитируют и себя, и все дело революции в России.

Нужно отметить, что первым политиком, грамотно оценившим соотношение классовых сил в областях, охваченных восстанием, был сам Александр II. Уже в январе 1863 года он предложил Валуеву немедленно провести законодательные меры, направленные на улучшение положения тамошних крестьян.

Как и по всей России, в западной ее части действовало Положение 19 февраля 1861 года о временных обязанностях крестьян по отношению к помещикам: это был, повторяем, некий суррогат сохранения классической крепостной зависимости — власть помещика над личностью крестьян была немедленно упразднена, но трудовая повинность осуществлялась в виде прежней работы крестьян на помещиков в сочетании с их же прежней работой на своих участках. Позже должно было происходить полное и земельное, и правовое размежевание помещиков и крестьян, для чего и создавался специальный институт мировых посредников.

На деле положение о временнообязанных оставляло множество возможностей для угнетения крестьян помещиками и сохраняло значительную долю прежней кабалы — на этот отрицательный момент и рассчитывали Чернышевский и иже с ним, надеясь на крестьянское возмущение и восстание по всей России.

Со временем выяснилось, что временнообязанное положение не устраивает никого: крестьян — понятно почему, но вот тут-то и помещиков внезапно лишили такого эффективного инструмента управления, как воспитание нерадивых работников розгами на конюшне: 17 апреля 1863 года был принят гражданский закон, запрещающий телесные наказания по всей Империи. Одновременно были запрещены наиболее жестокие телесные наказания (кошки, шпицрутены, плети, клеймение) и в армии.

Александр II отчетливо понимал, что положение о временнообязанных ориентировано на удовлетворение интересов помещиков, а не крестьян — именно это положение он и предложил ликвидировать в западных губерниях, чтобы ударить по восставшей шляхте.

Валуев сработал практически мгновенно: необходимые законодательные корректировки были разработаны, обсуждены в Государственном Совете, приняты и утверждены царем. Уже 1 марта 1863 года институт временнообязанных был ликвидирован в Виленской, Ковенской, Гродненской и Минской губерниях; в июле того же года — в Киевской, Подольской и Волынской, а в ноябре — в Могилевской и Витебской губерниях.

10 декабря уже 1865 года вышел указ об обязательной продаже имущества лиц, административно высланных из Западного края.

Все эти меры в совокупности сразу сказались на отношении крестьян и солдат и к царской власти, и к восставшим помещикам; пострадали, естественно, и немногочисленные русские помещики западных губерний.

Еще в конце 1862 года в руки Каткова и его ближайшего соратника П.М. Леонтьева перешла аренда «Московских ведомостей», формально по-прежнему остающихся в собственности Московского университета. Катков, таким образом, фактически стал и редактором, и собственником газеты (Леонтьев сосредоточился на административно-хозяйственных сторонах функционирования издания). Тут-то и развернулась в полных масштабах деятельность Каткова-публициста.