Разумная жизнь - Мэри Уэсли

— Похоже, Флора никого не знает в Англии, кроме нас в Коппермолте и своей школы. Миссис Тревельян написала, желая узнать что-нибудь о Флоре. Мол, она сбежала с парохода в Марселе и ни слуху ни духу. Подозревают, что, может, ее сдали в дом терпимости, она же доверчивая, но я помню, что ты, и это весьма любопытно, на пару месяцев затерялся во Франции. По сумме очков выходит, что Флора… Так где она?

— Смешно. — И Хьюберт, наклонившись вперед, подбросил полено в огонь.

— Насколько я помню, мы заключили договор поделиться.

— Тогда мы были мальчишками, — неуверенно проговорил Хьюберт.

— Но наш пол не изменился. Мы оба хорошо поработали с Джойс.

— О, — протянул Хьюберт, — Джойс.

— Ты женился на Флоре? — спросил Космо.

— Женился? О Господи, нет. — „Она отказалась, разве не так?“ — Я не могу себе позволить жениться.

— Я сильно подозреваю, что отец с ней в контакте, — хитровато сообщил Космо.

— Твой отец? Ну и насмешил, — расхохотался Хьюберт.

— Матери это не кажется смешным, — едва не задыхаясь, сказал Космо. — Не могли бы мы немного разбавить это, пока не напились?

Хьюберт осторожно налил воды.

— Ну расскажи, в чем дело с твоим отцом. — И он сел, улыбаясь. — Твой достойный папаша, генерал.

— О, это было черт знает что за Рождество. Полный блеск климактерического взрыва. Начиная с рождественского завтрака и до самых святок: вопросы тихим голосом, бормотание в сторону, намеки — и все это на фоне всеобщего рождественского подъема. Нельзя же портить праздник. Мэбс и я чувствовали себя совершенно несчастными. Да перестань ты улыбаться. Ты такой же дурной, как Нигел и Генри.

— Но это же смешно. Твой взрослый папа… как мог он…

— Перестань смеяться! Если я тебе скажу, что там что-то есть?

— Да ничего там не может быть.

— Да есть. Ни Мэбс, ни я не видели его таким пристыженным и виноватым. А мы уже наблюдали столько маминых атак по подозрению, но это…

— Но ему же около шестидесяти.

— Шестьдесят шесть.

— Ну и…

— Говорю тебе, когда мама обвиняла его, он выглядел очень пристыженным. Все началось с того, что отец подарил ей подарки, но такие, которых он никогда не выбрал бы сам. Потом она получила письмо от этой миссис Тревельян и стала думать о Флоре, вспомнила, какая она была в Коппермолте.

— Ну ей же тогда было всего пятнадцать.

— Она знает. Когда мать читала письмо, она вспомнила последний вечер, помнишь, когда девчонки нарядили Флору „роковой женщиной“. Мама дала понять, не употребляя самого слова, что Флора — проститутка. И отец вышел из комнаты, будто услышал телефонный звонок.

— О!

— А во время рождественской службы в церкви, когда Мэбс и Таши притащили своих детей, мать была очень рассеянная, она шептала что-то отцу, его шея стала совсем пунцовой. Я сидел как раз за ними. „Милли, тише. Ради Бога, заткнись“, — говорил он совсем не в рождественском духе. Но она не унималась. Все Рождество она цеплялась к нему, а он путался в ответах. И вел себя не как обычно — не смеялся над ней. А она, сто раз возвращалась к письму и к Флоре. „Это твоя подружка Роуз навязала ее нам, я никогда не имела никаких дел с Роуз”. А отец: „Так мы сейчас не ее обсуждаем”. И потом все дни она рычала, как Бутси на кость. „Когда я приглашала ее тем летом, я не думала, что она из этой породы девиц. А когда Мэбс и Таши одели ее, стало ясно, что она настоящая проститутка”. А ночами мать совсем извела отца. Никто не мог ничего с ней поделать. Отец пил больше обычного, набрасывался на графин с виски сразу после ужина. Потом, когда мы, слава тебе, Господи, шли спать, то слышали, как она вопила: „Ты встречался с ней в Лондоне! Перестань лгать! Я знаю, что ты встречался!”

И Хьюберт открыл рот.

— Отец сказал: „Если ты хочешь знать, да, я встречался”, — сказал ужасным ледяным голосом.

— И?

— Спал в своей гардеробной; он никогда этого не делал, разве когда болел. Он ведь обожает мать. День на святки был холодным, и они не разговаривали. Оба выглядели совершенно несчастными. Я вспомнил, как ты спешил, когда брал машину. Не очень-то похоже на тебя, и я решил проверить.

— Глупый старик, — сказал Хьюберт. — Он все выдумал. — И плеснул виски Космо и себе.

— Если он выдумал, — сказал Космо, — значит, ты ее прячешь где-то здесь. Где она? Наверху среди обгоревшего хлама?

— Нет, — покачал головой Хьюберт. — Нет. Она вышла. Сказала, что хочет подумать. — Он лег на спину и закрыл глаза.

— Ты ублюдок, — сказал Космо. — Когда она вернется?

— Не знаю. Обычно она гуляет часами.

— А о чем ей надо подумать? Ты что, обидел ее?

— А почему я должен обидеть ее? — голос Хьюберта стал агрессивным. — Я люблю ее.

— Я люблю ее, — сказал Космо.

— Ну не начинай сначала. О чем нам надо подумать, так это о том, кого она любит.

ГЛАВА 44

Песок по линии прилива замерз. Следы Флоры отпечатались на заснеженной норке, когда она прошла к воде. Море лежало перед ней цвета сплава олова и свинца и было плоским.

Хьюберт проснется и найдет ее записку на кухонном столе. Она пойдет покупать продукты, знакомиться с окрестностями и звонить.

Она написала коротко: „Я пошла гулять. Флора“. Он будет ждать ее. Она не написала: „Мне надо подумать, придумать что-то и решить“. Но когда оказалась одна на пляже, поняла, что именно это ей и надо попытаться сделать.

Флора наблюдала за чайками, охотившимися за рыбой, кружившими над морем в утреннем зимнем рассвете, прислушивалась к их одиноким крикам. У кромки воды она закуталась в пальто, подняла воротник и проследила за парой бакланов, низко летевших над водой в сторону горизонта, навстречу розовой заре. Было холодно. Между линией неба и моря плыл корабль, может быть, в Индию.

— Куда мне податься? — громко крикнула она. — Я не могу оставаться здесь.

Бредя вдоль воды, Флора вспоминала последние дни в Пенгапахе. Дни, которые так отличались от бурных недель во Франции и когда, слушая Хьюберта, она чувствовала, что их мысли и эмоции переплетаются, как ночами сплетаются их тела. Когда они приехали сюда, она как бы стояла в стороне, наблюдая за Хьюбертом, открывающим реальность своего наследства. Она смотрела на него, сравнивая действительность с выдумкой. Готовый к разочарованию, он сначала подозрительно осматривался, чтобы в случае чего дать отпор, но постепенно его охватывал восторг, горячность, он увидел, какое это замечательное место, и, очертя голову кинулся в него, подчинился его очарованию.

Она ничего не имела против того, что Пенгапах оттеснил ее от Хьюберта, она наблюдала за ним с нарастающим отчуждением, которого он не замечал. Они детально изучили Пенгапах, обошли все границы имения, поговорили с пожилой парой, миссис и мистером Джарвисами в деревне (они работали на кузена Типа).

— Старый мистер Виндеатт-Уайт был настоящим джентльменом, — сообщили они, — истинным джентльменом был мистер Хьюберт. — И смеряли взглядом молодого Хьюберта, размышляя, будет ли новый мистер таким. Не сразу, но в конце концов.

Хьюберт не заискивал перед ними, и они это оценили, согласились кое-что делать по дому, иногда разжигать камин, чтобы дом не отсыревал, держать в порядке сад, как при кузене. Кузен, как теперь стало ясно, в последние годы изредка приезжал сюда, предпочитая застревать в своем клубе в Бате.

— Он не любил, когда что-то переставляли в доме. Он приезжал в хорошую погоду для разнообразия полистать книги, посмотреть почту, но в основном это были открытки, и не так уж много.

Хьюберт, пытаясь не попасться на приманку поболтать, перешел к делу. Он сказал, что станет приезжать, когда сможет. Что ему надо зарабатывать на жизнь, а работа уводит его за границу.

— Да, — кивали Джарвисы, — вот как!

И Хьюберт сказал, что он хотел бы, чтобы его друзья бывали здесь даже без него. Что они заедут за ключами к Джарвисам. Ему неприятно, что дом пуст, так пускай хотя бы порадуются другие. Вот его кузина, мисс Тревельян, она станет часто бывать здесь, они кивали, оглядывая Флору, прикидывая, насколько она значимая часть семейства.

Конечно, думала Флора, невольно почувствовав, что можно выпрыгнуть на свободу, а Хьюберт ничего не замечал. Он вел себя, как будто она часть всего происходящего и само собой разумеется, что она его собственность и вполне впишется в его планы. Он позвонит поверенному, скажет, чтобы приготовили деньги для выплаты пожилой паре и чтобы после этого разговора они бы получили письмо с уведомлением. „У него сильные деловые качества, — подумала Флора, — и деловой вид, как и во время занятий любовью. Нельзя сказать, что это не здорово“.

— Прекрасно! Прекрасно! — закричала она небу и камням у подножия скалы. А кузен Тип одобрил бы Хьюберта? Ему понравилось письмо на русском? Не было ли Хьюберту стыдно за открытки, которые он столько лет посылал, чтобы поиздеваться? И, наконец, уверен ли Хьюберт, что она вернется с прогулки?