Ур,сын Шама. Фантастический роман - Евгений Войскунский

Грянули аплодисменты.

Возвратив часы владельцу, лилипут опять пошел вдоль барьера. Кто-то протянул ему авторучку, но Иван Сергеевич пренебрег ею: увидел, как из задних рядов передавали из рук в руки фотоаппарат.

— Осторожно только, не разбейте! — крикнул сверху обеспокоенный голос.

Артист Уриэль был осторожен. Фотоаппарат, поплавав в воздухе и очертив замысловатую петлю, тихонечко, без стука опустился на стол. Потом взмыла вверх дамская сумочка. Неловким увальнем подпрыгнул и завис над столом пузатый портфель, да вот беда: его владелец забыл защелкнуть замочек, и из портфеля вывалилось содержимое — книга, мохнатое полотенце, коробка крекера «Здоровье». По цирку прокатился смех.

Опять умолкла музыка, приугас свет. Нарастала зловещая барабанная дробь — цирковой сигнал, возвещающий, что сейчас будет нечто опасное, необычайное, самое-самое главное…

Отчетливый голос из динамиков объявил:

— Кто желает подвергнуться непосредственному телекинезу — просим на манеж!

Тишина. Тут всегда возникала заминка: уж очень рискованно… Ур стоял в конусе света, терпеливо ждал.

— Просим желающих, — повторил голос. — Опыт совершенно безопасен.

В одном из секторов произошло движение — кто-то спускался по ступеням. Метнулся прожекторный луч, и все увидели: через барьер перелезала тоненькая девушка в бело-розовом брючном костюме. Лилипут поспешил к ней, подвел к Уру.

Теперь они стояли на расстоянии трех шагов друг против друга. Девушка слабо улыбалась, в ее прозрачных глазах была растерянность. Поблескивали в маленьких ушах зеленые сережки. Эти сережки мешали Уру сосредоточиться. Прибывал свет, оборвалась барабанная дробь, а Ур все стоял неподвижно, не начиная опыта. «Зачем она вылезла со своими сережками?» — с досадой подумал он, узнав девушку.

В рядах зашептались, задвигались. Иван Сергеевич беспокойно взглянул на Ура.

Девушка вдруг испугалась: уж очень тяжелым, давящим стал взгляд артиста Уриэля, уж очень изменилось его лицо. Неживым, каменным оно стало каким-то…

В следующий миг она, тихонько ойкнув, оторвалась от мягкого ковра. Беспомощно взмахнув руками, она медленно-медленно поплыла по воздуху метрах в двух от манежа. Вправо… влево…

— Не бойся, — услышала она тихий шепот. — Держись свободней.

Может, ей почудился этот шепот? Но стало немножко легче. Даже приятен был полет. Склонив голову, она посмотрела на артиста Уриэля. Сейчас он казался ей сверхъестественным существом, этот человек со сверкающей кожей и тяжелыми, налитыми силой буграми мышц, и ей не верилось, что всего несколько часов назад он неловко сидел за маленьким детским столиком и ел картофельный салат…

Сколько продолжался ее полет? Минуту, две? Вдруг она ощутила под ногами ковер, лежавший на мягких опилках манежа. Теперь она стояла, беспомощно улыбаясь, а вокруг бушевал прибой аплодисментов, восторженных выкриков. К ней подошел лилипут, чтобы отвести на место, и она благодарно улыбнулась Ивану Сергеевичу за его ободряющий шепот.

Рукоплескания не ослабевали. Ур стоял, еле заметно кивая то в одну сторону, то в другую. Никак не мог он выучиться делать зрителям положенный цирковой «комплимент» — не получалось у него с поклонами. И он уже повернулся было, чтобы уйти с манежа, как вдруг раздался из рядов громкий, излишне громкий голос с нехорошей хрипотцой:

— Одну минуточку, гражданин артист!

Стихли аплодисменты, все взоры обратились к вставшему в шестом или седьмом ряду дядечке в соломенной шляпе и желто-зеленой рубахе навыпуск.

— Одну минуточку, — провозгласила соломенная шляпа. — Тут ясность внести надо. Она — ихняя знакомая. Она официантка с детского кафе, где гражданин артист с лилипутом с этим обедают. Я сам видел.

— Ну и что? — крикнул кто-то.

— Минуточку, я не кончил! — строго сказала шляпа. — Она подговоренная. Заранее у них условлено. Жульничество это!

Цирк загудел.

— Ну, обедает там — что из этого?

— Знакомых поднимать нельзя, что ли?

— Точно, фокус все это! Зеркала у них спрятаны! А она тоже циркачка!

— Обман, обман!..

Иван Сергеевич сорвался с места, побежал к микрофону, но тут увидел, что форганг забит артистами, вышедшими на шум. Сияли золотые кудри дрессировщицы Марины Морской. Величественный шпрехшталмейстер протолкался вперед и уже поднес к устам микрофон, чтобы успокоить, унять разыгравшиеся страсти, но тут произошла неожиданность.

Будто реактивной тягой выбросило гражданина в соломенной шляпе из амфитеатра. Он взвился над головами соседей, закричал дурным голосом, замахал руками и ногами.

Ур резко повернулся и, пошатываясь, пошел к форгангу. В тот же миг скандальный гражданин упал ничком на ковер. Быстро оглядевшись, он под громовые раскаты хохота пополз на четвереньках к упавшей во время полета шляпе и обеими руками натянул ее на голову.

После представления Иван Сергеевич поспешил в гостиницу и, не заходя к себе, постучался в номер Ура. Ответа не последовало. Иван Сергеевич толкнул дверь, она поддалась.

В номере было темно, лишь сквозь окно и раскрытую балконную дверь сочился пепельный свет ущербного месяца. Иван Сергеевич разглядел темную фигуру на кровати.

— Ур!

Тот не шевельнулся, не ответил. Иван Сергеевич испугался. Кинулся к тумбочке, нашарил кнопку настольной лампы.

Ур поморщился от вспыхнувшего света. Он лежал навзничь на кровати, одетый, только туфли скинул.

— Живой, — сказал Иван Сергеевич. У него отлегло от сердца, он сел на стул. Коротенькие ножки не доставали до пола. — Эх ты, человек-гора. Чем тебе помочь?

— Ничего не надо, — тихо проговорил Ур. — Свет потушите.

Лилипут выключил свет. Он знал, что у Ура бывают приступы слабости, головной боли. Знал и то, что помощи в такие минуты Ур не принимал никакой. Просто должен был отлежаться.

— Как же это ты — на таком расстоянии, а? Метров двадцать было до того дядечки, не меньше… Ну, лежи, отдыхай.

— Не уходите, Иван Сергеич.

— Как хочешь… Помолчим или рассказать тебе чего?

— Сколько людей на свете… и все разные, — прошептал Ур. — Почему так?

— А иначе и быть не может. У собак и то разные характеры, спроси вот у Машки, она понарасскажет тебе. Так что уж о людях-то?

— Такая пестрота… — Ур словно с самим собой говорил. Скрещиваются, сталкиваются… расшибаются друг о друга…

— Не пойму, чего ты бормочешь. Кто расшибается?

— Огромный пестрый цирк… и у каждого свой номер…

— Вот это точно, — уловил ниточку мысли Иван Сергеевич. — У каждого человека свой номер, а вернее — утверждает он себя по-своему в жизни. Я-то не показателен, неудачная особь, а и то делаю свой номер. Даже хобби себе заимел — роюсь в старых книгах, строчу в толстых тетрадях — радуюсь. Ну, а нормальные люди-то? У них у каждого по нескольку номеров бывает.