Всадник - Анна Одина

– Какие еще «вы»? Кто бы вы ни были, ваш хрустальный шар подернулся дымкой, – неприветливо отозвался всадник, отбросил курительную палочку и положил руку на рукоять меча. – Ваш рожденный ползать народ знает меня довольно давно. У самых старых на хребтах остались шрамы.

– Наш «народ» – это не змеиные наездники, – возразил рогатый старик, буднично постучав палкой по земле. – Нам они враги, как узнику враги часовые на стенах, а тебе, возможно, союзники. До них нам нет дела: чем скорее ты покончишь с ними, тем лучше. Зачем ты пришел?

– Мне – союзники? Что за нонсенс. Я пришел забрать чужого ребенка, взыскать старый долг и закончить дело о Фронтире, начатое очень давно. Ты хочешь мне помешать?

– Это в моих силах, – сказал старик и без дальнейших рассуждений метнул свою жуткую палку в Делламорте. Тот без усилия рассек ее пополам, когда обнаружил, что они превратились в проворных, скользких серо-черных змей. Он продолжал поражать их, но очень скоро понял, что змеи умножались, как головы лернейской гидры – с той лишь разницей, что новые появлялись и без его участия. Змеи сковывали его движения, опутывали конечности, причудливо переплетались и, образуя бесконечные живые веревки, заслоняли белый свет влажно шуршащими телами.

«Это тебе за детей эфестов», – подумал магистр, прежде чем окончательно потеряться во тьме. Видимо, он слишком долго верил в свое везение или ему действительно слишком долго везло. Видимо, мир, который он считал плодом своего воображения, был – как и его воображение – отягощен чем-то, в чем он не отдавал себе отчета, чем-то, о чем не смог или не хотел подумать. А может быть, то самое роевое сознание, что создавало «коллективный неразум» наездников, оказалось сильнее него. Система задалась целью уничтожить уничтожителя – не просто исторгнуть из себя, как в прошлый раз, а вытравить вовсе, и наконец-то собралась с силами.

…На другом конце мира, в другом мире, в другое время и в другой жизни существовала страна, ремесленники которой умели делать такие шары, поколениями вырезая узоры в одном и том же куске слоновой кости. Шары прокручивались друг в друге, их рисунок не повторялся, и цели в них не было никакой – только триумф трудолюбия и мастерства, игрушка для рук и праздного ума. Разглядывать такой бесконечный шар можно было до бесконечности: крутить его, нежить пальцы гладкостью слоновой кости, маленькой рукотворной вселенной.

Вот и этот шар переливался, черный – потому что только такой мог заключить в себя человека с черными глазами и волосами, одетого в черное. Его не было видно внутри. А может быть, его уже и не было там и он слился с переливающимися длинными телами, составлявшими шар. Нельзя сказать, что этот человек не заслужил заключения. Нельзя не признать: бывают такие заключения, которым любое существо, наделенное сознанием, предпочло бы смерть.

Многие верят, что можно победить ужас при помощи хорошо сфокусированного усилия воли. Будто бы достаточно твердо сказать кошмару: «Я не верю в тебя!» – или представить цветущий весенний луг с бегущим по нему рыжим ирландским сеттером, и порождения тьмы исчезнут. Спящий разум проснется, чудовищ унесет утренним бризом. И сколь бы ни был пригоден этот способ для обыденных кошмаров, в ситуации, где оказался наш герой, он не действовал. Винсент Ратленд сколько угодно мог полагать, что Ур – и особенно Рэтлскар – были созданы сознанием и подсознанием его семьи, а значит, «на самом деле» не существовали. Даже если это было и так – мало ли не существующих вещей, губящих людей так же легко, как мельничные жернова в труху перемалывают зерно? Никто никогда не измерял в диоптриях близорукость безответной любви, не поверял вольтметром напряжение бессильной ненависти. Но их жертв от этого не становится меньше, а ведь и в янтарном взгляде первой находят люди утешение, и в маслянистой черноте второй. Что ж говорить о целом мире, кто возьмется мерить его критериями реальности? И сознание, и подсознание созидателя были слишком сильны: изнанка его созидательного начала, его теневая сторона настолько исполнилась голодной тьмы, что грозила поглотить в этом инь-яне последний слабый лепесток белого света.

Гексенмейстер остался один, если не считать компаньонами сотни оплетавших его длинных тел, оснащенных ядовитыми зубами. Как просто упустить, отпустить сознание. Дать ему уснуть в холодном снегу, позволить отравиться ядом; не быть. Бывают кошмары, выход из которых через «не быть» представляется желанным, и это был именно такой кошмар. «Кажется, я устал, – скользнула предательским аспидом холодная черная мысль. – Во мне слишком много яда, и дело не в том, что не осталось крови. Не осталось воли».

В рукаве его не оставалось ни одного козыря. Ни убийственной музыки, ни возможности дотянуться до клинка, ни… ни одного светлого пятна, из которого можно было бы зачерпнуть силы, сознание.

«Похоже, инсургенты меня ничему не научили», – подумал гексенмейстер последнюю мысль и – перестал.

– Ты хотел видеть нас?

– Выходит, хотел.

– Что ж, вот и мы. Ты должен был погибнуть на равнине. На то и был расчет – послать тебя по неверному пути на верную смерть. Но тебя помнят, тебе верят и тебя ждут. Тень, этот прилепившийся к твоим стопам никогда не существовавший Всадник, спас тебя, как спасает символ веры.

– Ни спасать, ни ждать меня некому.

– Все, кто были с тобой, никуда не делись. Просто ты настолько привык все делать сам, что так и не научился оглядываться по сторонам. Но все созданное возвращается к своему создателю, всадник.

– Это не пугает меня.

– Почему?

– Потому что у меня есть разум, а все вы – лишь его кривое разбитое зеркало, его опиумный сон.

– Даже если так, чем это поможет тебе?

– Тем, что любой сон когда-нибудь кончается; кончится и этот.

– Смерть – тоже сон, но смерть не кончается.

– Для умершего. Но чужая смерть кончается для тех, кто продолжается. А я чужой для смерти: уже умирал, но вернулся живым.

– Из этого сна ты выйдешь мертвым.

– Выйду, это важнее всего.

– Зачем ты пришел? Чтобы заснуть с безжизненными? Ведь все уже случилось много лет назад. Территории разграничены, договоры заключены.

– Сроки договоров истекают. И теперь пора уничтожить все это: мир, дошедший до абсурда, змеиную болезнь и наездников, сундуки с кошмаром, похищенных детей, ночной террор. Зло не разграничивают по участкам, как дачный поселок. Оно стекается в одну территорию зла, образует ледяное озеро на дне ада.

– Ты пришел уничтожить то, что знаешь, а не завоевать новое. Но это не меняет дела.

– Здесь есть что еще завоевывать?

– Теперь ты уже этого не узнаешь. И да, этот мир исчерпал себя – он слишком давно паразитирует на теле, которое ему не принадлежит. Ведь и до Ордена ты бывал здесь – в других обличьях, в других телах, под другими именами. Неужели ты не помнишь их? Неужели не знаешь правду о Заточении?

– Не было никаких прошлых жизней: все это грошовый мистицизм.

– Тогда следует оставить тебя здесь… Лучше осведомленный враг, чем нечаянный друг.

– Друг? You wish[133]. Кто такие «вы»?

– Для человека, вплетенного в клубок змей и подвешенного во тьме, ты слишком уверенно торгуешься. Скоро в тебе не останется крови – будет один яд.

– Тем хуже для всех.

– Ты пришел сюда за мальчишкой? Хотел занять его место? Зачем он тебе?

– Не люблю, когда похищают детей.

– Чужих?

– Своих у меня нет.

– Or so you prefer to think[134]. Ты не умираешь. Какие еще перья у тебя под чешуей?

– Scar tissue, which is invincible.

– But inside is a mortal man doomed to die.

– You wish[135].

VII. Возмездие

1. Ваэт возвращается

Они построили корабли и отправились в путь. Они откуда-то знали, куда плыть, – как будто их кто-то позвал. Давно забывшие воду, ничего не понимавшие ни в мореплавании, ни в кораблях, ни в течениях и розе ветров, Дети эфестов, словно изогнутая ветка в руке лозохода, устремлялись туда, где находился их враг. Враг был здесь. Не в том чужом простом мире, где пытался найти и уничтожить его Раки Однажды Убитый, и не на вымершем материке, где дееспособными оставались только они – Дети эфестов. Он был в Рэтлскаре, на своем острове. Он мог быть только там. Месть направляла их, гнев надувал их паруса. Они должны были его уничтожить, и они уже были близко.

Пока магистр мерил небытие в адском заточении, корабли Детей подошли к острову. Город замер, как замирает лягушка перед змеей. Никто из жителей Рэтлскара не помнил подобных кораблей, никто не видел их с самого времени основания, а основание осталось далеко и давно, в летописях. Что значат такие большие суда? Кто эти пришельцы? Зачем им эта морская осада?

Шесть фрегатов стояли на некотором отдалении от острова веером, как будто нацелив острые носы на крепость, и люди, несколько дней назад обещавшие новому военачальнику при необходимости «пойти за войной», с ужасом гадали, не настало ли это время.