Прости меня луна (СИ) - Абалова Татьяна Геннадьевна "taty ana"

Воспаленный мозг рисовал картинки одну страшнее другой: то как пошатывающийся Ветер входит в воду, и она смыкается над его головой, то как где-то там, в клубящейся мгле, три пса терзают бесчувственное тело Лозы.

— Не думать, не думать!

Тилля сдернула со стола скатерть и сложила в нее вещи.

«Эх, новую так и не купили».

И тут же села на пол, закрыла лицо ладонями и разрыдалась, жалея себя, сгинувшего Ветра и гордого Лозу, который всегда был рядом, а теперь…

— Я скучаю по тебе, Саардис…

Дотянувшись до горшка на печи, в который Лоза складывал монеты, нечаянно смахнула пожелтевший от времени лист бумаги. Подняв с пола, развернула рисунок, помня до мелочей, кто изображен на нем. И как ей мог нравиться этот слишком длинный нос? А губы? Разве же это приветливая улыбка? Усмешка, которая делает выражение лица брезгливым.

«Ты все время надо мной смеялся, а я, дурочка, думала, улыбаешься мне…»

Вздохнув, Тилля сложила рисунок Генриха и сунула за ворот.

«Теперь-то уж точно не вывалится».

Луна взяла с собой истершийся листок только потому, что он оказался единственной вещью, которая напоминала о доме, о ней самой, прежней. Наивной и мечтательной. Сейчас даже не верилось, что когда-то она звалась царевной и готовилась выйти замуж за наследника Эрии.

Отогнав мысли, которые навевали непрошенные слезы и жалось к себе, Тилля пересчитала монеты и ссыпала их в холщовый мешочек. Надежно привязав его к поясу, накинула плащ, оставшийся от Лозы. Он пах пылью дорог и свободой. В кармане нащупала браслет, который для бахримана смастерила Даруня.

«Он что, его дома оставил?»

Вспомнился горький поцелуй и дрожь тесно прижавшегося тела. И стало понятно, почему Лоза сумел открыть портал и увести с собой собак.

Царевна, прощаясь с домом, присела на скамью у окна, и только сейчас заметила, что вместе с Ветром пропали одеяло и… кошка, которая так любила лежать в ногах у спящего.

«Как я могла забыть о ней?!»

— Кисятушка? Кис-кис-кис, — позвала Луна, с болью осознавая, что мурлыка не отзовется. Была бы здесь, давно бы уже крутилась под ногами, выпрашивая еду.

«Собаки напугали, или ушла вместе с Ветром?»

Но кому нужна чужая кошка? И зачем старое одеяло, когда на гвозде висит плащ Лозы?

Теперь не оставалось сомнений, что на остров пришли именно за Ветром. А вот с ней и Саардисом не церемонились — натравили собак-убийц и дело с концом.

«Кто же ты такой, Ветер?»

Луна, не решаясь сделать последний шаг, постояла на пороге, позвала кошку.

Но нет, ничего. Ни шуршания в кустах, ни мяуканья.

Притворив дверь чурбаком, Тилля пошла к лодке, которую по обычаю привязывали у мостка за домом. Еще раз кликнула кошку.

Впервые в жизни царевна осталась совсем одна.

Выйдя на большой тракт, Луна подсела в телегу, едущую на север Лунного царства. Поближе к столице, поближе к отцу.

Она долго колебалась, стоило ли ей объявляться во дворце, где ей могут быть не рады. Но главное, что останавливало царевну — боязнь за жизнь близких. Теперь она знала, какими методами пользуется Зло. В нем не было и капли сострадания к безвинным людям. Для достижения своей цели оно шло напролом.

Знать бы еще, какую цель оно преследует, и под какой личиной прячется.

Остановившись на постоялом дворе в довольно оживленном пригороде, где можно было затеряться среди торгового люда, путешественников и, чего уж скрывать, разного сорта шарлатанов, Луна прежде всего попросила у хозяина бумагу и писчие принадлежности. И пусть качество их не соответствовало статусу того, кому она намеревалась написать, но так даже было лучше. Меньше вопросов, меньше внимания.

Запечатав сургучом, отдала шустрому мальчишке, из числа тех, кто постоянно крутится на виду, выискивая хоть какой-нибудь способ заработать.

— Найди тех, кто везет товар в имение князя Вышегородского, попроси отдать письмо его сыну Константину.

— Ты, девка, видать, умом тронулась? — мальчика сплюнул через щель в зубах. Таких мальцов сразу видно — бедовые, а потому частенько ходят битыми. Вот и сейчас царевну будто хлестнул словом «девка», и захотелось встряхнуть парнишку как следует, чтобы думал, с кем разговаривает.

«А, впрочем, с кем?»

Коса уложена на деревенский манер, платье хоть и пошито по фигуре, ткань простая, колючая, на ногах сбитые башмаки. Да и руки… Таких только стесняться. Мало заскорузлые от возни в ледяной воде, так еще и со сломанными ногтями, из-под которых просто так грязь с частицами крови Лозы не вычистишь. Разве что сдернуть с мясом.

— Как тот же самый дядька Пафир, что Вышегородским мясо поставляет, попрется княжича искать? «Не подскажете ли, любезнейший, где тут молодые баре ошиваются? Мне бы им любовное послание передать».

— Ты говори да не заговаривайся! — Луна побагровела лицом, но вовсе не от гнева. Поняла, что мальчишка прав.

— А то что? За уши отдерешь? Ты, глупая, спасибо должна сказать, что подсказываю. Иной гонец деньгу с тебя сшиб бы, а письмецо в отхожее место скинул. Сидела бы, куковала, неизвестно чего дожидаючись… — малец хоть и гоношился, настраивал голос на мужицкий бас, но совершенно по-детски шмыгал носом. Обувка плохая, шапка драная, на руках цыпки.

— Да, прости, не подумала, — Луна вздохнула, осознавая, что таким способом письмо не доставят ни до Костюшки, ни тем более до отца. Ее друзья-разбойники — ее ватага из такого далекого детства, позови, откликнулась бы, но вот к кому из них обратиться? Да и нет в них прежних качеств сорванцов, способных через забор сигануть или мышью под окна нужного человека пробраться. Выросли, а, может, уже и семьями обзавелись. Все-таки пять долгих лет за спиной. И пока не желала она никому признаваться, что жива. Нечаянное слово, радостный вскрик, и пойдет молва, которую не остановить. А там и Зло подкрадется, начнет допытываться. Нет, лучше так передать, чтобы для гонца остаться безымянной. Девка и девка.

— Ну, назовешь кого из слуг? Сама разуметь должна, к ним-то проще подойти-поздороваться.

— Садовник! Старик, — вспомнила царевна того, кто чуть не выпорол ее за ворованные яблоки. Он не осмелится не передать письмо. Ведь опустилась рука с хворостиной, когда Костюшка Вышегородский — птенец желторотый остановил его. — Ему можно отдать. Только не знаю, жив ли? А больше нет никому доверия.

— Понимаю, — мальчишка деловито принял письмо, монету попробовал на зуб, потом сунул ее за голенище, — не маленький.

— А как звать-то тебя? — спохватилась Луна. Плохой из нее переговорщик. — И где найти?

— Вахрятка я, сын вдовы Лупневой. Мать тут уборкой занимается. Слышь, ведрами гремит? Пошел я, помочь надобно. А то надорвется.

— Ступай. И спасибо тебе Вахрятка.

— Спасибом не отделаешься, — мальчишка потрогал, крепко ли сидит на бумаге печать, потом сунул конверт за пазуху. — Как только весть получу, что письмецо в руку барчуку передано, вторую деньгу отдашь.

— Жадный ты, Вахрятка, — шутя упрекнула Луна. Нравился ей мальчишка. Своим деловым подходом к поручению, стремлением помочь матери, проскользнувшей в его словах любви к ней, вдовой.

— Не жадный. Разумный. Я первой монетой мяснику Пафиру за помощь отплачу, иначе в следующий раз не откликнется.

Глава 33

В ожидании ответа от друга детства, Луна не хотела выходить за пределы постоялого двора, хотя знала, что шустрый Вахрятка ее отыщет всюду. Завтрак и обед ей принесли в комнату, но к вечеру одиночество, сдобренное слезами и жуткими воспоминаниями гибели Лозы, страхом за жизнь Ветра и волнением по поводу исхода последней задумки, стало тяжким, навевающим всякие нехорошие мысли, поэтому царевна спустилась в общий зал. Туда где люди, туда, где кипит жизнь.

На ее счастье, жизнь кипела только во второй половине залы, где собралась шумная компания, отмечающая, судя по выкрикам и пожеланиям, выгодную сделку. С той стороны, где Луна заняла стол, было немноголюдно: несколько постояльцев, определить которых позволило отсутствие верхней одежды, и семейство с детьми, ожидающее смены лошадей.