Марий и Сулла - Милий Езерский

— Да, — медленно выговорил Митридат, и в его прищуренных глазах мелькнула насмешка.

— Верю царскому слову, — поклонился Сулла и пожал протянутую руку. — Прикажи, великий царь, вывести двух изгнанников: Ариобарзана и Никомеда…

Гордый потомок Ахеменидов исполнил просьбу Суллы, и когда оба царя приблизились, он вежливо поклонился Никомеду, а к Ариобарзану повернулся спиною.

— Он не рожден в пурпуре, — сказал Митридат Сулле, — это не царь, а раб.

— Я беру их и полагаюсь на твое слово. Митридат, — кивнул и молча пошел рядом с Суллою.

Хотя разговор не был скреплен подписями, Сулла не сомневался, что Митридат выполнит все условия.

На другой день царь выдал семьдесят кораблей и отплыл в Понт. С ним уезжали греки, его приверженцы, предпочитая гостеприимство побежденного, чем сомнительную милость победителя.

Стоя на морском берегу, легионарии плакали от бешенства, видя, что Митридат, смертельный враг Рима, уплывает от них. Они ругались, проклиная понтийского царя, а Сулла спокойно стоял, опершись на меч, и в его глазах было удовлетворение.

— Что вы кричите и возмущаетесь? — воскликнул он. — Эта земля — не Италия, эти волны не смывают берегов родины, и разве вы не хотите вернуться к своим ларам, обнять близких, зажить спокойной жизнью, охраняя своего императора?

VI

Узнав, что Фимбрия, оставленный войсками, бросился на меч в пергамском храме Эскулапа, Сулла вернул Вифинию Никомеду, а Каппадокию — Ариобарзану и отменил в азиатской провинции свободу рабов и уничтожение долгов, дарованные Митридатом.

Возмущенные города восстали, и Сулла жестоко подавлял бунтовщиков. Осада городов, взятие их приступом, грабежи, продажа жителей в рабство — всё это стало обыденным явлением. Затем последовали кровавые суды в Эфесе, казни «каппадокийских сторонников.[34] А пираты грабили азиатское побережье, и Сулла не препятствовал им.

Римское войско зимовало в цветущих городах, пьянствуя и развратничая. Каждый воин, живший у горожаина, получал от него ежедневно шестнадцать драхм, обед для себя и своих приглашенных, а центурион — пятьдесят драхм и две одежды: домашнюю и выходную. Население роптало, но воля императора была законом.

Сулла вел прежний образ жизни: устраивал пирушки, имел десятки любовниц. Базилл и Хризогон, любимцы проконсула, рыскали по городам, выискивая ему юных и красивых гречанок. А сам император жил в Эфесе, и его высокую фигуру часто можно было видеть на улицах.

За ним следовали два-три легата, зорко охраняя его от возможного покушения (ненависть к императору увеличивалась с каждым днем), но Сулла, уверенный в своем счастливом будущем, казалось, никого не боялся.

Однажды он созвал нотаблей азиатских городов. Простас был ярко освещен. На столах красовались цветы. После речи проконсула ожидалось пиршество.

Когда Сулла вышел из таламоса, нотабли встали и низко поклонились. Император приветливо кивнул и сказал:

— Я созвал вас, начальники, по важному делу. Рим, в своем бесконечном милосердии, соглашается помиловать мятежные города на следующих условиях: немедленная уплата запоздалой дани за четыре года, общая пеня в двадцать тысяч талантов в покрытие расходов по войне и упорядочению провинции, а для того, чтобы облегчить взимание дани, я разделил провинцию на сорок четыре округа, по источникам дохода…

Нотабли молчали, только один из них, старик, осмелился возразить:

— Император, Азия не выдержит такой дани… Города принуждены будут искать помощи у ростовщиков или отдать в залог театры, гимназии, портовые права… Народ обнищает… Сжалься, император!

— Нет, — твердо ответил Сулла. — Вы поддерживали Митридата и заслужили наказание. Никто не посмеет сказать, что я несправедлив. Разве я не даровал нескольким городам свободу, не назвал жителей их «друзьями и союзниками римского народа»? Разве Илион не поднят из пепла и Родос не получил земель и данников? Сторонники Рима не ропщут, а радуются вместе с нами! А ты, старик, — обратился он к нотаблю, — позаботься лучше о своевременном внесении дани, иначе — клянусь богами — тебе придется подумать об уплате мелкой монеты Харону!

— Воля твоя, — поднял голову старый нотабль, — но прошу тебя: освободи меня от грабежа народа!

— Что ты сказал? Я не ослышался? Эй, Базилл, объясни безумцу, что грабеж и наказание — вещи разные…

Побледнев, нотабли молчали.

— Прикажешь? — спросил Базилл, взглянув на Суллу и подходя с поклоном к нотаблю.

— Чего ты от меня хочешь? — крикнул старик. — Если мой язык выговорил глупость, пусть император простит! Но я готов повиноваться воле…

Базилл взглянул на Суллу. Взгляд императора был настойчив, и когда, через несколько минут, из сада донесся вопль, нотабли вздрогнули.

— Успокойтесь, дорогие гости, — сказал проконсул, — и садитесь за стол. Ничего страшного не случилось. Старый болтун откусил себе язык.

Наступила тишина.

Во время попойки Сулла обратился к Лукуллу»

— Дорогой мой, дело мое завершено. Правителем Азии я назначаю Мурену, а тебя — квестором. Пора мне в Италию. Лето кончается, корабли в Эфесе готовы к отплытию, и Нептун будет, наверно, милостив ко мне и к моим храбрым легионам!

Однако Сулла не попал так скоро в Италию, как рассчитывал. Когда войска его сели в Эфесе на корабли и, пересекши в три дня Архипелаг, высадились в Пирее, император почувствовал внезапное недомогание и решил остановиться в Аттике для лечения.

У него была подагра — он испытывал боли в суставах, онемение членов, тяжесть в ногах: пальцы распухали и болели. Врачи предписали ему купанья в Эдепсе, находившемся в Эвбее.

Теплые серные ванны помогли. Оправившись от болезни, он разрешил войскам «запастись добычей» — начались грабежи. Сам император захватил богатую библиотеку Апелликонта и множество предметов искусства, которые предназначал для украшения римских храмов.

Устрашенные греки льстили «владыке мира», величая его превыше всех героев и полководцев, установили в Афинах в честь его праздник Суллею и воздвигли много статуй на агорах, в театрах и гимназиях.

Однако он был равнодушен: «Подлые эллины ненавидят нас и презирают, — думал он, — но льстят, боясь меня и моих легионариев. Теперь они не посмеют восстать. А если восстанут…»

Скрипнул зубами и приказал войскам двигаться на Патрас и Диррахион.

— В Италию! В Италию! — радостно кричали легионы, приветствуя императора, сидевшего на коне.

А он смотрел на этих мужественных ветеранов и думал:

«С ними я пройду всю Италию и восстановлю поруганную дедовскую власть на вечные времена».

Он отправлялся во главе сорока тысяч человек и тысячи шестисот кораблей, оставляя после себя в Элладеполное опустошение.

VII

После смерти Мария главою республики стал Цинна. Его законы были направлены к улучшению жизни народа, и за ним шли рабы, вольноотпущенники и большинство италиков. Цинне казалось, что республика на правильном пути, однако кто-то ей мешал, а кто — Цинна не понимал.

Демократия, единая в ненависти к олигархам, но неустойчивая в своих целях, подчинялась сенату, который строил против нее козни.

Мульвию казалось, что всё идет хорошо. Только слухи о возвращении Суллы, волновавшие Рим, беспокоили его.

Популяры не давали Цинне покоя, требуя принять меры дляохраны республики от вторжения «врага отечества», но консул, зная от соглядатаев о немногочисленном войске Суллы, говорил:

— Стоит мне только крикнуть, и весь Рим подымится против злодея!

Однажды Цинна, находясь у Цезарей, поспорил с молодым Гаем, своим зятем, за которого вышла недавно его любимая дочь Корнелия.

Гай, сын брата Юлии, вдовы Мария, и жены его Аврилии, был еще молод, но уже выказывал большие способности: умный, образованный, он возразил тестю, когда тот повторил свое любимое выражение о готовности всего Рима выступить против Суллы:

— Не преувеличиваешь ли ты, дорогой отец? Сулла выдержал яростную борьбу против азиатских полчищ Митридата…

— Но не против римлян!

— Онразбил Фимбрию…

— Кто такой был Фимбрия? Пустой человек, щеголь, хвастун, смелый любовник…

— И храбрый воин! Разве ты сам не превозносил его, посылая с Валерием Флакком в Грецию?

Цинна нахмурился. Он сознавал, что зять прав.

«Но как помешать Сулле? — размышлял он, поглядывая на вдову Мария и думая, что она должна тотчас же выехать из Рима, лишь только Сулла высадится в Италии. — Берега охраняются плохо, и неизвестно, где он бросит якорь. И, конечно, нужно ожидать его со стороны Остии или ближайшей гавани к Риму. Завтра побеседую с Карбоном, и мы подумаем, что делать».