Хищное утро (СИ) - Юля Тихая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— У вас хороший дом, — дружелюбно сказала одна из них, более тихая Ханне, по-островному растягивая гласные и озираясь с любопытством. — Ухоженный район выдаёт рачительных хозяев.
Видимо, семья никогда раньше не покидала островов. Бабушка упомянула, что они приехали на материк ещё в начале зимы, до установления сплошного льда, но какие-то из здешних понятий им явно были пока ясны плохо. Кажется, кто-то из девочек тяжело болел, и до самого Дня Королей семье было не до визитов.
Керенберга встретила нас в холле, расцеловала Мадса в обе щеки, долго трясла руки Кирстен, а затем притянула к себе обеих сестриц и оглушительно чмокнула обеих в щёки.
— Бабушка! — возмутилась Метте и вывернулась из объятий только для того, чтобы засмеяться и повиснуть у неё на шее.
А Ханне, наоборот, утопила лицо в пышном воротнике цветочного платья.
Ну надо же, посмотрите на них. Какие телячьи нежности!
Я прошла к столовой, нарочито стуча набойками ботинок, и распахнула двери в столовую.
По колдовским меркам все эти люди, гремящие массивными бронзовыми наручами, не были нам роднёй: бабушка при замужестве сменила Род. Она вышла, может быть, когда-то из Морденкумпов, но после смерти вернётся в Род Бишигов, а эти люди, прибывшие с дальнего берега острова Зене, — не более, чем тень её прошлого.
Тем страннее было видеть, как рада она их видеть. Я давно не наблюдала за ней таких чистых эмоций и желания болтать без умолку; обеих внучек она называла солнышками, а Мадса — «малышом» и покровительственно трепала его по голове. Она, как вдруг выяснилось, не просто знала их по именам, но понимала, кто чем занят, и сыпала семейными подробностями вроде того, что кузина Ханне, оказывается, коллекционировала чаечьи перья.
Ливи ссадила Марека на Лариона, и добродушный Ларион качал ребёнка и смешно жужжал, когда ложка в роли летающей штурмовой горгульи стремилась залететь в детский рот. Сама Ливи углубилась с Ксанифом в обсуждение артефакта, который мог бы предсказывать извержение вулкана. Ёши смотрел только в тарелку, а у меня отчего-то кусок в горло не лез, — и я сочла за благо отлучиться на кухню под предлогом проверки големов.
В холле стоял теперь огромный, до середины бедра ростом, металлический шар на подставке — метеоритное железо, привезённое Морденкумпами в подарок бабушке. Что она с ним станет делать, было не ясно: после замужества она потеряла дар сминать металлы силой.
— Немедленно вернись в столовую, — отчитывала Меридит. — Пенни! Это детское, детское поведение! Что за глупая ревность!..
И только в этот момент меня как водой окатило: это действительно была ревность.
Меня она никогда не называла «солнышком» — только «солнце моё», и это означало крайнюю степень неудовольствия и разочарования.
Мне не пять лет, напомнила себе я и постаралась сбросить неприятное, сосущее оцепенение, в котором тонули звуки. А Урсула закатила глаза и проскрипела:
— Я тоже гоняю тебя, как при нагрузочном тестировании. Но это потому, что я должна вырастить из тебя настоящую Бишиг!
— Брак с Се был дурной затеей, — вставила Меридит и поджала губы. — Этот человек имеет на Пенелопу плохое влияние.
И даже Мирчелла смотрела на меня с осуждением.
Я наблюдала, как кухонный голем водит кулинарной горелкой над креманками с крем-брюле, имитировала сосредоточенный интерес и вместе с тем понимала: Ёши действительно плохо на меня влияет.
Ещё несколько недель назад я не заметила бы во встрече с Морденкумпами ровным счётом ничего неприятного. За это время мало что изменилось, но вот она я — дуюсь, как дурочка, на излишне тёплую встречу бабушки с родственниками, потому что придумала всякие глупости и возомнила о себе невесть что.
Чтоб он провалился в Бездну, этот Ёши!
xxxix
— Меня выбрали Старшей, когда мне было одиннадцать.
Так я сказала вчера, когда луна почти закрыла собой Южный маяк. Мы стояли на веранде клуба так долго, что у меня стали стучать от холода зубы; тогда Ёши зашёл внутрь и попросил пару стульев и пледы, и мы отставили их подальше от выхода и сидели там, до странного близко друг к другу, и мои пальцы лежали в его руке.
Так я сказала; но, по правде говоря, это была не совсем правда.
Дело в том, что нас не так и много осталось — настоящих Бишигов. Мой отец попался на чернокнижии, отрёкся от Рода, а теперь и вовсе умер; дядя Демид, дальний, но очень одарённый родственник, ушёл в кругосветное плавание почти тридцать лет назад — и никто не знает, что с ним стало. Теперь были только я и Ливи, а Ливи подростком била посуду, хлопала дверьми и посылала бабушку плохими словами.
Тогда Керенберга объявила, что я стану Старшей. Меня готовили к этому. У меня были лучшие преподаватели, собственная мастерская, доступ в семейные архивы, занятия с профессорами университета и даже возможность съездить на острова и провести ночь у источника, в темноте, среди баюкающих песен чёрной воды. Страшно представить, сколько всё это стоило: я видела кое-какие счета и мечтала их забыть.
И, конечно, мне много чему предстоит научиться; я всё ещё была в Конклаве той ещё зелёной соплёй. Но однажды я стану лучшей Старшей, какую знал остров Бишиг; я приведу нас к порядку, процветанию и ясности, я создам будущее, в котором у каждого жителя острова будет место, средства и возможности для достойной жизни.
Ёши слушал меня, чуть склонив голову, и спросил:
— Ты этого хочешь?
И я должна была сказать, будто моя цель — это то, ради чего я просыпаюсь по утрам, и каждую секунду я полна мыслями об острове и моих людях, и каждый новый шаг делает меня счастливее.
Но я смотрела в его лицо, и видела в глазах напротив отражение звёзд, а под ними — что-то внимательное и печальное, и я сказала:
— Я ничего не хочу.
Я не знаю, когда это случилось.
Я любила свою работу, любила своё дело, любила горгулий, в конце концов, любила свой Род, — но в какой-то момент это как будто… перестало быть важным. Что-то внутри погасло, и осталась инерция, и она катила меня, тянула, несла
