Завещаю вам жизнь. - Владимир Прибытков

— В каком году вы познакомились?!

— В тридцать... в тридцать...

— Не лгать!

— Нет, нет! Но я вспоминаю... Первый раз... Это нельзя назвать знакомством. Просто я случайно увидел ее с Больцем в ресторане... Они обедали...

— Год!

— Это было в середине тридцать пятого... В августе. Да, совершенно верно, в августе.

— А когда вы познакомились близко?

— Я бы не сказал — близко... В тридцать седьмом году Штраух появилась в посольстве, и меня ей представили.

— Больц?

— Нет, нет! Верьте, господин следователь, нет! Кто-то другой. Право, я не помню, кто.

— Больц присутствовал на этом приеме?

— Да.

— Вы хорошо знали Больца и знали, что Больц знаком со Штраух. Почему же вы обратились с просьбой представить вас Штраух не к нему?

— Я обратился, но... Видите ли, Больц сказал, что почти незнаком с этой женщиной.

— Незнаком?

— Да.

— Вас это не удивило?

— Конечно, удивило. Я даже напомнил Больцу обед в ресторане. Он ответил, что я ошибаюсь.

— И вы поверили?

— Как вам сказать?.. Пожалуй, нет. Но ведь у каждого мужчины могут быть свои тайны...

— Пожалуй, — признал Хабекер, которого вполне устраивали заискивающие нотки в голосе графа. - Тайны могут быть. Значит, вы подозревали интимную связь Больца и Штраух?

Топпенау улыбнулся зябкой улыбкой.

— Но... Если мужчина встречается с женщиной наедине, а на людях отрицает знакомство с ней, то, очевидно

— Понял! сказал Хабекер. Почему вы не признавались в знакомстве со Штраух с самою начала?

— Я... Я был ошеломлен... Я был испуган? бормотал граф.

— Чем? Арестом Штраух?

— Да, господин следователь! Чем же еще.

— А почему вас испугал ее арест?

— Но... Она была моим секретарем. На работу Штраух принял я...

— Если ваша совесть чиста, вам нечего было бояться!

— Да, конечно, и тем не менее... Я вообще боялся этой женщины!

— Боялись Штраух? Почему?.. Отвечайте, почему!

— Господин следователь, поверьте!.. Штраух была любовницей Больца. А Больц оказался нежелательным лицом... Вы же знаете!.. Штраух намекала, что Больц неоднократно говорил обо мне. Конечно, он не мог сказать ничего плохого!.. Однако факт остается фактом: Больцу очень долго доверяли. Я действительно бывал с ним откровенен... А потом, в тридцать девятом, выяснилось, что он исчез... Я боялся, господин следователь, как бы Штраух не проговорилась о прошлом. Только поэтому и на работу ее устроил!

Хабекер не отводил змеиного взгляда.

— Вы запутались, Топпенау! — зловеще сказал он, незаметно для графа нажимая кнопку звонка. — Вы плохо выучили свою роль! Но наговорили вы достаточно... И теперь скажете все до конца!

Топпенау услышал, что дверь отворяют. Услышал шаги нескольких человек. Он не решался оглянуться. Вошедшие остановились за спиной графа. Хабекер кивнул.

— Что вы хотите делать? — закричал Топпенау. — Я не позволю! Я все сказал!..

Через два часа граф фон Топпенау очнулся на цементном полу подвала полицей-президиума. Он смутно понимал, что валяется здесь голый, отданный во власть профессиональных палачей, совершенно беспомощный.

Сознание униженности, отчаяние исторгли у графа первый стон.

Но застонав, он шевельнулся, и острая боль опять помутила сознание.

Предметы расплылись, все стало серым.

Однако ненадолго.

Открыв глаза, он увидел, как ил бесформенной серой массы, помещенной прямо перед лицом, вырисовываются какие-то красные, плоские сочленения.

Когда Топпенау понял, что это его собственные, раздавленные каблуками сапог пальцы, его вырвало.

— Поднять! — различил он знакомый скрипучий голос.

Какие-то люди посадили графа на скользкую деревянную скамью.

Чья-то рука, вцепившись в волосы, задрала его го лову.

— С какого года ты работаешь на Больца?.. Кто радист Штраух?.. Какой у вас шифр? - раздалось рядом.

Граф открыл помутившиеся от слез и страдания глаза.

— Ничего... — выговорил он.

Пытки страшили.

Но еще страшней было признаться.

Признание означало смерть!

— Ванну! — услышал фон Топпенау. — Он заговорит!

Графа фон Топпенау доставили в кабинет, вернее, притащили под мышки двое эсэсовцев.

Облаченный в арестантское платье, граф бессильно обвис на стуле.

Разбитое лицо, налитые страданием, исполненные напряженного ожидания нового почечного приступа глаза арестанта вызвали у Хабекера чувство удовлетворения Вам плохо? — спросил Хабекер.

Топпенау смотрел на него с ужасом, не произнося ни слова, как будто хотел догадаться, на какие еще пытки обречь этот серый, невзрачный человек, получивший власть над его плотью.

— He бойтесь, — сказал Хабекер. — Я не потребую взамен никаких ложных свидетельств... Ай-ай, граф! Так рисковать здоровьем, и из-за кого?.. Позовите врача! Один из охранников удалился. Хабекер уселся за стол. Направил рефлектор в лицо графа.

— Ничего, — миролюбиво сказал Хабекер. — Маленькая неприятность... Я же предупреждал, граф, что лучше всего искренность. Разве вы симпатизируете красным? Ведь нет! Вы просто оступились. И никто, кроме нас, вам уже не поможет. Нужно только проявить добрую волю. Немножко доброй воли и максимум ненависти к красным. Вот и все. А случившееся вы должны рассматривать только как попытку выручить вас из беды. Грубую, грубую попытку, граф! Но что поделаешь? Вы же не хотели понять моих намерений, не верили мне. А вот и врач! Врач осмотрел Топпенау.

— Что-нибудь обезболивающее, — приказал Хабекер. Врач достал шприц, охранники обнажили руку графа, игла легко вошла в мышцы.

— Ну как? — спросил Хабекер через минуту. — Вы извините, я отвернусь. Не могу видеть, как делают уколы-. Еще не полегчало? Ничего, сейчас будет хорошо.

Фон Топпенау согнулся и зарыдал.

— Вы преступник, Топпенау, — раздался жесткий голос Хабекера. — И спасти вас может только полное признание. Только полное признание. Слышите? Полное признание! Ведь вы стали жертвой Больца. Вам незачем защищать его!

— Моя семья! — прорыдал фон Топпенау.

— В случае вашего признания семья не пострадает, — сказал Хабекер. — Мы не тронем вашей жены И ваших детей. Но если вы снова попытаетесь что-либо скрыть..

— Хорошо! — истерически всхлипнул граф. — Я скажу- я все скажу! Меня запутали! Меня подло обманули! И я скажу!

Пишущая машинка в углу кабинета затрещала.

Она трещала до глубокой ночи.

Потом граф фон Топпенау трясущейся рукой подписал протокол допроса, где содержался его рассказ о знакомстве с Больцем и Штраух, о его согласии работать на Интеллидженс сервис и приводились сведения о методах передачи информации Больцу. Граф признался, что сообщал Больцу содержание всех дипломатических документов, а также доверительных бесед с послом, представителями министерства и самим Риббентропом. Он признал, что большую часть документов фотографировал сам или приносил для снятия фотокопий Больцу. Сказал, что своевременно предупредил Больца о готовящемся нападении на Польшу и что в тот же день Больц представил ему Ингу Штраух как свое го помощника и заместителя. Топпенау не отрицал, что видел Штраух раньше. Но утверждал, что не догадывался о ее истинной роли в Польше. Затем граф рассказал какие сведения сообщал Инге Штраух в период по ноябрь тридцать девятого года. Он только просил учесть, что не слишком доверял Штраух, тяготился своей связью с иностранной разведкой и старался сообщать неважные или устаревшие данные. ? - я вообще хотел порвать со Штраух, но она угрожала мне.»