Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

«1. Считать показания некоторых арестованных о причастности т. Жемчужиной к вредительской и шпионской работе, равно как и их заявления о необъективности ведения следствия, клеветническими…

3. Освободить т. Жемчужину от поста наркома рыбной промышленности, поручив секретарям ЦК тт. Андрееву и Жданову подыскать работу Жемчужиной».

Ровно через месяц такая работа была найдена и состоялось назначение Жемчужиной на пост начальника главного управления текстильно-галантерейной промышленности Наркомата легкой промышленности РСФСР[512]. То, что с Жемчужиной обошлись тогда относительно мягко, в значительной мере заслуга Молотова — второго после Сталина человека в государстве. Как бы предвосхищая печальные последствия, он в свое время возражал Сталину, когда тот назначал Жемчужину наркомом. И вот в 1941 году на XVIII партийной конференции снова вынужден был не согласиться с вождем и, защищая жену, демонстративно воздержался при голосовании о выводе ее из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б). Накал эмоций тогда был так силен, что с отлученной от партийного синклита Жемчужиной случился нервный припадок и Молотову пришлось тут же, в зале заседаний, в окружении любопытствующих делегатов разжимать упавшей в обмороке жене зубы, чтобы влить в рот лекарство[513].

Поскольку Сталин разумеется не единолично творил, так сказать, суд и расправу, над лицами еврейского происхождения, то налицо был важнейший признак, дающий применительно к советским реалиям конца 30-х годов основание говорить о государственном антисемитизме как социально-политическом явлении, пережившем начавшийся десятилетием ранее инкубационный период и достигшем уровня полностью сформировавшегося политического недуга. Речь идет об аппаратной движущей силе этой политики[514], которая представляла собой чиновную генерацию, состоявшую главным образом из людей, вышедших из социальных низов и в силу возраста приобщившихся к большевизму уже после смерти Ленина (так называемый ленинский призыв), в период сильнейшего всплеска в обществе бытового антисемитизма. Формирование этой генерации осуществлялось синхронно с радикальными переменами в партии, инициированными Сталиным в конце 20-х годов. Именно тогда, примеряя на себя «шапку Мономаха» общенационального лидера, новоявленный диктатор стал пересматривать свой прежний взгляд на партию как на «орден меченосцев», построенный на основе принципа рыцарского братства. Предусмотренную этой парадигмой ключевую роль, заключавшуюся в захвате власти сообществом идейных единомышленников, ее удержании в своих руках и подавлении силой оружия и террора «эксплуататорских» классов, партия выполнила и не было более смысла в том, чтобы она и дальше, подобно опричнине времен Ивана Грозного, противостояла всему остальному обществу. Поэтому партийный аппарат, функционировавший до этого как обособленный от всех остальных бюрократических структур организм, подлежал, сохраняя свое главенство, преобразованию в составную часть единого партийно-государственного управленческого комплекса, послушного державной воле вождя. Не считая посему партию более «священной коровой», «неприкасаемой» в смысле репрессивного воздействия и живущей по своим особым законам, Сталин, добиваясь ее полного подчинения себе, подверг эту привилегированную корпорацию замешанной на крови реорганизации. В решающую фазу процесс укрощения партии вступил в 1933 году, когда в нее был приостановлен прием новых членов и началась чистка. А 17 января 1934 г. через секретариат ЦК было проведено решение, устанавливавшее порядок, при котором прием или увольнение «всех без исключения» работников аппарата ЦК производился «лишь с утверждения т. Кагановича или т. Сталина»[515].

Хотя формально прием в партию возобновился только в ноябре 1936 года, массовое пополнение ее рядов новыми членами началось только в 1939-м. В тот год в ВКП(б) влились 1535060 человек, причем половина из них были служащими. В партию, таким образом, хлынул бурный поток молодой бюрократии, свободной от ставших ненужными, а иногда и опасными идейных предрассудков своих предшественников, и руководствовавшейся главным образом карьеристскими соображениями. Примерно к тому же 1939 году полностью завершился процесс сращивания партийной и государственной бюрократии и образования прочно слитого воедино номенклатурного слоя чиновничества. Значительным шагом в этом направлении стало принятие решения секретариата ЦК от 27 марта 1935 г. «О номенклатуре должностей, утверждаемых ЦК»[516].

Выступая через два года на февральско-мартовском пленуме ЦК, Сталин изложил новую, альтернативную парадигме «ордена меченосцев» концепцию организационно-кадрового построения партии в соответствии с автократической схемой строго иерархичной власти чиновничества:

«В составе нашей партии, если иметь в виду ее руководящие слои, имеется около 3–4 тыс. высших руководителей. Это, я бы сказал, генералитет нашей партии. Далее идут 30–40 тыс. средних руководителей. Это наше партийное офицерство. Далее идут около 100–150 тыс. низшего партийного командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство»[517].

Конечно, все эти цифры были взяты отнюдь не с потолка. К тому времени был уже организован централизованный учет номенклатурных кадров, базировавшийся на списках должностей, все назначения на которые должны были утверждаться в ЦК. Конкретно компетенция ЦК распространялась на 8255 партийных, 1485 промышленных, 1135 транспортных, 10267 сельскохозяйственных, 224 редакционно-издательских и 450 научно-культурных управленческих должностей. Весной 1937 года аппаратом ЦК был составлен «расширительный» справочник на 3–4 тыс. руководящих партийно-советских, хозяйственных и профсоюзных работников, которых скорей всего и имел в виду Сталин, говоря о «генералитете» партии.

Главной отличительной особенностью советской номенклатуры, основы которой были заложены еще весной 1919 года с образованием аппарата ЦК, являлось ее самопроизвольное стремительное разрастание, причем с середины 30-х годов это увеличение происходило не столько за счет так называемых партократов, сколько технократов, то есть руководителей наркоматов и других государственных управленческих структур. Наиболее явственно эта тенденция обозначилась после принятия в сентябре 1938 года постановления политбюро «Об учете, проверке и утверждении в ЦК ВКП(б) ответственных работников Наркомвнудела, Комитета обороны, Наркомата обороны, Наркомата военно-морского флота, Наркоминдела, Наркомата оборонной промышленности, Комиссии партийного контроля и Комиссии советского контроля»[518].

Аппаратным сердцем номенклатурной политики являлся отдел руководящих партийных органов (ОРПО), образованный в 1934 году по решению XVII съезда ВКП(б). Первым его руководителем стал Д.А. Булатов, возглавлявший до этого отдел кадров ОГПУ, а еще ранее — организационно-инструкторский отдел ЦК. Несмотря на столь внушительный послужной список, это была тем не менее проходная, временная фигура. Уже в марте 1935 года Булатова[519] отослали в Омск руководить обкомом, а заведование ОРПО было поручено вновь назначенному секретарю ЦК и председателю Комиссии партийного контроля Н.И. Ежову, что говорило об особой значимости этой структуры в глазах Сталина. Однако поскольку по воле последнего Ежов все глубже увязал в делах по подготовке большой политической чистки, его решено было «разгрузить», и 4 февраля 1936 г. у ОРПО появился новый руководитель в лице Г.М. Маленкова[520]. Несмотря на относительную молодость, этот честолюбивый и достаточно образованный чиновник уже подавал большие надежды. Родился Маленков, согласно метрическим данным, 23 ноября 1901 г. в Оренбурге и через два дня был крещен в местном Дмитриевском православном храме. Отец его, дворянин, служил на железной дороге, а мать, дочь кузнеца, вела домашнее хозяйство и воспитывала детей. В июне 1919 года Маленков закончил Первую городскую гимназию, получив аттестат зрелости с наивысшими оценками по всем дисциплинам, кроме немецкого языка, по которому была выставлена отметка баллом ниже[521]. В то время Оренбург находился в руках белогвардейцев, и хотя ничто не свидетельствовало о сотрудничестве с ними Маленкова, тем не менее по этому деликатному периоду своей биографии ему пришлось впоследствии, в мае 1937-го, давать малоприятные для него объяснения делегатам московской городской партийной конференции[522]. С приходом в Оренбург большевиков Маленков был мобилизован в Красную армию и вскоре оказался в Ташкенте в политотделе 1-й бригады 3-й Туркестанской кавалерийской дивизии 1-й революционной армии. В качестве инструктора-организатора он включился в работу по ликвидации неграмотности среди красноармейцев. В 1920 году был принят в коммунистическую партию, а в сентябре 1921-го, демобилизовавшись, поступил в Туркестанский государственный университет. Через год перебрался в Москву и был зачислен без экзаменов на первый курс Московского высшего технического училища. Правда, окончить его Маленкову так и не удалось: в 1925 году он был направлен на работу в ЦК партии. Там ему доверили весьма ответственный участок, назначив протокольным секретарем политбюро и допустив тем самым к важнейшим документам партии и государства. Когда в 1930 году Л.М. Каганович, непосредственный начальник и покровитель Маленкова, возглавил московскую партийную организацию, молодой партфункционер последовал за ним в Московский комитет ВКП(б), заняв там кабинет заведующего отделом. Возвратившись через четыре года в центральный аппарат партии, Маленков оказался в кресле заместителя руководителя нового перспективного отдела руководящих партийных органов, где на должности другого заместителя пребывал А.С. Щербаков. Совместная работа способствовала тогда сближению этих людей, кстати, ровесников, что наглядно проявилось особенно начиная с 1939 года, когда их обоих ввели в состав руководящих органов ЦК — оргбюро и секретариата, а значит, и в ближайшее окружение Сталина. Оказавшись во главе самого крупного[523] и самого важного в функциональном плане отдела ЦК, Маленков, образованный, полный жизненной энергии и амбиций руководитель, очень скоро стал по сути дела главным помощником Сталина по реализации его номенклатурной политики. Не случайно 11 мая 1937 г. политбюро возложило на него «обязанность давать заключения по всем предложениям отделов ЦК, касающимся назначения и перемещения работников». Со временем власть руководителя ОРПО стала все шире распространяться за пределы Старой площади, чему в немалой степени способствовало решение политбюро от 20 сентября 1938 г., вводившее во всех наркоматах СССР должность заместителя наркома по кадрам и предусматривавшее ежегодную отчетность назначенных на эту должность людей перед Маленковым[524]. Чутко уловив государственно-патриотические веяния, исходившие из Кремля, Маленков с 1935 года начал вводить в аппарате ЦК новую форму учета номенклатурных кадров (так называемые справки-объективки), в которой впервые была предусмотрена графа «национальность»[525]. Вчера еще не бравшаяся в расчет, эта позиция очень быстро стала приближаться по степени важности к такому главному начиная с 1917 года анкетному пункту, как «социальное происхождение». По указанию свыше «национализация» кадровой работы происходила и в государственных учреждениях. Циркуляром НКВД СССР № 65 от 2 апреля 1938 г. в паспортах, а также в свидетельствах о рождении и других официальных документах, выдаваемых органами ЗАГСа, национальность граждан стала записываться не произвольно, не по желанию самих граждан, как практиковалось с момента введения паспортов в 1933 году, а на основании соответствующих бумаг (копий метрических записей и т. д.) с информацией о национальности родителей[526]. Первые данные по национальному составу узников ГУЛАГа относятся к октябрю 1937 года[527].