Встреча на далеком меридиане - Митчел Уилсон

Но и там его ждало разочарование: Гончарова не будет в лаборатории все утро, вчера днем он уехал в Дубну — центр ядерных исследований, находящийся в восьмидесяти милях от Москвы, и звонил оттуда, что задержится на совещании. Он рассчитывает вернуться часа в два-три, не позже. Он просил передать Нику, чтобы тот обращался со всеми вопросами к Панину, одному из его ассистентов.

Все это рассказал ему сам Панин, круглолицый, розовый, с ямочкой на подбородке, как у херувима. Волосы его буйно вились надо лбом каштановыми кольцами. Ник, однако, уже знал, что у Панина ум, как нож. Тридцатилетний Панин находился как раз у черты, отделяющей людей, которые по возрасту могли участвовать в войне, от тех, кто в те годы были еще подростками. Люди, перешедшие эту черту, выглядели, на взгляд американца, лет на десять старше, чем полагалось бы по возрасту; а те, кто еще находились за чертой, даже люди лет под тридцать, сохраняли младенческую свежесть — очевидно, у них было затянувшееся, бережно опекаемое детство. Однако эта опека каким-то образом создавала людей очень серьезных, исполненных чувства ответственности.

Ник поблагодарил Панина, но сказал, что никаких срочных вопросов у него нет. Он решил за это время убедиться, что в вычислениях действительно допущена ошибка. Войдя в маленький полупустой, ставший уже таким знакомым кабинетик, он сбросил пиджак, расслабил узел галстука и решительно приступил к проверке полученных им листов с вычислениями.

Столбики целых чисел и десятичных дробей, такие безличные и сухие, рассказывали Нику истории не менее живые и яркие, чем те сказки, которые он слушал в детстве. Они уносили его воображение ввысь, выше облаков, выше воздушных течений, выше стратосферной тишины, где воздух настолько разрежен, что только чувствительные приборы подтверждают его существование, — туда, где не осталось уже никаких признаков жизни, а дневное небо черно, как агат, и только горит маленький желтый шарик солнца да алмазными точками блестят крохотные звезды.

Оттуда льется поток частиц, невидимых глазу и доступных одному воображению, они мчатся из такого далекого источника, что описать его можно только цифрами, а их стремительная энергия так огромна, что не укладывается ни в какие земные представления.

Ник словно видел эти частицы, летящие со скоростью света из чистой безмолвной пустоты космического пространства в толстый слой насыщенного газами воздуха, который обволакивает планету, как защитная оболочка. Частицы летели к Земле, избывая энергию в крохотных взрывах, а каждый такой взрыв порождал другие, образуя ливень частиц, который увеличивался каждую миллиардную долю секунды, пока в глубине воздушного слоя, на уровне самых высоких мест планеты — ее горных пиков, — поток не распылялся на миллионы частиц, покрывавших сотни тысяч квадратных футов земной поверхности.

Первоначальная энергия так рассеивалась, что узнать, какой она была в момент столкновения с атмосферой, можно было, только подсчитав общее количество упавших частиц на любом уровне внутри атмосферного слоя, но даже это было невозможно — они покрывали слишком обширное пространство. Подсчет можно произвести только на отдельных сравнительно небольших участках, но с такой приблизительностью, что любая ошибка в вычислениях могла оказаться роковой, и вполне вероятно, что Гончаров несмотря на свой опыт, где-то чуть-чуть ошибся. Все, включая Эйнштейна и Ньютона, ошибались так же часто, как и бывали правы; никто не застрахован от ошибок. Значение работы ученого определяется не количеством допущенных ошибок, а важностью того, в чем он бывает прав.

Ник проверял цифры, еле сдерживая волнение. С такой же объективностью он проверял и самого себя, сознавая, как сильно его желание найти то, что он искал. Сейчас он относился к себе придирчивее, чем к Гончарову, и все же после тщательной проверки вычислений ему стало ясно, что в них пропущено одно звено, необходимое в этой цепи. Ник с нескрываемым облегчением откинулся на спинку стула: долгая погоня пришла к концу. Закурив сигарету, он еще раз проверил ход своих рассуждений, потом позвал Панина. Дожидаться Гончарова он был не в силах.

И сразу же оказалось, что объясняться им трудно. Панин говорил по-английски далеко не так свободно, как Гончаров, а Ник слишком плохо знал русский, чтобы точно выразить свои мысли. Все же ему как-то удалось объяснить суть дела, и Панин закивал головой. Он сразу подтвердил, что они в данном случае не применяли интегрирования, но тут же возникло новое недоразумение: он был удивлен, что Ник считает это необходимым.

Сначала они спорили вежливо, потом ожесточенно, но у обоих было досадное ощущение, что они не столько расходятся во взглядах, сколько просто не понимают друг друга. То и дело им приходилось заглядывать в словарь. Даже в буфет они отправились со словарем. Наконец после еще одной попытки все вдруг стало ясно, стенка между ними рухнула, и Панин понял, о чем говорит Ник.

— Но мы же интегрируем, — сказал он, изумляясь тому, что недоразумение оказалось таким пустячным. — Только потом.

— Потом — нельзя, — настаивал Ник. — Только здесь, и нигде больше. Иначе получится интеграл Ла-Фосса.

— Ну и что же?

— Но он неразрешим. Я знаю. Я проверил это несколько лет назад.

Панин тревожно глядел на него и молчал. Затем нахмурился, словно убедившись, что они опять не понимают друг друга.

— Посмотрим, что скажет Гончаров, — сказал он. — Дело настолько важное, что придется побеспокоить его в Дубне.

Он взял телефонную трубку и, пока его соединяли с Дубной, не смотрел на Ника. Он быстро заговорил по-русски, потом повернулся к Нику, но, прежде чем он успел объяснить ему, в чем дело, Ник понял, что Гончаров уже уехал и сейчас где-то на пути в Москву.

Панин задумчиво положил трубку и постоял, не снимая с нее руки.

— Вы хотите сказать, — медленно произнес он, — что вы нашли ошибку в вашем ла-фоссовском методе и это еще не было опубликовано, или вы хотите сказать, что еще не видели, как мы делаем это?

На сей раз озадачен был Ник.

— Право, не понимаю, о чем вы. Я хочу сказать только одно: я еще не уверен, что в этом месте ход ваших вычислений был правилен.

Панин посмотрел на Ника так, словно не верил, что он говорит всерьез.

— Вы, конечно, шутите!

— Нисколько.

— Это невероятно! Ну хорошо. Пойдемте в механическую мастерскую. Наш интегратор сейчас разбирают для ремонта, но вы, конечно, сможете его узнать.

Люди, работавшие в механической мастерской, мельком взглядывали на него, здоровались кивком или улыбкой, но прежней неловкости от присутствия Ника уже не чувствовалось. Тотчас же в мастерскую торопливо, словно по инерции после быстрой езды, вошел Гончаров. Несмотря на улыбку, он казался озабоченным.

— Я показываю доктору Реннету вот это, — объяснил Панин, останавливаясь у стола, на котором поблескивало серебро и пластмасса. Ник увидел неглубокий четырехугольный лоток из прозрачной пластмассы длиною в ярд и шириной в два фута. Дно его было разлиновано, как шахматная доска, на определенных пересечениях линий торчали вверх тонкие проволоки, и весь прибор напоминал огромную щетку для волос. Проволоки через герметически запечатанные отверстия проходили сквозь дно, образуя внизу беспорядочный пучок электродов.

— Вот как мы решаем интеграл Ла-Фосса, — продолжал Панин нарочито безразличным тоном, как бы не сомневаясь, что факты говорят сами за себя. — Это сделанная у нас реннетовская панель.

Ник ничего не ответил. Он смотрел на прибор, и воспоминания проступали в нем медленно, точно краска на лице. На него нахлынуло сперва смущение, потом грусть и наконец неясная радость.

— Он даже не помнит! — торжественно объявил Гончарову Панин.

— Боже мой! — выговорил наконец Ник и беспомощно пожал плечами. Верно, я совсем забыл.

Гончаров испытующе взглянул на него и покачал головой.

— Смотрите! — сказал он, протягивая Нику спецификацию, в которой подробно указывалось, что нужно исправить. К русской инструкции была приколота страничка английского текста с чертежом. Ник сразу же узнал типографский шрифт — это была страничка из журнала «Новые научные приборы» издания Американского физического общества. Он взглянул на верхние поля странички — там стояла дата выпуска: 7 августа 1951 года. Напечатанное жирным шрифтом заглавие гласило: «Д-р Н.Реннет — Применение электролитического интеграла для решения интегральной функции Ла-Фосса».

Это была мимолетная идея, осенившая его как-то в летний день, — и не больше того. Прибор и метод возникли в его воображении так отчетливо, что он меньше чем за десять минут набросал чертеж с предполагаемыми размерами и за двадцать — продиктовал его описание и метод использования. Помнится, он прочел то, что надиктовал, заменил два-три слова более точными и отправил в журнал, — а вдруг кто-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь заинтересуется этой штукой и испробует ее? Сам же он, испытав минутное удовольствие, потом уже не имел ни времени, ни надобности, ни охоты развивать свою идею дальше. Он забыл о ней прежде, чем появилась публикация; заглянув в журнал, вспомнил, улыбнулся и опять забыл так основательно, что сейчас, годы спустя, увидев ее как некую реальность, как работающий прибор, он был просто потрясен. Он легонько тронул интегратор рукой, потом чуть приподнял его, смутно ожидая, что прикосновение к нему будет странным и удивительным.