Клубничка на березке: Сексуальная культура в России - Игорь Кон

Как заметил тот же Оруэлл, «семью отменить нельзя, напротив, любовь к детям, сохранившуюся почти в прежнем виде, поощряют. Детей же систематически настраивают против родителей, учат шпионить за ними и доносить об их отклонениях. По существу, семья стала придатком полиции мыслей. К каждому человеку круглые сутки приставлен осведомитель – его близкий» (Оруэлл, 1989. С. 151).

Политика укрепления брака и семьи осуществлялась как идеологическими, так и административными методами. Ведущий советский специалист по семейным проблемам С. Я. Вольф сон в 1937 г. покаялся в том, что раньше «защищал антимарксистскую точку зрения отмирания семьи в социалистическом обществе» (Вольфсон, 1937. С. 6), и доказывал, что моногамный брак сохранится и при коммунизме. В Конституцию СССР 1977 г. была включена 53-я статья, провозгласившая, что «семья находится под защитой государства».

В 1936 г. усложнилась процедура расторжения брака. Интересно, что законодательство о разводах было изменено тем самым постановлением, которое запретило аборты. Само по себе это решение было правильным, поскольку развод в СССР был узаконен, но практически не упорядочен, один из супругов мог расторгнуть брак простым заявлением в контору ЗАГСа, даже не поставив в известность другого. Но вместе с тем это была еще одна административно-правовая мера, ограничивающая права личности. Указ от 8 июля 1944 г. еще больше усложнил процедуру развода, который стало возможно оформить только через суд с двумя инстанциями, обязательной публикацией в местной газете, отметкой о разводе в паспорте и уплатой значительного штрафа. Практически решение суда зависело не только и не столько от закона, сколько от тех инструкций, которые в данный период времени получали судьи. Дети, рожденные вне зарегистрированного брака, лишались многих имущественных и прочих прав.

В 1932 г. в стране была введена паспортная система и прописка. Человек мог жить только там, где он прописан, и милиция легко контролировала его перемещения. Кроме того, за ним следили соседи. Подслушивание частных разговоров, сбор доносов и сплетен были излюбленным занятием «органов» и широко использовались для шантажа и расправы с неугодными. И в сталинские, и в позднейшие времена каждый советский человек чувствовал себя «под колпаком».

Кроме государства и его органов личную жизнь строго контролировала партия, которая официально заявляла, что у коммуниста не может быть секретов от парторганизации, и бесцеремонно вторгалось в святая святых интимной жизни.

Я пишу в партком заявление:

«Разрешите мне с женой

Совокупление!»

(Кулагина, 1999. № 659)

Развод делал человека политически неблагонадежным, а в брежневские времена, когда отдельных везунчиков стали выпускать за рубеж, – невыездным. Если такого человека его начальство все-таки пыталось отправить в загранкомандировку, в характеристике указывали: «причины развода парторганизации известны» (и следовательно, признаны уважительными). В 1978 г. перед самым вылетом в Швецию на международный социологический конгресс выездная комиссия ЦК исключила из состава делегации двух профессоров Московского университета только потому, что они дважды разводились (хотя на момент поездки оба снова состояли в браке). Еще недоверчивее относились к холостякам: а вдруг он бабник или, еще того хуже, гомосексуал? Жены и дети оставались заложниками у государства, гарантами того, что человек вернется назад, на любимую Родину! Это называлось заботой об укреплении семьи и нравственности...

Заявления ревнивых или брошенных жен всесторонне рассматривались на партийных собраниях. Как разбирались «персональные дела», прекрасно показал Александр Галич в песне «Красный треугольник»:

Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать,

Вот стою я перед вами, словно голенький,

Да, я с Нинулькою гулял, с тети-Пашиной…

…А из зала мне кричат: «Давай подробности!»

Существовал даже анекдот, чем женщины разных наций удерживают своих мужей: немка – домовитостью, испанка – страстностью, француженка – изяществом и изощренностью ласк, а русская – парткомом. Другой анекдот рассказывает, как в партком поступило заявление жены о том, что ее муж не выполняет своих супружеских обязанностей.

– В чем дело? – спрашивают виновника.

– Прежде всего, товарищи, я импотент.

– Нет, – обрывает партсекретарь. – Прежде всего ты коммунист!

Курс на укрепление брака и семьи, сопровождавшийся все более резкими нападками на «анархическую» сексуальность, внешне выглядел вполне респектабельно. Но одним из его аспектов был рост сексуальной необразованности и нетерпимости. Люди, не имевшие даже слов для осознания и выражения сложных эротических переживаний, были искренне убеждены в том, что так и должно быть, что открыто говорить о сексе могут только развратники и извращенцы. «Здоровый секс» – он простой и незамысловатый, о чем тут вообще говорить? Если раньше секс старались просто ограничить, ввести в рамки, то теперь его полностью отрицают, загоняют обратно в подполье. Сексуальность, эротика и все, что с ними связано, подаются исключительно в отрицательной тональности, как нечто враждебное социальному порядку, семье, культуре и нравственности.

Способствовала ли эта ханжеская репрессивная мораль укреплению семьи и нравственности? Разумеется, нет. В молодежных общежитиях с каждым поколением все более открыто процветал групповой секс. О турбазах и домах отдыха и говорить нечего: вырвавшись из-под контроля родителей или супруга, молодые и не очень молодые люди пускались во все тяжкие, лихорадочно и вместе с тем уныло, как будто выполняя и перевыполняя производственный план, наверстывали то, что было недоступно в повседневной жизни. На этот счет тоже был анекдот. Иностранца, вернувшегося из СССР, спрашивают:

– А публичные дома у них есть?

– Есть, но почему-то они называются домами отдыха.

Серьезную дезорганизацию в брачно-семейные отношения и половую мораль внесла война, оторвавшая миллионы людей от родных мест и породившая множество временных связей и внебрачных детей. Гибель миллионов мужчин на фронте одних женщин сделала вдовами, а других лишила шансов на замужество и создание семьи. В 1939 г. в стране состояло в браке 78,7% женщин в возрасте от 25 до 29 лет и 81,8% 30—34-летних; в 1959 г. соответствующие показатели составили лишь 54,9 и 48,3%. (Ильина, 1977; Кваша, 1988). Это не могло не повлиять на сексуальное поведение послевоенного поколения и его нравственные установки, включая отношение к внебрачным связям.

Мощным постоянно действующим фактором сексуальной жизни советских людей был ГУЛАГ. В сталинских лагерях и тюрьмах сидели миллионы людей, которые не только были годами оторваны от семьи и лишены нормальной половой жизни, но и приобщались к страшной лагерной жестокости, имевшей и свой сексуальный аспект (насилие – лишь один из аспектов проблемы). Как сказывалось это на их последующей сексуальной жизни, какой опыт передавали они своим детям, близким и окружающим?

Все эти вопросы стояли перед обществом уже в конце 1940-х – начале 1950-х годов, но никто не смел о них даже задуматься. Всё, прямо или косвенно связанное с сексом, было, говоря словами иронической еврейской песни, «неприлично, негигиенично и несимпатично».

Глава 11. ОТ ПОДАВЛЕНИЯ К ПРИРУЧЕНИЮ

...Наша фирма призвана уничтожить сексуальную дикость человека и призвать его натуру к высшей культуре покоя и к ровному, спокойному и плановому темпу развития... Из грубой стихии наша фирма превратила половое чувство в благородный механизм и дала миру нравственное поведение.

Андрей Платонов

Заговор молчания

Сталинская сексуальная политика была последовательно репрессивной, основанной на подавлении и отрицании секса. Была ли она успешной?

Если иметь в виду искоренение адекватного представления о сексуальности в общественном сознании – безусловно да. Все знания и цивилизованные представления об этой сфере жизни были выкорчеваны основательно и без остатка. Несколько поколений советских людей выросли в атмосфере дикого сексуального невежества и сопутствующих ему тревог и страхов. До 1960-х годов секс оставался практически неназываемым, о нем не было никакой публичной информации. Собственная научная литература отсутствовала, а иностранные книги даже в научные библиотеки заказывать было небезопасно.

Мне вспоминается в этой связи такой случай. В относительно либеральные 1960-е годы, чтобы рационально и экономно тратить дефицитную валюту, отпущенную ленинградским библиотекам на покупку иностранной научной литературы, я консультировал их комплектование по философии, истории и социологии. Однажды, увидев в каталоге дешевую и, судя по аннотации, информативную книгу американского психиатра Фрэнка Каприо о половых преступлениях, я рекомендовал Публичной библиотеке ее выписать.