Кавказ - Александр Дюма

Уже более столетия кавказский перс, привыкший видеть свою страну, покоряемую по очереди туркменами, татарами и русскими, проникнутый идеями предопределения, которому учит мусульманская религия, стал смотреть на себя, как на жертву, оказавшуюся в неволе и угнетении. Древние воспоминания за неимением исторических книг изгладились; новые воспоминания тяжелы и постыдны; сопротивление кажется ему неблагоразумным и бесполезным, потому что оно всякий раз, сколько ему помнится, было наказываемо: он видел, как были разграблены его города, имущество уничтожено, соотечественники перерезаны.

Для спасения жизни и сохранения имущества он вынужден был употреблять все средства и не гнушался ничем. Из этого следует, что первые слова, которые вам говорят при въезде в Дербент, — авангард персидских городов, наход ящихся на пути от Астрахани до Баку: «Не вверяйтесь персу, не верьте ни его слову, ни клятве; слово, которое он всегда готов взять назад, зависит от степени личного интереса; клятва, которой он всегда готов изменить, может быть прочной, если только она способствует какой-нибудь его собственной выгоде в политическом или торговом отношении; клятва станет легче соломы, если ему для ее исполнения придется перепрыгнуть через ров или перескочить через барьер; униженный перед сильным, он жесток и суров перед слабым. В делах с персом будьте неизменно осторожны; одна его подпись не даст гарантий, она говорит лишь о возможном, вероятном ее исполнении».

Армянин почти такого же телосложения, как и перс, но он быстро толстеет, чего никогда не случается с персом. Черты лица его, как и у перса, удивительно правильны: глаза чудные, взгляд, свойственный только ему, заключает в себе в одно и то же время смышленость, важность, печаль или покорность — иногда и то и другое вместе.

Он сохранил нравы патриархов. Для него Авраам умер вчера, а Яков все еще жив. Отец — неограниченный глава семейства; за ним власть принадлежит старшему сыну, младшие братья его служители, сестры его приятельницы. Все безоговорочно покоряются неоспоримой и неумолимой воле отца. Они редко садятся при нем; для этого им нужно не приглашение отца, а приказание.

Если придет рекомендованный или достойный уважения гость (это для армянина все равно), тогда в доме наступает празднество; режут не теленка — эта живность в Армении сейчас редкость — а барана, топят баню и приглашают всех друзей на пир; с помощью небольшого воображения можно представить, что Яков и Рахиль сейчас же сядут за стол и будут праздновать свою помолвку.

Такова внешняя сторона армянского быта — при строгой экономии, удивительной склонности к порядку и огромной смышлености в торговых делах.

Другая же сторона, остающаяся в тени, требующая наглядного изучения, сближает армянскую нацию с иудейской, с которой она связана — согласно преданиям — историческими воспоминаниями, восходящими к началу мира. Как предполагают, в Армении находился земной рай. В Армении брали свое начало четыре первобытные реки, орошавшие землю. На высочайшей горе Армении остановился ковчег. В Армении началось обновление разрушенного мира. Наконец, в Армении Ной посадил виноградник и впервые испытал могущество вина. Подобно иудеям, армяне были рассеяны, но не по всему свету, а лишь по всей Азии. Там они находились под всякого рода владычеством, но неизменно деспотическим, всегда иноверным и варварским, всегда руководившимся прихотью вместо правил, произволом вместо законов.

Видя, что преследователи всегда стремились забрать их богатства, армяне стали скрывать их.

Убедившись, что откровенное слово не ведет ни к чему, кроме гибели, они сделались скрытными.

Они рисковали головой, если бы продолжали оказывать благодарность вчерашнему покровителю, впавшему сегодня в немилость.

Наконец, не имея возможности быть честолюбивыми, ибо всякое поприще, исключая торговлю, было для них закрыто, они сделались торговцами со всеми качествами, свойственными этому классу. Слово армянина почти всегда верно, его коммерческая подпись почти священна.

Что касается татарина, о типе которого мы уже говорили, то смешение его с кавказскими племенами украсило его первобытную угловатость. Он был победителем и остался воинственным и сейчас; был кочевником и сохранил страсть к передвижениям; он охотно трудится табунщиком, пастухом, скотоводом. Он любит горы, длинные дороги, степи, наконец, свободу; в отсутствие татарина в деревне с весны до осени его жена занимается пряжей шерсти овец, которых сама же и пасет, изготовлением кубинских шемахинских и нухинских ковриков, которые наивностью украшений цветов и прочностью соперничают с персидскими коврами и имеют перед последними то преимущество, что продаются наполовину дешевле.

Татары делают также кинжалы с тончайшим лезвием, ножны с богатыми украшениями и такие ружья, оправленные в слоновую кость и серебро, за которые горский вельможа дает четырех лошадей и двух жен. От татарина не нужно требовать собственноручной подписи: достаточно одного его слова.

В обществе представителей этих трех наций, которых уже много было в Дербенте мы должны отныне проводить жизнь. Я не говорю о грузинской нации, которой не встретишь нигде вне Грузии и которой надо посвятить — так она прекрасна, благородна, честна, отважна, расточительна и воинственна, — отдельные страницы.

Предметы бакинской торговли состоят из шелка, ковров, сахара, шафрана, персидских тканей и нефти. О последней мы уже говорили.

Торговля шелком весьма значительна, хотя не может сравниться с нухинской. В Баку собирают от пяти до шести тысяч фунтов шелка, который продается, в зависимости от качества, от десяти до двадцати франков за фунт (русский фунт состоит из двенадцати унций).

За шелком следует шафран; собирается от шестнадцати до восемнадцати тысяч фунтов в год. Он продается от восьми до двенадцати и даже до четырнадцати франков за фунт. Шафран месят с кунжутным маслом и делают из него плоские сухари, полезные в дороге.

В Баку можно приобрести два сорта сахара: один сорт превосходного качества и ввозится из Европы; другой, делаемый в Мазандеране, продается маленькими головками по цене нашего.

Нечего и говорить, что из всех этих товаров меня больше всего интересовали ковры, персидские ткани и разного рода оружие.

Но г-жа Фрейганг, как истая дочь Евы, прежде всего повела к своему ювелиру по имени Юсуф. Он перс, мастер финифтяных дел и очень искусный специалист.

Какое раздолье воображению художника при виде всех этих драгоценностей, тканей, ковров, восточного оружия! Я имел твердость не соблазниться и купил только коралловые и сердоликовые четки и ожерелье из татарских монет. Затем я убежал от волшебника с золотым прутиком, не беспокоясь о том, следовала ли за мной г-жа Фрейганг. Самое любопытное, что эти владельцы перлов и алмазов, эти Бенвенуто Челлини[176] с остроконечными колпаками, живут в хижинах, куда надо взбираться по изломанным лестницам, и в которых сквозь разбитые стекла окон уличный ветер раздувает их плавильники.

Г-жа Фрейганг догнала меня; она подумала, что я укушен какой-нибудь фалангой.

— На базар, на базар! — сказал я ей.

Иным способом было невозможно избавиться от нашего гения финифтяных дел. И, действительно, он показал нам чаши, какие можно видеть только в «Тысяче и одной ночи», головные уборы султанш, поясы райских красавиц. Все это сделано удивительно искусно при помощи простых инструментов: молотка, шила и ножниц.

Конечно, эта работа по части изящества не может сравниться с произведениями из магазинов Жаниссе и Лемонье[177], но зато сколько в ней своеобразия!

Среди этой нечистоты, бегающих тараканов, мышей и ползающих детей поднимается благовонный дым из медного сосуда, и воображение переносит вас в эпоху Шардена.

Таков Восток: благовония, драгоценности, оружие, грязь и пыль.

Мы отправились на базар.

Там искушение другого рода.

Персидские шелковые ткани, турецкие бархаты, карабахские ковры, ленкоранские подушки, грузинское шитье, армянские епанчи, тифлисские галуны и другие бог весть какие вещи, — все это вас привлекает, соблазняет и завораживает.

Милые мои парижские друзья, будь я богач, сколько сокровищ повесил бы на стенах ваших мастерских, сколько чудес положил бы к вашим ногам!

Я явился к г-же Пигулевской к самому обеду. Все утро дул неистовый ветер, и море сильно волновалось; потом ветер прекратился, море, утихло, поэтому г-н Фрейганг надеялся показать нам сказочное зрелище, какое только можно видеть в Баку. Это — морские огни. Да еще надо было отправиться в мечеть Фатьмы.

Мы торопились, так как одно можно было видеть днем, а другое ночью.

Днем предстояло осмотреть развалины караван-сарая, покрытого в настоящее время морем, и башни которого в тихую погоду выступают на целый фут над поверхностью воды. Башни связаны между собой еще сохранившейся стеной. Эти развалины погружены на двадцать или пятнадцать футов в море, — проблема, которую не могут пока разрешить.