Уши машут ослом. Сумма политтехнологий - Олег Матвейчев

А.Б.: Сейчас всякие этики выступают против клонирования.

О.М.: Чушь. Они никогда не остановят науку. Это локомотив на сверхзвуковой скорости. Раздавит этих этиков и не заметит. Могу поспорить на что угодно, что через 25 лет клонирование человека будет распространенной вещью. Другой вопрос – это все-таки перенос «сознания». Как быть с проблемой «самоидентификации», самости? Распространяются ли на клона права человека? Может ли у одного Я быть два тела. Как он ими будет управлять. Где вообще локализуется это «я»? Вообще, клоны должны быть как близнецы. Похожие тела, но разная самость. Но ведь можно ему записать на «жесткий диск» все мое прошлое. Или какой угодно фильм воспоминаний. Короче говоря, технарям тут работы непочатый край. Главное, что через 30 лет продолжительность жизни людей в цивилизованных странах вырастет вдвое. Будет ли Россия среди этих стран? Вот вызов России. И суть вся в этом. Мы должны отвечать на вызов. МЫ должны строить национальную идею не из геополитических или территориальных или этнических соображений, а только исходя из вызова будущего. Прошлое – ерунда. Еще Гегель сказал, что «единственный вывод, который можно сделать из истории народов – это тот, что сами народы никаких выводов из своей истории не делают». Это значит, что нет «никакого менталитета». Есть чистый лист. Каждое поколение – новое. И вообще характер народа можно формировать с чистого листа. Дайте кучу денег – угрохайте их в пропаганду, и через год у вас будет 100 миллионов коммунистов. Дайте еще одну кучу, и через год эти же люди будут отпетыми либералами. Вопрос пропаганды. Мифов об истории можно новых написать, газет, лидеров новых завести. Так что нечего смотреть на прошлое в поисках национальной идеи. Нашему народу на тысяча лет, а всего 30-40 – средний возраст основной массы населения.

А.Б.: Если бы тебе дали эту кучу денег, то какую бы идеологию ты бы стал внедрять?

О.М.: Вот эту самую, о которой сейчас говорю. Радикальный модернизм.

А.Б.: Если верить Хабермасу, радикальный модернизм – это радикальный консерватизм.

О.М.: Да я по нему три диплома написал. Все, что он советует, это никуда не рваться, а постепенно двигаться. Но, во-первых, это для Запада подходит, а не для нас. Во-вторых, у него там куча метафизических предпосылок, которые есть иллюзия, а не реальность. И потом. Он проповедует партикуляризацию и приватизацию всей общественной жизни. Я согласен, есть такая тенденция, но это только срез. Все равно от научно-технического прогресса никуда не деться. Он все пишет о том, что кинофильмы уступят место частным фильмам, концерты – караоке, и т.д. Все мельчает. Или на хабермасовском языке: не система просвещает жизненный мир, а жизненный мир приземляет систему, со всеми ее тремя ветвями – этикой, эстетикой, наукой. Но эти вещи имеют инерцию. Они далеко оторвались и от жизненного мира и друг от друга. Джин выпущен из бутылки. Его обратно не загнать. Поэтому я не с модернистами типа Хабермаса, и не с постмодернистами типа Лиотара. Мне ближе Вирильо или Бодрийяр. Они больше всего отдают себе отчет в том, что происходит.

А.Б.: А что происходит? Ты можешь сказать, что надвигается?

О.М.: Давай я это сделаю через раскручивание одной проблемки. А потом мы выйдем на этот чудесный новый мир. Один наш общий знакомый сейчас пишет докторскую диссертацию по толерантности. Очень модная тема и в мировой тусовке и у нас. Даже философский конгресс проходил в Москве по толерантности. Дескать, в новом мире, когда все нации равны, когда права всех равны, когда столько культур и религий, мы все должны быть терпимыми друг к другу. Уважать должны друг друга. И прочая пошлятина и болтовня. Все это восходит к вульгарно понятой этике Канта, и за эти рамки, при всех различиях в терминах и акцентах, не выпрыгивают ни «модернисты» типа Хабермаса, ни постмодернисты. Одни только говорят, что понимание возможно, другие – что оно скорее исключение, чем правило, и раскрывают тотальность общества. Но, так или иначе, думают, что с этим делать все. Вот и наш общий друг тоже думает. Он мне рассказал свою концепцию. Дескать, традиционная толерантность на Западе переживает кризис. Состоит эта толерантность в том, что каждый субъект коммуникации отказывается от претензий на абсолютную истину. Дескать, я не знаю, прав ли я, но и ты, пожалуйста, не говори, что ты абсолютно прав. Давай спорить, пока не достигнем консенсуса, иллюзии согласия. Кризис состоит в том, что невозможно сладить с фундаменталистами. Скажем, с арабами или сербами. Они вот считают, что знают истинного Бога и все тут. И не хотят отрекаться от него и говорить: «Я не претендую на истину, извините, может, я не прав…». Не хотят они быть рафинированными западными интеллигентами, которые все познали, поняли, что все относительно, и превратились в законченных скептиков и циников. Что с ними делать? Запад ничего предложить не может, кроме бомбежки. То Саддама накажет, чтобы он не думал, что он «наместник Аллаха», то Милошевича. Хотят силой превратить людей в скептиков, а люди еще больше от этого упираются. Еще больше костенеют в «своих предрассудках». Дикие люди, с точки зрения Запада.

Так вот, наш друг говорит, что Западная толерантность устарела. Что она «отрицательная». Консенсус тут достигается за счет отказа, отрицательности. Ты отрекаешься от своего Бога или своей специфики в обмен на то, что я отрекаюсь от своих.

Истоки этой отрицательной толерантности он прослеживает через Канта к английской эмпирической философии (Юм, Беркли, Локк) и далее – к протестантизму. Вот это и есть протестантская терпимость. Наплевать, какой Бог, какой ритуал, лишь бы был. Абстракция. Так вот, когда протестантизм на американских штыках пытаются навязать фундаментальным религиям типа ислама, католичества или православия, те его не приемлют как пошлый, плоский, бездуховный и т.д. Хомяков в ответ предлагает «положительную толерантность», которую он выводит из русской философии. Хотя, по-моему, это все немецкое изобретение. Суть там в другом. Надо, де, общаться так: «Я признаю, что ты обладаешь абсолютной истиной, а ты признай, что я обладаю». Не «неизвестно, кто прав», а «оба правы». Тут тебе и уважение и суверенитет. И истинная толерантность. И когда люди исходят из этого, они друг другу ничего не навязывают, а нормально могут договориться. И будет всем мир и всеобщее счастье.

На это я высказал ему три замечания. Не знаю, учтет ли он их при написании текста.

Во-первых, про протестантизм. Что там отнюдь не скепсис главное. Сама среда – да. Право каждого на понимание Библии как бы делает каждое понимание относительным (в коммуникации), но изначально-то объявляется, что контакт с Богом абсолютен. И внутри каждой отдельной секты совершенно не подлежит сомнению то, что известна абсолютная истина, что только им она и принадлежит. И одни секты взирают на другие спокойно, просто свысока к ним относятся, а другие – активно работают по перевербовке, занимаются прозелитизмом. Причем, не только виртуальным, но и практическим. Что я имею в виду? Когда есть несколько субъектов, которые говорят: «со мной Бог». Кальвин предлагал определять это так: кто удачливее, с тем и Бог. Ведь сам человек ничего без Бога не сделает, ибо немощен. Если же человеку нечто удается, то это значит – помог Бог. Если человек удачлив, богат, счастлив, — это верный признак истинности. Когда сербы встречаются с мусульманами, каждый кричит: «С нами Бог», то кальвинистский, протестантский способ определить, с кем Бог на самом деле – это война. Кто победил, тот и доказал, что Бог с ним. Ибо война не может быть выиграна без помощи Бога. Когда США бомбят Хусейна, они доказывают всему миру, что Христос круче Аллаха. И Хусейн вынужден лепить гнилые отмазки типа: «Это Аллах специально послал нам испытания, просто он не хочет вмешиваться, а если бы захотел, то эти янки бы узнали, что к чему!». Так что «протестантская этика» прямо ведет к войне, а не просто «не справляется с кризисом». Запад навязывает своих богов и свой образ жизни. Тут нет геополитики. Тут только культурполитика. США всегда против тех, кто так или иначе блокирует PR фирмы по имени «Америка», кто блокирует джинсы, музыку, продукты, и другие ценности. Американский PR идет под прикрытием пушек. Когда двери отворяются, то обычная культурная экспансия быстро превращает уникальную культуру в какой-то сплав местной и американской.

Второе замечание касалось чистой операционализации. Ну, допустим, мы договорились, что «я тебя уважаю, ты меня уважаешь», но конкретно как будем делить Землю? Ведь спор-то идет не технологический, а географический. Конкретно – ответь: кому достанется Косово? Нет над народами «верховной инстанции», к которой можно аппелировать. И те правы. И те правы. Именно так, как ты сказал. И что? Либо война, чтобы определить, с кем же Бог на самом деле. Либо «мирный договор». По договору Косово отойдет к кому-либо. Даже если часть отойдет – не важно. Все равно будут недовольные. Все равно кто-то скажет, что его обманули. Все равно кто-то скажет, что «мирный договор» – это виртуальная война, что это «придуманный способ обмана». То, что не завоевали пушками, получили благодаря юридической казуистике. Все равно придет некий ницшеанствующий субъект и скажет, что все договоры – от лукавого. Все договоры – от слабости. Что все эти разговоры о консенсусе, о том, что «ты прав и я прав» – только для того, чтобы забрать землю. Сильный не слушает, а берет. Если ты волк – возьми, если овца – терпи. То есть, допустим, Хомяков предложил новую модель толерантности. Ее приняли. А потом в соответствие с ней кто-то понес материальные потери. Немного времени пройдет, и пострадавшая сторона объявит эту модель «способом обманывания», инструментом в хищных когтях Запада.