Безумно богатые русские. От олигархов к новой буржуазии - Элизабет Шимпфёссль

Поймав мой взгляд, Вячеслав объяснил: «Это в последний раз, когда я ездил на охоту на Чукотку. Это потрясающий уголок мира. С нетронутой природой. Во многие места там можно попасть только на вертолете. Да, я люблю охоту, – продолжил он с загоревшимися глазами. – Это у меня в крови. Мои предки в XV веке были охотниками». Вячеслав резко помрачнел, из-за чего сразу стал выглядеть лет на десять старше: «Я знаю, что могу позволить себе такое дорогостоящее хобби только благодаря своему бизнесу, но не готов сказать, что мне нравится быть бизнесменом».

Вячеслава легко представить на дипломатической службе. Он разговаривает, как дипломат: прежде чем ответить на вопрос, делает небольшую паузу; говорит медленно и четко; дает вдумчивые и взвешенные ответы. Он сказал, что сожалеет о своем отказе от дипломатической карьеры ради семьи. Но, когда я на него немного надавила, признал, что его личные амбиции также сыграли в этом свою роль: «Я поставил перед собой цель войти в 1 % лучших топ-менеджеров страны, поэтому у меня не было иного выбора, кроме как уволиться из Министерства иностранных дел и заняться бизнесом». Зарплата дипломата была слишком мала для его семьи. Теперь, по словам Вячеслава, он хочет, чтобы его дети воплотили его несбывшиеся мечты и выбрали в жизни ту стезю, которую хотят сами, – скорее всего, вне бизнеса.

После того как эффективные управленческие структуры созданы и отлажены, многие компании могут достаточно хорошо функционировать и без участия своих основателей. Это и радует, и тревожит подобных бизнесменов, поскольку зачастую влечет осознание того, что они перестали быть незаменимыми. «Я боюсь, что сделаюсь ненужным, – сказал Ефим, заработавший к приближающимся пятидесяти годам более миллиарда долларов. – Я боюсь этого больше всего на свете». Мы встретились в его квартире в фешенебельном районе Найтсбридж в Лондоне; Ефим суетливо заваривал чай и говорил многословно, почти бессвязно. Он отошел от повседневного управления своей компанией пару лет назад по собственному желанию. По его словам, он остается «почетной персоной», «корпоративной душой» и «лицом фирмы», хотя и без «какой-либо реальной ответственности». Хотя он сам выбрал такой путь, это его порой угнетает и он жаждет чего-то более основательного. Самый страшный сценарий для него – однажды проснуться и обнаружить, что никто больше на него не рассчитывает. «Это ужасная перспектива».

Разумеется, среди моих респондентов были и такие, кто по-настоящему увлечен своей работой. Один из них – Константин Эрнст, чья деятельность на посту руководителя «Первого канала» дает ему возможность заниматься творчеством, потакать своей страсти к кино, а также осуществлять уникальные проекты, подобные церемонии открытия зимних Олимпийских игр в Сочи. Так было не всегда. Он рассказывал, что в молодости мечтал стать актером, но вместо этого пошел по стопам отца, известного ученого-генетика, и стал биологом. Он занимался исследованиями в области экстракорпорального оплодотворения. «Мне было ужасно скучно, – со вздохом сказал он. – Я знал наперед, как пройдет вся моя жизнь. Сначала я стану профессором, потом директором какого-нибудь научно-исследовательского института». Но Эрнст хотел оставить след в истории иным образом. «За последние двадцать пять лет я лично принимал участие во всех важных событиях, которые происходили в стране, – сказал он. – История подобна литературе. Те, кто пишет ее по-настоящему красиво, оставляют долговечное наследие для будущих поколений».

Эрнст представляет собой образец маскулинности более интеллигентного типа. Его бьющая ключом жизненная энергия сродни энтузиазму меценатов и коллекционеров, которые увлеченно запускают новые проекты, открывают музеи и собирают коллекции, не допуская и мысли о том, что однажды искусство может им надоесть. Я не увидела у этих мужчин той скуки, разочарования и неудовлетворенности, которые отличали некоторых других респондентов. Страсть к искусству, по всей видимости, позволяет буржуазным мужчинам оставаться счастливыми и сохранять вкус к жизни.

Гомосексуальная буржуазная маскулинность

Честно говоря, отправляясь на интервью с владельцем крупнейшего рекламного агентства Глебом в мае 2008 года, я не успела подготовиться. Но если бы я забила в его имя в Google, результаты поиска весьма недвусмысленно подсказали бы мне, что этот мужчина спортивного телосложения со слегка взъерошенными светлыми волосами – не только классический образец бизнесмена в темном костюме, изображенный на сайте его агентства, но и один из наиболее ярких членов эксцентричного московского гей-сообщества, увлекающегося искусством. В то утро, предполагая, что я знаю, кто он такой, Глеб откинулся на спинку стула и принялся непринужденно рассуждать о гомосексуальности в России. По его словам, сегодня в российском высшем классе формируется культура «новой толерантности»:

Россия никогда не будет политкорректной страной. Но молодое поколение, особенно те, кто учился на Западе или жил там несколько лет, воспринимает этот гомосексуализм [sic!] как часть нового мира. А тем, кто по уровню доходов и активов принадлежит к классу люкс, вообще все равно, в кого вы верите, какой вы сексуальной ориентации, какого вы пола и сколько вам лет.

Несмотря на распространенную в России гомофобию, по словам Глеба, никого в крупном бизнесе не волнует, что он гей. На самом деле, настаивал он, в Москве даже в какой-то мере стало модно быть геем, потому что это бросает вызов глубоко укоренившимся среди россиян (и в скором времени пережившим новый всплеск) гомофобным взглядам: «Связь с московским гей-сообществом – своего рода лакмусовая бумажка, которая показывает, что это действительно модное место». Это касается и тех мест, где часто бывают либералы, оппозиционеры и им сочувствующие, а также люди, лояльные Кремлю, добавил он.

Московский бомонд традиционно отличается духом свободы. Там исторически сложилось, что знаменитые деятели искусства и культуры были в значительной степени избавлены от всеобщей гомофобии – взять, например, композитора Петра Чайковского, основателя русского балета Сергея Дягилева или великого режиссера Сергея Эйзенштейна. Сегодня такое отношение распространяется на сферу шоу-бизнеса, где в свободное время вращается Глеб. Тем, кто находится внутри, легко забыть, что это анклав, а не «реальный» мир. Факт остается фактом: в России геи могут чувствовать себя свободно и комфортно, существуя в специфических элитных кругах. За их пределами гомосексуальность остается табу, а гомофобия, как правило, носит общераспространенный и довольно агрессивный характер.

Хотя Глеб отдает должное западной гей-культуре, он отвергает принятые на Западе методы борьбы за права геев. Его каминг-аут привлек к себе широкое внимание, но, по словам Глеба, он сделал это вовсе не с целью послужить примером для других. «Это последнее, чего я хотел», – сказал он.