Пылающий лед - Виктор Точинов

Алька подошел к старику, надо поговорить, пока тот хоть как-то способен к разговору. Старик, похоже, единственный здесь, кто что-то знал о Командире: упомянул вскользь каких-то сектантов, назвал прозвище Путник – от которого Командир вроде бы в том разговоре открестился, но можно было понять так, что некогда это прозвище он все же носил.

Старик не возражал, когда Алька отвел его в сторону. Ноги старый переставлял механически и остановился, как только Алька перестал тянуть за рукав. Но дышал он как-то странно: старательно, глубоко, как будто выполнял упражнение дыхательной гимнастики.

– Расскажи мне про Командира, – попросил вполголоса Алька. – Про Путника. Кто он такой? Ты знал его раньше?

Старик заговорил, но оказалось, что вопроса он не услышал.

– Забыл, что надо дышать. Как проснулся, так и не дышал. Только сейчас вспомнил…

Обращался он явно не к Альке, взгляд был обращен в пустоту за левым плечом парня. Тот взял его за плечи, потряс, заговорил громче, но так, чтобы не услышали остальные:

– Меня слушай! Меня!

– Я слушаю тебя, – покорно и без всякого выражения сказал старик.

– Ты раньше знал Путника, – раздельно, словно обращаясь к дефективному, произнес Алька. – Кто он?

– Я раньше знал. Раньше все его знали. А Путник – он Путник и был. Неприкаянный человек.

Старик замолчал, полностью сосредоточившись на процессе дыхания. Посчитал ответ исчерпывающим.

Алька начал уточнять и конкретизировать:

– Все знали – это кто?

– Все здешние. Не пришлые, а кержаки, у кого у деды, и прадеды, и дальние пращуры тут лежат.

Нелегко говорить с мертвецом… Придется выслушивать такие вот короткие ответы и задавать все новые вопросы. Но иного выхода нет.

– Когда он здесь появился?

– Он не появлялся. Он всегда здесь был.

– А когда ты с ним познакомился?

– Никто нас не знакомил.

– Ладно… Увидел его первый раз когда?

– Давно. Мальчишкой был, к отцу моему приходил.

– Он мальчишкой приходил к твоему отцу?

В следующем ответе старика впервые послышалась не то чтобы эмоция – тень эмоции, слабый отголосок.

– Дурак ты, хоть и живой. Я мальчишкой был. А он к отцу моему приходил.

Час от часу не легче… Старику, судя по внешнему виду, перевалило за семьдесят. И едва ли внешность обманчива. Командир, получается, старше? Алька согласился бы в это поверить, до Толчка существовало множество омолаживающих клиник, где богатеньким старикам и старухам возвращали внешность и фигуру двадцатилетних… Командир не похож на богатенького верхолаза, но проблема даже не в том. Некоторые вещи не восстановить никакими процедурами, ни за какие деньги. Скорость реакции, например. Нервные клетки с возрастом отмирают, и регенерировать их не научились, Алька как несостоявшийся биолог знал это точно. Не выращивают синаптические цепочки из стволовых клеток… Глубокий старец попросту не смог бы расправиться с зэками столь быстро.

Но ломать голову над очередной загадкой некогда. Надо продолжать игру в вопросы и ответы.

– Зачем он приходил к твоему отцу?

– Мне не рассказывали.

– А что делал?

– Говорил с отцом. Почти до утра. Потом ушел.

– Куда?

– Не знаю. Путник, он Путник и был. На месте не сидел.

– Да, ты еще что-то упомянул про сектантов…

Старик молчал. Алька спохватился, что не сформулировал прямой вопрос.

– Путник принадлежал к какой-то секте?

– Нет.

– Тогда при чем тут сектанты?

– Секты нет. Он последний. Сам себе принадлежал.

– Что это была за секта?

– Старообрядцы.

– В Перуна верящие?

– Перуну родноверы молятся. У нас таких не водилось.

Алька плохо разбирался в древних религиозных сектах. А в современных, наверное, хорошо не разбирался никто – в годы, последовавшие за Толчком, секты росли и множились, как поганки после дождя. Среди расплодившихся пророков хватало откровенных жуликов, почуявших легкий способ обрести власть и богатство. Другие проповедовали вполне искренне, многие страдали религиозным помешательством… Возможно, что в этом мутном море встречались культы настоящие, древние, долгие века пребывавшие в забвении и сохраняемые лишь малочисленными адептами, – а теперь вновь обзаведшиеся приверженцами…

Но Командир, человек без имени, – нечто иное. Не проповедует, паству не вербует… Идет к какой-то только ему ведомой цели, не оглядываясь, бестрепетно перешагивая через трупы…

– Так что ваши сектанты проповедовали?

– Не знаю. Старики говорили – темные люди, чужаков не жаловали.

Вопрос – ответ, вопрос – ответ, вопрос – ответ… Из лаконичных фраз старика постепенно складывалась следующая история: не так далеко отсюда (по здешним меркам недалеко), в верховьях Кулома, притаилась раскольничья деревушка Донья. Обосновались раскольники там давно, пять веков назад, спасаясь от преследований царя Петра.

Как жили раскольники в давние времена, чем занимались, старик не знал. Слышал от стариков, что в позапрошлом веке деревню уничтожил карательный отряд чекистов: дома сожгли, а уцелевших жителей переселили, в основном женщин, детей, стариков, – сопротивлялись раскольники отчаянно, и у Доньи разгорелся самый настоящий бой.

Семьдесят лет деревня стояла нежилая, лишь печи торчали на заросших пепелищах. Затем, когда пришел конец не жаловавшей раскольников власти, Донья начала возрождаться. Кто-то из потомков уцелевших вернулся и вновь обосновался на старом месте. Вот из них, из доньевских старообрядцев второй волны, и происходит Путник, сиречь Командир.

Алька хотел спросить еще многое, – например, что случилось с остальными членами секты и каким образом Командир остался один. Хотел, но не успел. Неподалеку послышались чужие голоса, он отреагировал рефлекторно, – залег и повернул в ту сторону ствол «скорпиона».

Тревога оказалась ложной: вернулся Командир и с ним еще пятеро мужчин, наверняка местные жители. Впрочем, мужчинами, не погрешив против истины, можно было назвать лишь четверых – пятый, несмотря на рост в два с лишним метра, широченный размах плеч и бугрящиеся мышцы, обладал совершенно детским лицом: ни следа усов и бороды, ни единой морщинки, взгляд наивно-бессмысленный. Сходство с ребенком усугубляла улыбка, не сходившая с губ. И струйка слюны, тянущаяся у верзилы из уголка рта.

Остальные четверо – мужики средних лет, ничем особо не примечательные. Разве что головными уборами, Алька поначалу не понял, что за странные панамки у них на головах, – потом сообразил: накомарники с поднятыми сетками. Их-то маленькому отряду ни гнус, ни комары, ни прочие кровососущие насекомые не досаждали. Что вообще-то удивительно – лето в разгаре, а здешние места славятся этой летучей напастью.

От одежды усть-куломцев исходил густой рыбный дух, не позволяющий усомниться в главном их занятии. Оружия они не имели, по крайней мере на виду не держали, лишь у двоих болтались на поясах ножи в ножнах.

Алька поначалу держался настороже: не сепаратисты ли, часом? Но местные совершенно равнодушно смотрели на его форму «манула» и столь же равнодушно – на камуфляж Наиля. Если и сепы, то не из оголтелых. Честно говоря, они вообще внимания не обращали на команду носильщиков. Зато сразу подошли к их грузу.

– Это, что ли? – спросил один и тут же, не дожидаясь ответа, попробовал приподнять контейнер. – Тяжелый, падла… Давай, ребята, разбирай.

Разобрали – двое один, двое другой, а еще к двум подошел верзила с младенческим лицом. Не переставая улыбаться, подхватил один контейнер под мышку. А второй попросту взял в руку. Алька только сейчас заметил, что пальцев на той руке всего два, но каких! Длиной и толщиной они скорее соответствовали предплечью нормального человека (а само предплечье мутанта напоминало габаритами среднестатистическое бедро), суставов в них было больше, чем предписывает наука анатомия. Вот этой-то клешней урод легко обхватил контейнер, легко поднял… Словно пустую банку из-под пива.

– Смотри-ка ты, получилось… – изумился один из усть-куломцев и вновь опустил на мох поднятую было ношу. – Умеешь ты, Андрей, людей уговаривать… Мы-то полгода бились, пока научили Хвата дровишки с пармы таскать. Зато теперь беды не знаем, пашет, как лесовоз на пару с трелевочным трактором.

Хватом он явно назвал обладателя уникальной клешни, а Андреем… Похоже, когда-то Командир носил нормальное человеческое имя, и в Усть-Куломе его не забыли.

– Не называй меня так, – завел Командир свою старую песню. – Теперь это не мое имя.

– Да иди ты… печорским берегом в края далекие. Ты хоть в загсе поселись, или как его нынче кличут, – ночуй там, а по утрянке каждый день себе имя новое придумывай и ксиву выправляй. А я буду тебя звать, как мать назвала. Имя – звук, его позабыть недолго, а вот от крови, что в жилах течет, не отрекаются. У тебя она, кровушка, наша, куломская.

Они стояли с Командиром напротив друг друга, мерялись взглядами. И – Алька удивился – Командир первым отвел взгляд. Буркнул: