Эволюция военного искусства (Том 1) - Александр Свечин

Армия Густава-Адольфа еще была одета в крестьянское платье. Но через сто лет после 30-тилетней войны стали уже отрицать самую возможность иметь сколько-нибудь дисциплинированную армию, не однообразно одетую. Фридрих Великий в 1767 году писал о прусской армии Великого курфюрста (вторая половина XV11 века): "его кавалерия имела еще полностью старое вооружение; она отнюдь не могла быть дисциплинированной, т. к. каждый кавалерист сам добывал себе лошадь, платье и ружье, откуда в частях получалась удивительная пестрота{159}". А "без формы - нет дисциплины", полагал уже Фридрих Великий.

Государство, ограничиваясь в вопросах обмундирования сначала контролем его пригодности (Лувуа обращал особое внимание на то, чтобы обувь в походе была исправна), пришло затем на помощь войскам, а также отличившимся на войне частям, сукном и подарками; Лувуа посылал в виде подарка капитанам хорошо работавших полков по паре башмаков на солдата; и только в XVIII веке государство взяло на себя вещевое снабжение. В прусской армии солдатам пришлось считаться со скупостью и расчетливостью прусских королей; так, шинель выдавалась солдату только при расположении на зимних квартирах и отбиралась с выступлением в поход: солдату идти легче, на отдыхе он найдет укрытие в палатке, а шинель нигде так легко не утрачивается, как в бою - вместе с убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Солдаты других армий имели шинели и не дрожали так от непогоды, как победители Росбаха, Лейтена и Цорндорфа.

Необходимость обеспечения армии сукном вызвала на континенте обширное развитие суконной промышленности. Тогда как все потребление сукна Пруссией в начале XVIII века не превышало 50 тыс. кусков сукна в год, "русская компания в Берлине" вывозила в Россию с 1725 по 1738 год в среднем по 20 тыс. кусков солдатского сукна в год, что достаточно для обмундирования 100 тыс. солдат, или, при двухлетнем сроке мундирной одежды, на 200 тыс. армию. Кроме того, большие партии сукна ввозились в Россию и из Англии; работала и русская промышленность по изготовлению солдатского сукна - основанные под давлением Петра Московская и Казанская суконные фабрики (Щеголева и Микляева), насчитывавшие в 1729 г. каждая свыше 700 рабочих и около 130 ткацких станков. Такая псе военно-суконная промышленность, на пятьдесят лет ранее, была развита во Франции Кольбером,.

Ремонтирование кавалерии не было реформировано Лувуа; лошади во французской кавалерии являлись собственностью капитана - командира эскадрона; он же из денег, отпускавшихся на кавалериста, кормил лошадей. В этих условиях интерес командира эскадрона заключался в том, чтобы лошади не находились в сильном движении, особенно на живых аллюрах, что требует увеличения дачи овса и скорее изнашивает лошадь. Поэтому французская конница, отличавшаяся в старину энергией и бурностью своих атак, в период постоянных армий почти изгнала из обихода галоп; только в крайних случаях французские эскадроны переходили в 200 шагах от неприятеля в короткий галоп. В этих условиях французская кавалерия, с ее жирными, нетренированными лошадьми, не была способна к энергичному напряжению сил, к быстрому маневрированию, к захвату инициативы при столкновении с противником. В течение Семилетней войны французская конница оказалась явно уступающей прусской кавалерии, лошади которой представляли не частную, а государственную собственность, довольствовались государством и тренировались такими вождями, как Зейдлиц, на атаки широким галопом с 1800 шагов. Только опыт Семилетней войны указал французам на необходимость покончить с этими пережитками частного предпринимательства в кавалерии. Военный министр Шуазель провел в семидесятых годах XVIII столетия реформу ремонтирования; последнее взяло на себя государство, и уже в 1776 г. могла состояться первая атака французской кавалерии с дальней дистанции, полным ходом, на казенных лошадях.

Офицерский корпус. В средние века, чтобы сделаться мастером и открыть ремесленное предприятие, надо было отбыть продолжительный ценз учеником и подмастерьем. Таким же путем, в течение XVI столетия, из солдатского звания получались мастера военного дела, капитаны ландскнехтов и наемных банд. Еще в 1629 году эдикт Ришелье гласил, что достойный солдат должен быть повышен до капитана и далее. Обер-офицерский состав в XVI веке, как и центурионы древнего Рима, был неразрывно спаян с солдатской массой, унтер- и обер-офицеры роты не разделялись какой-либо перегородкой, образуя одну массу "урядников", как называл начальствующих лиц наш устав "учение и хитрость ратного строения пехотных людей". Даже музыкант являлся "офицером", по понятиям XVI века.

Уже Мориц Оранский, для ограждения интересов службы от протекции имеющих власть политических кругов, ввел требование постепенного повышения офицера с одной должности на другую, с трехлетним стажем в каждой должности. Летелье окончательна создал военную иерархию, с разделением чинов на генеральские, не связанные непосредственно со службой в войсковой части, штаб-офицерские, не связанные с ротой или эскадроном, и на обер-офицерские; на последних лежал непосредственный контакт с солдатской массой. Со времен Морица Оранского, и особенно шведских королей Карла IX и Густава-Адольфа, офицерский корпус, к которому предъявлялись новые повышенные требования, начал терять свой интернациональный характер способных авантюристов и получил национальную окраску. Нельзя преувеличивать значение требовании учености - латыни и геометрии, выдвинутых Морицем Оранским, но решающее значение получило постепенно растущее требование от офицеров иметь "des sentiments"{160} сознание принадлежности к господствующему в государстве классу. Между офицерским и солдатским званиями, с основанием постоянных армий, начала постепенно расти глубокая пропасть. Западная Европа вступила на путь построения командного состава из господствующего класса, путь, которого не знали ни греки и римляне, ни швейцарцы и ландскнехты и который очень характерен для новых веков; Петр Великий заимствовал с Запада не только технические идеи, но и только что сформировавшееся понятие дворянского офицерства. Одним из узников Бастилии была написана изданная в 1685 году в Голландии книга "как вести себя Марсу"{161}, представляющая первый литературный памятник новых офицерских понятий; этот труд обосновывает понятие офицерской чести, переводя на звание офицера дворянско-рыцарские представления о морали; хороший офицер служит не за жалованье, он больше тратит, чем получает, недворянский административный состав, живущий службой, презрительно трактуется, как присосавшиеся к армии мошенники.

Фридрих Вильгельм I, допуская в офицеры только дворян{162} и загоняя их насильно в офицерское звание, посылал полицейские команды, которые отбирали у помещиков сыновей и сдавали их в "кадетский корпус" - нечто в роде образцового полка, где проходился и курс наук в объеме современной школы 1-й ступени и где готовились офицеры. В 1726 г. для офицеров был написан отдельный устав; была введена отличная от солдатской особая офицерская присяга. Фридрих Великий продолжал политику своего отца, но ему приходилось уже насильно отнимать для офицерской службы только сыновей помещиков недавно присоединенной Силезии; в остальных частях Пруссии юнкерства уже пустило прочные корни. Юнкера дворянского происхождения зачислялись с 12-13 лет в армию и без труда производились в офицеры; но если кандидат в офицеры оказывался подозрительным по происхождению, Фридрих Великий вытаскивал его своей крючковатой палкой из строя и прогонял со скандалом. В 1806 г. на массу прусских офицеров, свыше 5 тыс., приходилось только 131 офицер из недворян, служивших преимущественно в гарнизонных батальонах.

Симплициссимус, сатирик XVIII века, изобразил военную иерархию в виде дерева, на нижних ветвях которого сидят солдаты, а несколько повыше унтер-офицеры. Далее шел обнаженный ствол, совершенно гладкий и столь чудесный, что ни мужество, ни искусство, ни образование не позволяли пролезть по нему от нижних ветвей к верхним. Верхние ветви были заполнены обер и штаб-офицерами и генералами; попасть на вершину можно было лишь при условии, что сидящий там родственник опустит вниз лестницу.

Тюренн. Из французских полководцев XVII века два наиболее знаменитых принц Конде и Тюренн (1611-1675){163} - не изжили еще в себе феодальных черт; они еще считали возможным рассматривать себя, как государство в государстве, поднимали оружие против правительства, опирая, свое восстание на военную интервенцию иностранцев - злейших врагов Франции; побежденные Мазарини, продолжавшим борьбу с Ришелье против феодалов, и поставленные во главе армии нового, централизованного государства, они, естественно, оказались в оппозиции к "тиранической" власти военного министра Лувуа, олицетворявшего единства государственной воли. Тюренн оставил очень поучительные мемуары; получив пуританское воспитание, он выделялся среди французской аристократии своей работоспособностью, скромностью и достоинством; тогда как придворные креатуры, в роде маршала Ла-Фельяд, действуя под командой другого генерала, спешили распространить весть, что командующий армией все напутал и прятался в решительную минуту, а победа выиграна исключительно благодаря ему Ла-Фельяду, Тюренн, презиравший низменную интригу, говорил: "мы победили", "я разбит". Будучи врагом систем и рецептов в тактике и стратегии, Тюренн является представителем оппортунизма в военном искусстве: "а прежде всего я рекомендую вам здравый смысл". Значение Тюренна, как виднейшего деятеля при переходе к магазинной системе продовольствия, очерчено выше. С именем его во Франции связываются последние крупные успехи французского оружия, за которыми следовало столетие унизительных поражений. Его последние кампании 1674-75 гг., с зимним походом против выдающегося полководца Монтекуколи, сохранившие за Францией Эльзас, сделали его национальным французским героем. Клаузевиц, поклонник грубых Наполеоновских методов войны, видит в Тюренне полководца, вооруженного не тяжелым рыцарским мечом, а тонкой придворной шпагой. Этим знаменитым сравнением Клаузевиц подчеркивает отличие стратегии XVII века от Наполеоновской: маневр занимал у Тюренна гораздо большее место, чем у Наполеона, бой являлся не единственным, а крайним средством для захвата территории; в разгроме неприятельской армии Тюренн не видел единственной цели военных действий. Но принципы Наполеоновской стратегии не являлись еще возможными для небольших армий предшествовавшей французской революции эпохи; попытка глубокого вторжения с армией в немногие десятки тысяч солдат могла привести Карла XII только к Полтаве. Если Тюренн был великий мастер стратегии измора, то маневрирование его всегда было проникнуто уверенностью и решительностью, его легкая придворная шпага, если придерживаться терминологии Клаузевица, была остро отточена и умела наносить тяжелые удары.