«Если», 2006 № 07 - Журнал «Если»

Крадучись, он сделал несколько шагов назад, потом снова двинулся вперед, стараясь производить как можно больше шума. Подойдя к Амонет, Голеску сказал небрежно:

— Забыл спросить, что ест наш малыш кроме сосисок и сахарной ваты?

— Корнеплоды, — ответила Амонет, даже не обернувшись в его сторону. — Картофель, репу, морковь, пастернак и прочее. Только их надо сварить и размять, чтобы получилось пюре. Ни масла, ни соли, ни перца не клади. Хлеб он ест любой, но только если срезана корочка. Иногда Эмиль ест мамалыгу, но тоже без масла и соли. Пьет он только воду.

— Как это любезно с его стороны, — заметил Голеску, состроив гримасу. — Интересно узнать, где ты его такого выкопала?

Прежде чем ответить, Амонет чуть заметно поколебалась.

— В приюте, — сказала она наконец.

— Ага, понятно! И там, разумеется, понятия не имели, что он такое, верно? — хмыкнул Голеску.

Амонет круто обернулась и посмотрела на него таким взглядом, что он едва не обмочился.

— А ты знаешь, что он такое? — спросила она.

— Он… он просто маленький идиот, наделенный уникальными математическими способностями, — ответил Голеску, запинаясь. — У него талант к… в общем, он хорошо считает. Уж не знаю, почему ты не используешь его мозги для собственного обогащения, но факт остается фактом: Эмиль даст сто очков вперед любому профессору… Ну, что еще старой нянюшке положено знать, чтобы хорошо заботиться о нашем вундеркиндике?

— Только одно: если тебе придет в голову украсть Эмиля, я отыщу тебя хоть на краю света и убью, — не повышая голоса, сказала Амонет, однако Голеску ни на секунду не усомнился в твердости ее обещания. Как ни странно, эти слова вызвали в нем не только страх, но и какое-то смутное волнение и трепет.

— Единственное мое желание, мадам, оказаться достойным вашего доверия, — напыщенно ответил он. — Кстати, куда именно ты направляешься?

— Не твоего ума дело.

— Ну, разумеется, о богиня тайн и секретов! — Голеску насмешливо поклонился и даже шаркнул ножкой. — Но ведь ты сама сказала, что поедешь во втором фургоне. Любой человек на моем месте обязательно спросил бы себя, не имеет ли отношения эта твоя поездка к воровской добыче, которая по случайному стечению обстоятельств сложена именно в этом фургоне… Думаю, ответ очевиден: ты собираешься встретиться с человеком, который избавит тебя от этой обузы. Ну, я угадал?

Презрительный взгляд, который бросила на него Амонет, пронзил его словно нож, но Голеску понял, что не ошибся.

Оставшись один, Голеску первым делом забрался в фургон Амонет и принялся тщательно его обследовать.

Несмотря на то, что главной его целью были деньги, первым делом он открыл сундук, в котором, как ему казалось, Амонет хранит свое нижнее белье. Но ему суждено было обмануться в своих ожиданиях, ибо в сундуке он обнаружил нечто вроде походной лаборатории алхимика: склянки с толчеными минералами и металлами, бутылочки с разноцветными жидкостями, колбы, реторты, змеевики и прочее. Вся посуда содержалась в таком идеальном порядке, что можно было подумать — ею никогда не пользовались. В конце концов Голеску все же разыскал корзину с бельем, но оно разочаровало его еще сильнее. Амонет явно не увлекалась кружевами и другими «архитектурными» излишествами: ее панталоны, бюстгальтеры и нижние юбки представляли собой предельно простые, сугубо утилитарные вещи, напрочь лишенные всякого изящества. Все же Голеску похитил пару панталон и, засунув их в нагрудный карман вместо носового платка, продолжил поиски.

Но он не обнаружил ни денег, ни каких-либо личных вещей или бумаг, которые могли пролить свет на прошлое Амонет. В фургоне вообще не оказалось безделушек, которые так любят женщины. Единственными предметами, которые могли сойти за таковые, были небольшой чемоданчик из папье-маше, имитирующий саркофаг для мумии, да висящий на стене «папирус» (несколько иероглифов, напечатанных на куске ситца французского производства), но они, несомненно, предназначались для того, чтобы создавать у клиентов Амонет «египетское» настроение. Даже возле умывального тазика Голеску не обнаружил ни косметики, ни духов. Там лежал только кусок желтого мыла; Голеску понюхал его, но уловил только слабый запах щелока. Откуда же тогда взялся тот летучий, чуть коричный аромат, который почудился ему прошлым вечером?…

В фургоне не оказалось не только бумаг, но и каких-либо принадлежностей для письма, если не считать небольшого полированного ящичка, напоминавшего походное бюро или секретер. Передняя стенка ящичка откидывалась на петлях и могла служить в качестве столешницы, однако ни перьев, ни бумаги, ни песочницы Голеску в нем не обнаружил. Ящичек оказался совершенно пуст, и только в глубине его была смонтирована зеркальная панель из зеленоватого стекла. Для Голеску он не представлял никакого интереса, поэтому он сразу закрыл его и, машинально потирая пальцы, в кончиках которых появилось какое-то легкое покалывание (которое, впрочем, скоро прошло), занялся кладовкой. Но и там не было ничего интересного: луковица, очерствевший каравай, несколько сморщенных картофелин. Здесь же хранились пара кастрюль, сковорода и медный таз. Голеску долго смотрел на него, задумчиво потирая подбородок.

— Где же деньги? — проговорил он вслух и, разочарованно сопя, с размаху опустился на кровать Амонет. Раздался тонкий негодующий писк. Голеску подскочил, как ужаленный, и обернулся.

— Ну конечно! — воскликнул он, открывая расположенный под кроватью ящик. Эмиль, оказавшись на ярком свету, захныкал громче и, прикрывая глаза ладошками, забился в самый дальний угол ящика.

— Привет, это всего лишь я, — сказал Голеску, вытаскивая мальчишку из-под кровати. Потом он опустился на четвереньки и, не обращая внимания на протестующие вопли Эмиля, заглянул в ящик. — Скажи лучше, где твоя госпожа хранит свое золото?… Похоже, что не здесь. Проклятье!..

Он с кряхтением поднялся и снова уселся на кровать. Эмиль попытался было юркнуть в спасительную темноту, но Голеску ловко поймал его за пятку.

— Эмиль, сокровище мое, чтобы добиться чего-то в этом мире, ты должен научиться терпеть дневной свет, — сказал он назидательно. — Ведь покуда ты будешь вести ночной, а точнее — ящичный образ жизни, мне от тебя будет мало проку. И чем, скажи на милость, тебе солнце не угодило?

— Оно жжется! — всхлипнул Эмиль.

— Вот как? — Голеску подтащил мальчишку ближе и, заставив опустить руки, заглянул в большие, полные слез глаза. — Что ж, попробуем что-нибудь придумать. А когда мы решим эту маленькую проблему… — Он не договорил, но рот его сам собой разъехался в широкой улыбке.