"Фантастика 2023-154". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Барон Алексей Владимирович

Придавленный перегрузками экипаж воспринял это сообщение хладнокровно. Геминга так Геминга. Если был Сириус, отчего не быть Гемингу?

Гильгамеш включил тормозные двигатели, но крейсер, как ни в чем не бывало, продолжал наращивать скорость.

– Не трать горючее, – приказал Мбойе. – Даже скорости света совершенно недостаточно, чтобы в мгновение ока поменять систему Сириуса на систему Геминга.

Маша поняла, что он хотел сказать. «Вихрь» на какое-то время уже развивал немыслимую скорость, явно перешагнув роковой порог. Сначала – в одну сторону, затем – в противоположную, вынырнув у коллапсара. И все живы. Даже вроде бы здоровы.

После следующего прыжка «Вихрь» миновал систему еще одного коллапсара, на этот раз – Кроноса. На некотором расстоянии от «черной дыры» располагалась небольшая звезда с единственной планетой. Тем самым Феликситуром, где нашли странную серную жизнь и где впервые наблюдали макулу. Над планетой висела покинутая орбитальная станция «Гравитон-4».

Но и у Кроноса «Вихрь» задерживаться не стал. Он разогнался до двухсот пятидесяти пяти тысяч. Так быстро не летал еще ни один пилотируемый корабль Земли. А для неведомой силы, упорно толкавшей звездолет к неведомой цели, это оказалось не пределом. Цифры лага продолжали мелькать. Был побит рекорд скорости автоматических экспериментальных зондов. Давно уже должна была сказаться предсказываемая теорией относительности и многократно подтвержденная опытами девиация массы тел, приближающихся к абсолютной единице, то есть к скорости света. Но этого не происходило. Более того, перегрузки начали спадать.

– Генрих, что происходит? – спросила Маша.

Угрюмов страдальчески морщился. С усилием оторвав голову от мягкого ложа, он поочередно рассматривал свои руки, удивляясь тому, что они все такие же, как и прежде, и их не больше двух.

– Одно могу сказать, капитан. Мы вроде живы. Гильгамеш, взвешивание производится пружинными датчиками?

– Пьезоэлементами. Такими же, как и на исследовательских зондах. Кроме того, учитывается весь объем упругих деформаций кресла под тяжестью тела.

– Тогда мне нечего возразить. Если приборы и врут, то делают это на редкость дружно. А на редкость дружно они могут врать только тогда, когда не врут вовсе.

Вскоре «Вихрь» плавно миновал отметку в двести девяносто восемь тысяч километров за секунду, потом – в двести девяносто девять, после чего лаг отказал, поскольку никому в голову не приходило откалибровать его на значения, превышающие скорость света в вакууме.

Но по видимому уменьшению оптической величины звезды Виктим, входящей в систему Кроноса, можно было без труда догадаться, что скорость по-прежнему растет.

– Вот мы и на том свете, – сказал Реджинальд. – Со всеми своими грехами и пороками.

Вопреки обыкновению, голос его прозвучал едва ли не печально. Спохватившись, острослов добавил:

– Одно радует. Луизке тоже досталось.

Но никто не смеялся. Настал момент, когда движение окрестных звезд уже различалось невооруженным глазом. Тригонометрические вычисления давали результат, выражающийся в миллионах километров за секунду, – скорость света была превышена в десятки раз. Мало того, «Вихрь» совершил еще один прыжок, и когда вынырнул, звезды посыпались как снежинки, налетая спереди и исчезая позади, одновременно описывая медленные круги по отношению к оси полета.

Это было совершенно не похоже на картину звездного неба при релятивистских скоростях, хорошо известную любому образованному человеку. Это было похоже на кадры безграмотного фантастического фильма. При реальном околосветовом полете такое не наблюдается. В реальности все звезды окружающего мира собираются в слабое светящееся пятнышко прямо по курсу. А за кормой, после зоны густогофиолета, скапливается непроглядная тьма. Таковы уж законы досветового мира. Законы, которые «Вихрь» явно нарушил, обогнал и все продолжал ускоряться.

Казалось, еще чуть-чуть, и раскаленные частицы космического снега не успеют уступить дорогу. Один раз огромное, косматое от протуберанцев светило, пылающее доброй сотней Солнц, пронеслось так близко, что заставило замереть и без того тяжело бьющиеся сердца. Удивительно, но его успели рассмотреть. Потом выяснилось, что относительно нормальной оставалась только кардиограмма Угрюмова.

Астрофизик успел уверовать в надежность эксперимента, проделываемого над кораблем и экипажем. Перестав волноваться за собственную судьбу, он упивался уникальностью происходящего, с увлечением следил за развитием событий. Происходил самый очевидный прорыв к столь отдаленным горизонтам, которые из земных лабораторий попросту не различались. Прорыв к настоящей свободе перемещений. Все то, что человечеству удалось достигнуть до этого момента, воспринималось как детское, смешное топтание перед световым барьером. Так, и только так разум достоин скользить во Вселенной – со скоростью своей собственной мысли, не обременяясь заботами о способах достижения какого угодно места. Участие в событии подобного размаха, что и говорить, захватывало. Новизна ощущений потрясала. Генрих чувствовал себя острием раскаленной иглы, легко пронзающей податливую мглу. Ничто не могло встать на его пути. Он потерял представление о бренном теле. Осталось одно сознание, замершее в немом восторге перед мощью пробудившихся сил. Ничего подобного ни ему, ни любому другому члену команды переживать не приходилось. Да и никому из землян вообще.

Обостренное восприятие мгновенно схватывало особенности проносившихся систем: светимость, спектр, плотность, массу центральной звезды, наличие планет, вектор собственного движения по отношению к галактической плоскости. И прочее, прочее, прочее. Сущность легко и непринужденно укладывалась в память. Укладывалась прямиком, непосредственно, минуя долгий мост вербальных знаков. Вопреки всему сумасшествию происходящего, сохранялось представление о времени. Во всяком случае, впечатления накапливались последовательно, чередуясь слой за слоем, как пронумерованные страницы старых книг. И была незыблемая уверенность в том, что все это не забудется.

Но все это оказалось лишь увертюрой. Прошло сколько-то времени, и звездный остров, именуемый Галактикой, целиком остался позади. «Вихрь» вырвался в темную щель пустого пространства протяженностью в сотни тысяч парсек. Невероятно, но его скорость продолжала расти. На обочине пути оставались уже не звезды, а их сгустки. Странно покачиваясь, проплыло Большое Магелланово облако, в котором вспыхнула и воссияла Сверхновая. Затем посторонилась более спокойная галактика М-какая-то, древнее шарообразное скопление в созвездии Печи. Потом – еще, еще, еще, все быстрее.

Спиралеобразные, неправильные, Сейфертовские, видимые с ребра и распластанные перпендикулярно лучу зрения, они начали сливаться в полосы, делавшиеся все шире. Ленты света закручивались.

И вот границы полос перестали различаться, они обратились в мерцающий фон с отдельными уплотнениями яркости. Было похоже, что «Вихрь» врезался в массу плотного, вязкого и упругого тумана. Тут на помощь зрению пришел слух либо нечто похожее. Как-то в обход ушей в голову проникли вибрирующий гул, треск чего-то раздираемого, а также звуки, возникающие при поглаживании мокрого воздушного шарика.

На мгновение все стихло, затем раздался жуткий рев, вопль раненого чудища. В нем сквозила тоска такой бездонности, что кожа покрывалась пупырышками. Но именно этот вопль удержал Машу, находившуюся в полуобморочном состоянии, от потери сознания. Придя в себя, она со страхом взглянула на ряды шкал, светящихся на экране командирского пульта, ничего в них не поняла и посмотрела вниз.

Весь амфитеатр зала погрузился в сумрак, плафоны едва мерцали. Со стенных экранов лился неровный серый свет. Там, за бортами, что-то клубилось и шевелилось. В такт этим движениям пол под ногами то проваливался, то приподнимался. Еще «Вихрь» раскачивался в стороны, словом, вел себя как древний атмосферный самолет, угодивший в болтанку.