Охота - Энтони Макгоуэн

Подхожу к двери и открываю ее. Задерживаю дыхание и прислушиваюсь, пытаясь уловить какой-то звук. Ничего не слышно. Давление растет у меня в голове, в ушах — гулкая тишина замка.

И вдруг я различаю странный звук.

Кажется, до меня доносится стон боли или отчаяния, передаваемый с рук на руки призраками мертвых крошек. Теперь я знаю, откуда он исходит. Не из северного крыла, где находятся Суфи и Энджи; не из прихожей, где лежит навзничь Симпсон. Он раздается в одной из башенных комнат, находящихся в другом конце коридора. Именно там мне предстоит найти разгадку таинственных событий, произошедших здесь в течение уик-энда. Только теперь их очертания принимают более или менее четкую форму.

Первой тайной стало исчезновение Уинни, который должен был приехать из Лондона вместе с Симпсоном. Он так и не появился, не позвонил, не оставил никакого сообщения.

Далее, болезненный удар во время футбольного матча. Безусловно, его нанесли для того, чтобы я убирался отсюда, так как мое отсутствие облегчило бы негодяю его задачу. И вновь мои подозрения падают на Симпсона. А взять ту смехотворную стычку между нами вчера вечером. Разумеется, еще одна попытка отправить меня домой. Симпсон не хотел, чтобы я мешал ему.

И наконец, нас посетила Смерть. Труп Нэша в лесу; в замке — Бланден, убитый еще вчера, причем его исчезновение искусно замаскировано. Даже машина заранее оставлена в деревне, с тем чтобы мы поверили в легенду о внезапном отъезде.

Машина в деревне.

Что-то беспокоит меня. Вспоминаю Суфи, стоящую у фонтана, и вижу двух пьяных мужиков, идущих в обнимку. О Боже, теперь все сходится! Но нет, не все. Калейдоскоп повернулся, образовался новый узор. Краски и фигуры те же, но расположены по-другому.

Не чувствуя под собой ног, бегу по коридору, поднимаюсь наверх по винтовой лестнице. Кажется, период неизвестности заканчивается, пора приступать к решительным действиям.

Я полагал, что дверь будет заперта, и изо всех сил принялся тянуть железное кольцо. Однако она легко поддалась, так что в результате я не удержался и упал на пол.

Сначала мне показалось, что я совершил ужасную ошибку, прибыв на место совершения полового акта, а не побоища. Увидел лицо Доминика с закрытыми в экстазе глазами. Голова запрокинута назад в радостном забытьи. Тщедушное тело обнажено. Вижу, что запястья привязаны кожаным ремнем к бронзовому остову кровати.

За спиной Дома, обнимая его мощными ляжками, словно бык телку, находится какой-то человек. Он одет, однако рубашка расстегнута, пуговицы оторваны в лихорадочной спешке, подогреваемой страстью. Я не вижу его лица, так как оно повернуто в другую сторону, тем не менее узнаю этого человека по мягким волнистым волосам, толстой шее, на которой отчетливо выделяются вены и сухожилия.

Теперь я понимаю, что дело тут не в страсти. Рука, которая, как мне казалось, ласкает волосы Дома, на самом деле держала голову мертвой хваткой, пытаясь свернуть ее. А другой рукой насильник прижимал к щеке своей жертвы перочинный нож с открытым серебристым лезвием. Вижу, что затылок Дома залит кровью.

Должно быть, я издал какой-то звук. Не думаю, чтобы смог произнести членораздельные слова.

Габби медленно поворачивается ко мне лицом, выражающим лишь усталость и равнодушие. На щеке кровь Доминика.

— Ах, это ты…

Габби едва шевелит языком, и я думаю, что он скорее всего под кайфом. Такое впечатление, что мое появление вывело его из состояния транса. Он произнес те же слова, что и Симпсон перед тем, как выстрелить в меня. Я чувствовал себя неловко, будто робкий школьник, которого ребята не принимают в свой круг.

— Его ты тоже убил?

Киваю в сторону Дома. Ко мне переходит заторможенность Габби. Чувствую себя словно в наркотическом дурмане. Я — странник Данте, попавший в пекло, созерцающий муки грешников и все же не являющийся узником ада.

Габби неспешно слезает с Доминика. Он подобен огромной рептилии, покидающей свою жертву. Голова нашего общего друга падает на подушку.

— Он еще жив. Скоро проснется. Со временем он, разумеется, умрет, однако сначала мне необходимо завершить кое-какую работу.

— Я не позволю убить его.

В моем голосе детская обида и безнадежность.

Габби громко смеется, и выражение усталости вмиг исчезает с его лица. Он шарит рукой и достает пистолет. Не пневматический, а настоящий, стреляющий реальными пулями.

— Ты не понимаешь, что здесь происходит, и никогда не поймешь. Мне не хотелось этого делать. Ты не входил в мои планы. Если бы Доминик за моей спиной не пригласил тебя на мальчишник… все оказалось бы гораздо проще.

— Скажи, в чем причина? Они же твои друзья!

— Ты полагаешь, что имеешь право задавать вопросы?

— Если ты собираешься убить меня, то у меня должно быть такое право.

На самом деле я до конца не верю в то, что он убьет меня. Не думаю, что я являюсь для него важной птицей в контексте того грандиозного плана, который он осуществляет. Иначе он давно бы покончил со мной. Однако я ему не нужен. Более того, я верил в свое бессмертие, как все мы, до того как лицом к лицу сталкиваемся с гибелью.

— Как ты не догадался о сути происходящего, слыша рассказы о наших якобы безмятежных деньках? Разве ты не понял, что я был младше остальных, и вся эта шайка издевалась надо мной? Они каждую ночь приходили ко мне и творили непотребство.

— Что ты имеешь в виду под словом «непотребство»?

Однако я уже начал понимать, что именно соединяло членов этой команды: здесь явно просматривалась сексопатология. Становилась ясна скрытая подоплека той таинственности, которая царила в течение всего уикэнда.

Габби продолжал:

— И это далеко не все. Принимая меня в свою команду, они хотели, чтобы я оставил все претензии, полностью смирился и стал соучастником их гнусных игр. — Габби замолк. Теперь этот человек выглядел усталым и постаревшим. — Скажи мне, — продолжал он, — что бы ты сделал на моем месте?

— Я бы не стал убивать их. Тем более не повесил бы несчастную собаку.

Габби повысил голос, в котором зазвучали жесткие нотки:

— Потому что ты мышонок! Ты подошел бы Гнэшеру. Он таких очень любил. Да. Возможно, тебе понравилась бы его крепкая хватка. Он держал бы тебя за шею, покусывая и предлагая отдаться. Улыбающийся, Целующий или вот такой, как этот, — свободной рукой он схватил Дома за волосы, — Плачущий.

— Я бы не позволил так обращаться с собой. Надо было защищаться.

Габби отпустил волосы однокашника.

— Подонков нельзя было остановить. Никто не мог помочь мне. Я остался в полном одиночестве. Мама не хотела…

Мне стало жаль этого человека, вернее, обиженного мальчика. Ему выпала на долю страшная участь. И я хотел, чтобы он не умолкал. Пока Габби говорит, Доминик живет.

— Но почему ты продолжал общаться с ними? Как ты мог видеть их после всего случившегося? Не понимаю.

— Могу ответить на твои вопросы, — спокойно заявил Габби. — Я продолжал встречаться с ними, стал одним из них только ради того, чтобы однажды расправиться со всеми. — Он махнул пистолетом в сторону Дома. Замолк и наморщил лоб. Создавалось впечатление, будто доктор проводит семинар и задумался над какой-то психологической проблемой. — Нет, так не пойдет. Это не вся правда, а теперь пришла пора высказаться вполне откровенно. Начистоту. Будучи жертвой, я смотрел на них снизу вверх. Считал их выше себя, хотел подражать им. Такие состояния описаны в специальной литературе: жертва порой начинает любить своего мучителя. Для меня они были боги. Капризные, жестокие божества. И я хотел стать одним из них. Лишь гораздо позднее, когда я заглянул в свою душу и увидел, какой вред они принесли мне, я решил, что заставлю их понять свою вину перед лицом смерти.

У меня все еще оставались вопросы.

— Но как они после таких дел могли встречаться с тобой? Это ведь ненормально.

Габби энергично закивал, все также напоминая профессора за кафедрой.

— Хороший вопрос. Ответ, надо думать, заключается в том, что, будучи младше остальных, я не являлся одним из них, так что со мной можно было творить все, что угодно. Такова детская логика. Если ты не наш, тебя моментально рвут на части. Кроме того, возможно, они лгали себе, стараясь заверить друг друга, что все это просто игра. Позднее, вступив в тесный круг, я в глазах друзей превратился в другого человека. Теперь я стал личностью, а не существом, которым был раньше.

— Но Дом… неужели и он принимал в этом участие?

Я, разумеется, уже знал ответ. И все же как-то не верилось, что тот, кого я считал своим другом, мог… совершить то, о чем рассказал Габби.

— Ах да, дорогой Доминик. Он сожалел. Плакал. Но то были крокодиловы слезы. Ты больше не будешь плакать, Доминик, после того как я покончу с тобой. Я вырежу тебе глаза, бедный мальчик, и тебе просто нечем будет плакать.