Энергия заблуждения. Книга о сюжете - Виктор Шкловский

Толстой, как король Лир, отказывался от своих королевских владений.

Узнал иную жизнь.

Отказывался во многих статьях от романов, повестей, очерков во имя «Кавказского пленника»; это владение ясно только для Толстого; но это и чтение для писателей. Учитесь писать. Учитесь не выдумывать, а вымышлять, выделять мысли; выделять явление из потока мыслей.

Толстой Лев Николаевич робинзонил в предкавказских горах, хорошо знал Северный Кавказ, реки, текущие к Каспию, отвоевывал Кавказ от плохой литературы для хорошей прозы.

Иногда он ошибался: сперва он переселял губернии Кавказа, потом народы Кавказа, потом говорил, что и деревья Кавказа не изумительны, что чинара – это бук.

Это неправильно. Чинара – платан. Большое дерево со своей кроной, со своими листьями.

Королевское дерево, оно не известно в той части Кавказа, в которой был молодой Толстой.

Толстой описывал природу не как путешественник, а как охотник.

Войну он описывал не как адъютант большого начальника и не как даже кавалерист легкой или тяжелой кавалерии, а как артиллерист. Его планы шире, общее, и они реальны. Он мыслит явлениями, а не словами, и не отступает от познания, не считает его достаточным.

Он создал великую повесть «Казаки».

Традиционная тройка, женщина и молодые мужчины, здесь – казачка, казак и русский аристократ. Казак и русский по-своему, но очень близко понимают природу.

Они точны и пристальны.

Любовь и восхищение любовью показаны настоящими, как внимательно восхищение Оленина горами, медленно приближающимися в долгом пути.

Все кончается плохо. Женщина остается у себя дома, со своей любовью.

Она даже не взглянула на пыль удаляющейся телеги, может быть, Марьяна не много раз вспоминала о странном посетителе, странном солдате с двумя слугами, с хорошим оружием, с хорошими собаками и малопонятной речью.

Великая повесть «Казаки» писалась и была напечатана с очередным извинением автора, будто она не окончена, и если ее не напечатать, то рукопись пойдет на оклейку шкафов сзади, чтобы не было щелок, в которые забиралась моль.

Дело серьезное; дело идет о понимании литературы, может ли она преодолеть все преграды, и должна ли это она делать, и что такое эти преграды, не сама ли это жизнь; но существование истины несомненно.

В вариантах к «Казакам» умирает казак, умирает офицер, умирают оба.

В одном варианте казак убивает офицера; казака вешают, и он перед смертью спокойно поправляет на шее петлю. Это не случайно.

Молодой Толстой как бы вспоминает о том, как он освобождал от литературы явления в их обыденности.

У Толстого среди великих вещей есть величайшая.

«Хаджи-Мурат».

Писалась эта повесть с 1896 по 1904 годы.

Но Толстой и в смертельной болезни наводил справки к повести.

Заставлял находить книги, проверял по ним подробности.

Скажем еще раз про художественную подробность.

Великий и разнообразный художник Пикассо читал «Войну и мир» уже стариком. Эпопея ему сперва не понравилась, «слишком много подробностей», а потом он понял, что «они все нужны». То есть он понял чужое искусство по законам своего искусства.

Когда художник изображает вещи, то он изображает не только то, что он видит, он включает в рисунок познание. В архитектуре существует не только видение, но и знание, многостороннее знание вещей.

Подробности разрешают воспринимать мир как изменение, не цветным занавесом, и не цветными ставнями, и не разрисованными очками.

Это то, что мы познаем из подробностей, то, что можно нарисовать рядом с фигурой линию линий этих фигур, как бы увиденных из других точек и иначе поэтому понятых.

Искусство многопонятийно, искусство – это возможность получения по возможности полного, хотя и часто противоречивого, представления о мире.

Мы ходим в мире без поводырей, очень редко мы сами оказываемся вожатыми.

В «Хаджи-Мурате» абрек, герой Кавказа, один из первых соратников Шамиля, человек, мать которого не оторвала его от своей груди, когда ей приказали кормить ребенка какого-то вождя, она защищала право материнства, напоила сына молоком храбрости, об этом осталась песня.

Кроме Шамиля в романе существует другой вождь – Николай I. У обоих есть поклонники, есть любовницы.

Шамиль и Хаджи-Мурат не могут жить вместе без борьбы.

Хаджи-Мурат отвоевывает в сердце своем Кавказ от Шамиля.

Между ним и женщиной, которую солдаты любовно зовут «капитанской дочкой», женой капитана той крепости, в которой Хаджи-Мурат заключался в почетном плену, устанавливается согласие. Шамиль взял у Хаджи-Мурата заложником сына, может его убить, ослепить, и между двумя властями колеблется храбрый человек.

В крепости – она бедна – живет женщина, капитанская дочка. Она не изменяет своему мужу, но она ходит при лунном свете с молодым юнкером, и Толстой с точностью физика видит, что свет охватывает идущих как бы кружевами или окладами из серебра.

Свет охватывает людей, и эта женщина очень чисто и понятно нравится Хаджи-Мурату, она жалеет его, жалеет его семью.

Эти линии света, охватывающие живописную фигуру, это те линии, которые потом вырисовывает, удивляя и раздражая зрителей, наш почти современник Пикассо.

Живопись – это познание, и «Хаджи-Мурат» не только развитая тема «Казаков», не только уменьшенная тема, не подчеркнутая разность происхождения, разность культур, но многолетнее путешествие по путям искусства.

Оно требует много энергии, оно берет с нас незаменимую валюту, мы платим искусству годами, временем, временем превращения факта жизни, скажу это для простоты, искусством с новым, многократным сознанием. Оно берет энергию не одного человека, а сменяющихся поколений.

У Шамиля две жены, одна старшая, очень уважаемая и, вероятно, не старая, но первая, а другая молодая, совсем молодая. Муж привез подарок не молодой, а старой, потому что он чтит обычай; любит по-своему, это его нравственность.

Молодая женщина обижена, она прячется от своего мужа. Он не может ее найти, а она смеется.

Какая далекая игра; понятная игра.

Это понятные ценности жизни, трудности жизни.

Одиссей знал много женщин, но, придя в дом жены, долго проверял ее хорошо поставленными вопросами, а рабынь, которые не имели тогда никаких прав и бесправно жили с женихами Пенелопы, он, связав шеи веревкой, обратил в гирлянду, про которую Гомер говорит почти ласково: так висят птицы, приклеившиеся к ветке клеем, был такой способ охоты.

Для Хаджи-Мурата нет государства, где бы он мог существовать.

Великий человек был между империей Николая и возникающей деспотией Шамиля.

И он отстреливался от оравы наступающих на том поле, среди которого был небольшой остров с деревьями; затыкал дырки от пуль ватой, потом встал на выстрелы и запел.

Идя.

Раздался залп.

Хаджи-Мурат упал.

Стрельба прекратилась. Стало тихо.

И замолкшие было соловьи снова запели.

Герои гибнут, или герои безумны. Корделия погибает, ее повесила сестра; Офелия безумна.

Снова приведу слова Чехова, что у нас в драме есть только одна развязка – герой или уезжает, или умирает.

Тот, кто придумает новую развязку, тот великий человек.

Но мы плохо догадываемся о чувствах великих людей.

Повесть «Дьявол» рассказывает про соблазн жизни; там Толстой так и не знает, кто виноват, кого кто убивает или, наоборот, нужно себя застрелить. Вот этот текст и был зашит в обивку кресла.

У Толстого была история: когда он влюбился в кухарку, то он сказал другому человеку – хотите вместе со мной, – только чтобы не сделать преступления, преступления насилием.

Быть святым и есть мороженое нельзя.

Толстой остался перед неразрешимым миром и хотел убежать куда-нибудь, взявши с собой Маковицкого.

Все решения произведений были условны.

Они фабульны.

Надо было решать сюжет.

Дело не в том, есть конец или нет конца, а дело в том, что соловьи, которые замолкли во время перестрелки, снова запели, когда стрельба кончилась.

Соловьи снова запели, когда Хаджи-Мурат был убит.

Явление другого реализма.

Этот мир не знает Хаджи-Мурата, он как бы сожительствует с ним.

Вот эта история у Толстого.

Всю жизнь он писал «Хаджи-Мурата», писал его все лучше и лучше. Все поэтичнее.

Он шел к «Хаджи-Мурату», стараясь понять понимание своих недавних крепостных, своих учеников в школе.

Постараемся не забыть уроки искусства, которые дали ему ученики его школы. Я напоминаю вам название статьи: «Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят».

«Земная стихийная энергия, которую выдумать нельзя», вела Толстого до старости.

Старость имеет свои законы.

Толстой умер от воспаления легких, исполнив одно из своих энергичных решений.

Лироподобное решение.

Он бросил свой дом, свое имение, маленькую, крохотную баню, которая стояла у старого дома среди огромных деревьев; уехал в нетопленом вагоне четвертого класса.