Избранные произведения - Амброз Бирс

На следующий день после свадьбы тетя Пейшенс призвала преподобного Берозуса пред свои светлые очи и объяснила ему свою волю:

- Ну вот, милый Хагги, слушай, чем тебе тут надо заняться. Первым делом почини все заборы, выполи сорняки и твердой рукой выкорчуй весь дикий кустарник. Потом расправишься с чертополохом, починишь фургон, соорудишь одну-две бороны и вообще наведешь на ферме порядок. На пару лет работы хватит. Разумеется, пасторскую службу пока придется оставить. Как только с этим управишься... Да что же это я! Забыла про бедную Фиби. Она...

- Миссис Хаггинс, - торжественно вмешался муж. - Если Провидение избрало меня для того, чтобы привести на этой ферме необходимые усовершенствования, я надеюсь стать в его руках надежным орудием. Но что касается сестры Фиби, которую вы упомянули (я уверен, что это женщина достойная), имею ли я честь быть с ней знакомым? Имя я, безусловно, слышу не первый раз, но...

- Не знать Фиби! - воскликнула тетя в непритворном изумлении. - Я была уверена, что весь округ ее знает. Так вот, каждое утро твоего земного существования ты должен будешь скрести ей ноги!

- Заверяю вас, мадам, - отозвался преподобный Берозус с достоинством, что я сочту своим священным долгом удовлетворять духовные потребности сестры Фиби в меру моих слабых способностей; но должен заметить, что ту чисто светскую обязанность, о которой вы упомянули, следовало бы препоручить более умелым и, осмелюсь предположить, женским рукам.

- У-у-у, ста-а-арый дура-а-ак! - взвилась тетушка, вылупив глаза в безграничном изумлении. - Фиби - это корова!

- В таком случае, - сказал супруг, сохраняя нерушимое спокойствие, - я, безусловно, позабочусь о ее телесном благополучии и буду счастлив уделить ее ногам столько сил, сколько можно будет, не совершая греха, отвлечь от моей борьбы с дьяволом и чертополохом.

С этими словами преподобный мистер Хаггинс надвинул шляпу чуть не до плеч, кратко благословил жену и отправился на скотный двор.

Теперь как раз настало время сказать, что он с самого начала знал, кто такая Фиби, и был наслышан от людей о ее зловредных повадках. Более того, он уже успел нанести ей визит и провел более часа поблизости от нее, но вне пределов досягаемости, и дал ей возможность обозреть себя со всех сторон. Короче говоря, они с Фиби присмотрелись друг к другу и были готовы к решительным действиям.

В числе хозяйственных приспособлений и предметов роскоши, составивших, так сказать, "приданое" нашего пастора и уже перевезенных его женой к себе на ферму, был патентованный чугунный насос футов в семь высотой. Предполагая укрепить его на досках над колодезной ямой, что посреди скотного двора, его временно поставили с ней рядом. Подойдя к насосу, мистер Хаггинс установил его на место и крепко-накрепко прикрутил к доскам болтами. Затем он снял долгополый сюртук и шляпу; сюртук он напялил на насос и застегнул на все пуговицы, почти полностью его закрыв, а шляпу водрузил сверху. Опущенная рукоятка насоса, выгибаясь дугой, торчала меж полами сюртука наподобие хвоста, но наблюдатель, упустивший из виду столь незначительную деталь, вполне мог принять это сооружение за мистера Хаггинса, расправившего грудь и бравого, как никогда.

Покончив с приготовлениями, наш герой закрыл ворота скотного двора, зная, что Фиби, хозяйничающая на огороде, заметит, что от нее пытаются отгородиться, и примчится навести порядок. Так и случилось. Между тем хозяин, лишившийся разом и сюртука, и шляпы, залег неподалеку за дощатым забором, где провел время в свое удовольствие, дрожа от холода и наблюдая за развитием событий сквозь дырку от сучка.

Поначалу корова притворялась, будто не видит возвышающуюся посреди двора фигуру. Войдя на скотный двор, она даже повернулась к ней спиной, изображая легкую дремоту. Однако, обнаружив, что эта тактика не приносит желаемого успеха, она отказалась от нее и несколько минут простояла в нерешительности, вполсилы жуя жвачку и усиленно раскидывая мозгами. Потом, нагнув голову, начала обнюхивать землю, словно была всецело поглощена поисками какой-то потерянной вещи; рыская то вправо, то влево, она потихоньку приближалась к предмету своего зловредного внимания. Подойдя к фальшивой фигуре на расстояние дружеского разговора, она постояла какое-то время неподвижно, затем вытянула шею, словно предлагая себя погладить и всем своим видом показывая, что ласка и забава для нее дороже, чем богатство, власть и овации толпы, что она с младых ногтей дорожит этими простыми радостями и без них не представляет себе жизни. Потом придвинулась еще ближе, словно для рукопожатия, храня умильную мину и как бы кокетничая, - то поклонится, то улыбнется, то глазком поведет. И вдруг молниеносный оборот кругом, и фигуре в черном нанесен страшный удар - удар неимоверный по силе и ярости, ну просто апоплексический!

Эффект вышел неописуемый. Коровы, надо сказать, брыкаются не назад, а вбок, и удар, предназначенный напрочь вышибить дух из духовного лица, воистину вышел корове боком; от боли ее буквально волчком закружило. Скорость вращения была так велика, что она превратилась в сплошной мутный размазанный коровий круг, обведенный кольцом наподобие планеты Сатурн; кольцо это нарисовала в воздухе белая кисточка на конце ее стремительно несущегося хвоста! Когда вращение замедлилось и центробежная сила пошла на убыль, Фиби закачалась, завихлялась из стороны в сторону и наконец, завалившись на бок, конвульсивно перекатилась на спину да так и застыла, вытянув вверх все четыре конечности и простодушно полагая, что на нее каким-то образом навалился весь мир и она должна держать его ценой невероятного самопожертвования. Потом она лишилась чувств.

Сколько она так пролежала, ей, разумеется, было невдомек, но в конце концов она разлепила глаза, увидела открытую дверь своего стойла - а ведь, как сказал поэт, "нет зрелища приятней и милей", - с трудом поднялась, нетвердо встав на три ноги, и ошеломленно заморгала, плохо соображая, где находится. Наткнувшись глазами на железного священнослужителя, столь незыблемого в своей вере, она бросила на него взгляд, исполненный горестной укоризны, и удрученно заковыляла в свое убогое жилище - смирное, сломленное создание.

Несколько недель опухшая правая задняя нога Фиби поражала всех своей величиной, но тщательный уход в конце концов сделал свое дело, и корова "оклемалась", как сказала столь же заботливая, сколь и озадаченная хозяйка, или "выздоровела", как предпочел выразиться сдержанный служитель Господа. "В своих повадках и беседах" (слова Хаггинса) она стала послушной и кроткой, как малое дитя. Новый хозяин без опаски баюкал ее больную ногу у себя на коленях и мог бы даже положить ее себе в рот, если бы захотел. Ее поведение столь разительно изменилось, что в один прекрасный день тетя Пейшенс, которая, при всей своей нежной любви к Фиби, никогда доселе не отваживалась, так сказать, дотронуться до края ее одежд, доверчиво приблизилась к ней, желая побаловать ее репой. Боже правый! Как ровно она размазала почтенную даму по кирпичной стенке! Любой штукатур бы позавидовал.

ГИПНОТИЗЕР

Те из моих друзей, кому известно, что я иногда развлечения ради занимаюсь гипнозом, чтением мыслей и тому подобным, часто спрашивают меня, имею ли я ясное понятие о сути этих явлений. На такие вопросы я всегда отвечаю, что не имею и не желаю иметь. Я не лазутчик, приникающий ухом к замочной скважине мастерской, где трудится природа, и пытающийся в пошлом своем любопытстве выведать секреты ее ремесла. Интересы науки так же мало для меня значат, как для науки - мои интересы.

Несомненно, явления, о которых идет речь, достаточно простые и отнюдь не превосходят наше разумение - надо только найти ключ к разгадке; но что касается меня, я предпочитаю его не искать, ибо, будучи романтиком до мозга костей, я получаю от тайны куда больше удовольствия, чем от знания. Когда я был ребенком, обо мне говорили, что мои большие голубые глаза даны не столько мне для глядения, сколько другим для любования, - так велика была их сонная красота и в частые мои периоды задумчивости так велико было их безразличие ко всему происходящему. Этими своими особенностями они, смею предположить, были сходны с кроющейся за ними душой, для которой милые фантазии, рожденные ею из самой себя, всегда были важнее, чем законы природы и окружающая материальная жизнь. Все это может показаться не идущим к делу самолюбованием, но мне необходимо было объяснить, почему я способен пролить так мало света на предмет, которому уделил в своей жизни столько внимания и который повсеместно возбуждает столь острое любопытство. Обладая моими способностями, человек иного склада, несомненно, смог бы растолковать многое из того, что я просто привожу без объяснений.

О своем необычном даровании я впервые узнал еще школьником, на четырнадцатом году жизни. Случилось так, что я забыл взять в школу завтрак; поблизости от меня собиралась перекусить одна девочка, и я не мог оторвать от провизии завистливых глаз. Подняв голову, она встретилась со мной взглядом и не смогла его отвести. Секунда колебания - и она с отрешенным видом подходит ко мне, молча протягивает мне корзинку с ее соблазнительным содержимым, поворачивается и уходит прочь. Невыразимо довольный, я утолил голод и выкинул корзинку. С тех пор я и вовсе перестал носить в школу завтрак - девочка стала моим ежедневным поставщиком; нередко, удовлетворяя природную потребность ее скромными припасами, я совмещал приятное с полезным, принуждая ее присутствовать на трапезе и притворно предлагая ей разделить ее со мной; на самом же деле я уплетал все до последнего кусочка. Девочка оставалась в полной уверенности, что съела завтрак сама; на последующих уроках ее слезные жалобы на голод удивляли учителя и забавляли учеников, которые прозвали ее "Ненасытное брюхо", я же преисполнялся необъяснимого удовлетворения.